— Вечно у вас есть какой-нибудь разговор, — недовольно отозвался Толя Худяков. — У меня нужная встреча срывается.
— Успеешь, мы ненадолго. И прошу на будущее: не отвечай за других, когда тебя не спрашивают. Тебе папа репетиторов нанимал, а мы без натаскивателей учимся. Треугольник решил поставить в известность кафедру, что манера преподавания Кирпичникова нам не подходит. Зря пропадает время, знаний не прибавляется. Он гонит предмет, а усвояемостью не интересуется.
— А я считаю его лекции великолепными! — выкрикнул в пику Худяков. — И буду возражать.
— Слушай ты, маменькин сынок, — оборвал его Пяткин. — У нас на боте таких под днищем катера протаскивают, потом берут за ноги и вместе с водой дурь вытряхивают. Обещаю это же проделать и с тобой.
— Товарищи… товарищи! Не препирайтесь. Давайте проголосуем… Кто за то, чтобы мы заявили на кафедре?
Поднялось много рук.
— Кто против?
Руку поднял один Худяков. Трое воздержались.
— Почему воздерживаетесь?
— Стоит ли ссориться с доцентом? Все равно нам другого не дадут.
— Дадут, если хорошо попросим.
В коридоре к Пяткину подошел разъяренный Толя Худяков.
— Если ты еще раз назовешь меня маменькиным сынком, я по физиономии съезжу, — пригрозил он.
— А разве ты не мамашин? Тебя какая-нибудь тетя из жалости родила? А насчет физиономии — не советую. Она у меня неприкасаемая. Те, кто пытались съездить, до сих пор скривленными ходят. Вот так-то, мальчик!
Денежные накопления быстро таяли. Тридцать пять рублей студенческой стипендии невозможно было рассчитать до конца месяца. То и дело появлялись какие-то неожиданные траты.
Около столовой Громачева остановил Пяткин.
— В пути поиздержался, — сказал он словами гоголевского Хлестакова. — Сегодня заостряю вопрос о полтиннике. Не завалялась ли у тебя такая монета?
— К сожалению, нет, сам стреляю. Вчера взял рублевку у Юры.
— Может, разделим ее?
— Уже делил. Тридцать шесть копеек осталось.
— Ну что ж, на два супа и пшенную кашу хватит.
— Пошли, попробуем на хлеб приналечь.
В столовой Пяткин пошел за супом, а Громачев за кашей. Получив кашу, заправленную крошечным кусочком масла, Роман подсел к столу, за которым неторопливо поедал шницель с горошком сокурсник Цезарь Кичудов.
Этот студент до поступления в институт работал внештатным корреспондентом в «Бытовой газете». Он и теперь не порывал с ней связей, почти в каждом номере появлялись его заметки и статьи. Это позволяло ему питаться шницелями и прилично одеваться. Почти римский горбоносый профиль Кичудова можно было выбивать на монетах, но в физкультурники он не годился. Детский полиомиелит изувечил ему ноги: он ходил раскачиваясь, косолапил и волочил ступни. Взглянув на супчик и кашу сокурсника, Кичудов сказал:
— Не вижу прежнего шика и размаха!
— Вылетели в трубу, — признался Пяткин. — Но если ссудишь по полтине на нос, верну в понедельник. Доцент Кирпичников, узнав, что я водолаз, попросил съездить на его дачу и очистить колодец, в который уронили бидон с молоком. Он полагает, что это работа водолаза, и обещает хорошо заплатить. Не менее десятки с него сорву, сегодня же его жене и позвоню.
— А где ты достанешь водолазный костюм?
— В колодцы нырять незачем. Просто выкачивают воду и лезут туда в трусиках. Но я сказал, что костюм достану. За это дороже платят.
— Разжалобили, ребята. Рублевка ваша, — сказал Цезарь. — И отдавать не надо, сегодня же можете отработать. Мы проводим рейд по столовым Нарпита, надо у постоянных посетителей выяснить, что им «нра» и что «не нра»… Несколько дотошных интервью.
— Нет, такая работенка не по мне, — отказался Пяткин, — да и для Громачева мелковата.
— Но мне-то вы можете удружить? Видите, я не ходок, а тут побегать надо. И отказаться не могу.
— Ладно, — согласился Громачев, — помогу. Если хочешь — в стихах напишу.
— Вот чего не надо, того не надо. Обыкновенной деловой прозой.
Получив рублевку, Пяткин с Громачевым съели по шницелю и разорились на сливовый компот.
Задание редакции оказалось несложным. Направляясь в Публичку, Роман зашел по пути в несколько столовых. Приметив разговорчивых посетителей, он подсаживался к ним, рекомендовался участником рейда «Бытовой газеты», задавал вопросы и записывал ответы.
В Публичке, заказав для просмотра последние номера журналов, Роман в ожидании, когда их подберут, составил изо всех интервью небольшую статейку.
Вечером он отнес ее Кичудову. Тот снимал у старушки небольшую комнату, в которой был письменный стол и кровать. Приглашая сесть к столу, Цезарь спросил:
— Чаю? Коньяку? Чаю с ромом? С коньяком?
Полагая, что он шутит, Роман в тон ответил:
— Спасибо, сыт. Но от хорошего лангуста, небольшого фазана, обложенного корсиканскими дроздами, и графина бордо не откажусь.
— К сожалению, мой повар отпущен к креолкам. Могу предложить лишь печенье.
Кичудов поднялся и, приоткрыв дверь, попросил:
— Дарья Акимовна! Не могли бы вы приготовить нам кофейку?
— Сейчас, миленький… Мигом сготовлю, — отозвалась старушка.
Цезарь выставил на стол печенье и начатую бутылку рома.
— Шикарно живешь! — заметил Громачев. — Не из баронов ли будешь?
— Нет. Просто близкий родственник графа Монте-Кристо, — ответил Кичудов. — Проедаю последние ценности.
Прочитав интервью с клиентами столовых, он похвалил:
— Из тебя приличный репортер получится. Может, литературную артель сколотим? Изредка могу добывать похожую работенку. Все же лучше, чем выгрузка баланса или угля в порту.
— Я могу рассказы писать. Жаль, что времени не хватает. В «Резце» меня печатают.
— Как это времени не хватает? Ты просто его безбожно транжиришь на пустяки. Давай подсчитаем, что ты делал вчера и позавчера.
Подсчеты дали поразительные результаты. На суету и пустопорожние разговоры Громачев потратил больше времени, чем на полезные дела.
— Видишь, какой ты неразумный транжира! Составь себе график занятий, как делаю я, и старайся его придерживаться. Будешь учиться и писать.
— Это кабала, а не жизнь.
— Жизнь, уверяю тебя, но не шалтай-болтай, а разумная.
Старушка на подносе внесла кофейник и две крошечные чашки. Цезарь разлил кофе и добавил в него рому. Глотая крепкий напиток, Цезарь сказал:
— Слушай, Громачев, в «Молодой гвардии» мне намекали, что они ждут книгу о современном студенчестве, особенно о комсомольской сотне. Не попытаться ли нам заключить с ними договор?
— Я не прочь получить аванс, но как мы будем действовать?
— Можем так: составим план, одну главу пишешь ты, другую я. Потом меняемся написанным и вносим свои изменения и вставки. Затем встречаемся и уже вместе делаем окончательный вариант. Так никто не будет в обиде.
— Ну что ж, это подходит. Давай подумаем, кто бы мог быть прототипами.
Кофе был вкусным. Кичудов налил по второй чашке и рому не пожалел. Ром горячил кровь и возбуждал фантазию.
— Как личность мне нравится твой друг Пяткин. Он широкая натура, обладает чувством юмора и житейским умом. Надо бы обратить внимание и на железную комсомолку Леночку Рубинскую. Загадочная девица. Признаюсь, я бы не прочь поволочиться за ней.
— Зря, у нас есть девчонки и лучше. Возьми хотя бы Олечку Воробьеву.
— Она же тихоня. И пока, кроме застенчивости, ничем не выделялась.
— А вот из такой сделать героиню — будет заслугой. Я бы для контраста взял выходца из чужого мира. Есть подходящая фигура — наш институтский бригадир уборщиц и гардеробщиц. Он носит двойную фамилию, желчен и скрытен. Я его приметил на занятиях литгруппы «Резец». Да-да, он аккуратно посещает занятия и сидит обычно в самом углу, шевелит кадыком и как бы с презрением наблюдает за молодыми недоумками. Старик загадочный и для героя перспективный. Он никогда не подает голоса и не показывает своего отношения к спорщикам. Такой скептик может вести довольно едкие записи о нашем времени, а сам пребывать в прошлом.
— Великолепно! — подхватил Цезарь. — Такой старикан может быть одержим враждебной нам идеологией.
Они выпили еще по чашке кофе, обильно сдобренного ромом, и, перебивая друг друга, продолжали искать прототипов будущей повести. Но каков будет ее стиль?
— Я бы взял за образец роман Дос Пассоса «Манхэттен». Он сугубо современен, свободен от традиций. Сюжетные линии перемежаются газетными сообщениями о текущей жизни. В повесть легко вводятся посторонние материалы. Автор ничем не связан.
— Мне тоже нравится этот роман. Но годится ли подражать американцу?
— Мы не будем слепо следовать ему. Просто будем давать себе такую же свободу. И наша жизнь не аналогична американской.
Споря и дополняя друг друга, они набросали заявку и план будущей книги. Хлопоты по договору взял на себя Цезарь.
БЕСКОНЕЧНО МАЛОЕ
В институте служил бригадиром уборщиц и гардеробщиц бывший чиновник Статистического управления столицы Козл-Вятлин.
Этот уже немолодой человек когда-то окончил математический факультет университета. Его увлечение математикой помогло ему в царское время дослужиться до высокого чина в Статистическом управлении. Но в революцию все пошло прахом: не стало квартиры с окнами на Неву, конюха и лакея, не стало денег в банке и почитания. Обозленный на грубых неучей, пришедших громить и командовать, он отказался выдать ключи от сейфов, за что был арестован, отправлен в тюрьму и выпущен лишь к концу гражданской войны.
Тюрьма изменила характер Козл-Вятлина. Он стал осторожным, замкнутым и желчным. Не жил, а скорей грезил. Плебейскую должность бригадира уборщиц и гардеробщиц он выбрал, чтобы не встречаться с людьми, знавшими его на другом поприще. Она ему была необходима лишь для мизерной зарплаты, казенной квартиры, продуктовых карточек, а больше всего для спокойной вечерней работы, возвышавшей его в собственных глазах.
Отдав восемь часов прозе жизни, он поднимался по лестнице в свою каморку. Здесь он надевал старую засаленную пижаму, умывался, ужинал и доставал толстую конторскую книгу. Это был дневник. Тайное тайных вятлинского существования. В него он почти ежевечерне записывал свои наблюдения, обобщал и комментировал, ибо нашел ключ к познанию мира и этим ключом расшифровывал наблюдаемое.