Некогда поужинать. Жаль, что нельзя растянуть сутки хотя бы до двадцати шести часов.
— Когда же ты сочиняешь стихи и прозу? — узнав о загруженности Романа, спросил Дмитрий Мокеич Георгиевский.
— В самых неожиданных местах: в трамвае, на скучных заседаниях и лекциях. Абстрагируюсь от всего и пишу.
Георгиевский сокрушенно вздохнул и сказал не столько Роману, сколько самому себе:
— Живем мы, обалдуи, неправильно. Сорим временем, тратим его попусту — туда-сюда, на то на се, не соображаем, какая это драгоценность в молодости, данная нам для того, чтобы к зрелым годам выполнить затеянное. Я ведь тоже юлой крутился, а теперь чувствую — не хватит времени на главное. Смотри, настоящую жизнь пропустишь — не вернешь.
Лапышев проводил очередное заседание бюро институтского комитета комсомола. Говорил третьекурсник Шатров, занимавшийся в бюро учебой. Это был длинный, худощавый парень в очках, любивший выражаться вычурно, «по-научному»:
— Лекционно-групповой метод в нашем институте еще не преодолен. Лишь эмпирически нащупываются новые пути, не сломлена схоластическая концепция профессорско-преподавательского состава…
«Не зря Пяткин прозвал Шатрова Примат-Концепцией», — досадуя, подумал Лапышев и, прервав докладчика, попросил:
— Слушай, Вася, а нельзя ли по-русски?.. Словарей мы сегодня не захватили.
— Ладно, — согласился Шатров и продолжал еще более путано информировать бюро: — Проблему в учебном процессе создают хвостисты. Можно априорно сказать, что отстающие не сумеют перейти на новые методы учебы, ибо эти методы предполагают определенную компетенцию в пройденном и рассчитаны на эрудицию каждого субъекта учебного процесса. Короче говоря, дилемма трансформации упирается в индивидуально-субъективные возможности студентов.
— Трансформация, манипуляция — ни черта не поймешь! — не вытерпел кто-то из членов бюро.
— Ввиду того, что из нас не готовят инженеров широкого профиля, — продолжал Шатров, — выдвигается вопрос о быстрейшем окончании института. Логически доказывается, что четырехлетний курс можно уплотнить в трехлетку. Этого достаточно для узкой специализации.
В это время на заседание без стука вошел первокурсник Тарасенко и, положив на стол перед Лапышевым четыре комсомольских билета, сказал:
— Просим открепить от коллектива, бо считаем себя неподготовленными для учебы.
— Вы что — одни думали или с дядей? — прочитав заявление, спросил Лапышев.
— Та чего там, не можем, — так прямо и пишем, — ответил Тарасенко.
— Ясно! Тащи своих ребят сюда!
— А может, без них? На вокзал надо, билеты хлопотать.
— Тащи, а то мы вам такие билеты покажем, что забудете, где вокзал находится.
Тарасенко, что-то бормоча, ушел за дверь. Лапышев понизил голос:
— Целая группа! Это результат нашей работы, Шатров. Ты со своими концепциями живых людей не замечаешь. Начинается бегство из института. Главное — комсомольцы-производственники.
Вошли четверо парней и остановились у двери.
— Товарищи, — громче заговорил Лапышев, — мы живем в исключительно напряженное время. Мы знаем героев, знаем ребят, готовых отдать жизнь за революцию. Знаем лучших ударников. И как ни больно признаться, а должны будем сказать партии, что в наших рядах есть трусы… есть дезертиры!
— Та неправда! — не удержался Тарасенко. Краска стыда залила ему уши, шею. Он оглянулся на товарищей, ища поддержки, а те стояли понуро. Лишь Сулимов шагнул вперед и гортанно выкрикнул:
— Неправильно! Я не был дезертир… Я пришел ударник и буду ходить ударник! Зачем меня ругал? Я билета не бросал… Я принес в свою коллектив. Мне математика не идет в башка. Мне доцент сказал — школа учиться нада… Втуз нельзя!
Выдвинулся Грицко.
— Та давай я, — сказал он. — Ну шо? Шо вы накинулись? Мы бригадой по-ударному учились. Можно сказать — ночами не спали. В школе второй ступени не обламывались. Смотрим, смотрим, та ничего не выходит. Математик говорит — на рабфак треба. Механик, не спрашивая, зачет ставит. Физик так тот даже не смотрит… Голубкова в коридоре пожалел. «Вы, говорит, зря свой мозг мучаете. Надо особую наследственность иметь». Вот как! По некоторым предметам мы не хуже других. А три главных — хоть убей. Шо прикажете делать? Мы решили — надо вертаться на производство. Не хотим, чтобы на нас попусту деньги тратили.
— В комитет почему не пришли?
— Та чего ходить! Сами понимаем.
— Я считаю, что нам в своих рядах дезертиров держать незачем, — выкрикнула Рубинская. — Мы обязаны с железной решимостью…
— Постой! — остановил ее Лапышев. — Наш долг — сохранить производственников. Надо их выручать, а не гнать. Не все укладываются в программу. Вот чем надо заняться Шатрову, а не проектами трехлетки.
— Правильна! Давай твоя рука! — Сулимов сжал кисть Лапышева. — Мне немножка надо. Потом я сам кончал институт. Я говорил Тарасенка — надо идти за помощь. А он — нет! «Деньга портим». Не будем портим!
ВОЗВРАЩЕНИЕ СУСАННЫ
В первые месяцы студенческой жизни Роман не обременял себя знакомствами с девушками, хотя замечал, что некоторые из первокурсниц поглядывают на него исподтишка.
С Ниной он давно не виделся и особенно не сокрушался. «Видно, мы не очень-то любим друг дружку, раз можем, живя в одном городе, месяцами не встречаться, — размышлял он. — Прежде нас связывал фабзавуч, потом завлекающая игра в близость, а теперь у Нины свои дела, у меня свои. Не остается времени на обыкновенную встречу».
Весной он начал приглядываться к девушкам, сбросившим зимние одежды — шубки, толстые пальто. Легко одетые, они как бы становились доступней, привлекательней. Шагая по Невскому, Роман не раз ловил себя на том, что внимательно рассматривает девушек со спины. Он ускорял шаги и, нагнав впереди идущую, заглядывал в лицо. Недурна, мордашка славная. Такие веселы и незлобивы. Как же с ней познакомиться? Может, спросить о чем? Эх, нет Пяткина, он бы не растерялся, нашел бы, с чего начать разговор. Не хватает у меня мужского нахальства. Впрочем, к чему оно мне? Для «чижихи» нужно иметь уйму свободного времени. Устраивать свидания, водить в кино, в театры, угощать в буфете, провожать домой, стоять где-нибудь под аркой ворот…
Пока он так рассуждал, примеченная девушка терялась в толпе. «Ну и ладно, — думал он, — встречу еще интересней».
Вечером, когда Громачев с Лапышевым несколько ранее обычного вернулись домой с районного актива, соседка по квартире — Мария Трифоновна — подозвала Романа и сообщила:
— Сестричка ваша, Сусанна Даниловна, возвращается. Просила намекнуть относительно комнаты. Придется вам с приятелем съезжать в общежитие.
— А Сусанна, что, все время вам пишет? — удивленно спросил Роман у Марии Трифоновны.
— А как же! За комнату, отопление, свет платить же надо! Она и деньги посылала, и интересовалась: как вы тут? Только просила переписку держать в секрете. Я и помалкивала.
Романа бросило в жар. Ведь ни ему, ни Юре и в голову не пришло, что за жилье и коммунальные услуги надо платить. Они тут жили словно в общаге, где обо всем заботится администрация.
— Что же вы про нас сообщали, Мария Трифоновна? — стал допытываться он.
— Много про вас расскажешь! Писала, что не живут, а только ночуют. Целые дни где-то пропадают. Поесть дома некогда, даже чаем не балуются.
— Из каких мест она писала?
— Из разных. А в последнем письме предупредила: приеду, мол, как вскроется лед, пароходом. Надеется, что к тому времени освободите комнату. Видно, желает жить одна. Вволю наскиталась.
— А вы не можете показать письмо?
— К чему? Я вам все обсказала.
— Дайте хоть конверт. На нем, наверное, штампы есть.
Соседка ушла в свою комнату и вскоре вернулась с грубым синим конвертом. На нем была марка, изображавшая ледокол «Красин», и виднелся штамп почтового отделения Архангельска. Обратного адреса не оказалось.
— Хорошо, — сказал Громачев, — мы уберемся отсюда, как получим места в общежитии. Простите, что с таким опозданием спрашиваю: мы вам что-нибудь должны?
— Да вроде бы нет. Вот разве за стирку постельного белья два восемьдесят, но не беспокойтесь, сестра оплатит.
— Нет уж, за это мы сами.
«Значит, все время Сусанна оберегала нас от неприятных бытовых забот… Не только меня, но и Юрку. Как мы могли допустить? Два идиота в облаках витали», — принялся корить себя Громачев.
Пройдя к себе в комнату, он в таких же тонах все выложил Лапышеву. Тому тоже стало неловко за свое беззаботное существование.
— Да, влопались мы, как недоумки из детского сада. Где же взять денег, чтобы расплатиться за все? Подсчитать нетрудно, высшую математику знаем. Чистые олухи!
— Ладно, с деньгами я разберусь. Со мной и Кичудовым «Молодая гвардия» договор заключает, аванс выдаст.
— Поздравляю. И много вы с ним написали?
— Несколько глав. Они понравились издательству. Сматываться отсюда надо как можно быстрей.
Роман не знал, пожелает ли с ним встречаться Сусанна. Будет, конечно, сердиться, что он обосновался здесь не один, а с приятелем.
— Общагу беру на себя, — пообещал Лапышев и сокрушенно вздохнул. — Жаль, отдельной комнатой не воспользовались, девах ни разу не привели. Так мы в евнухов превратимся.
Через неделю Лапышев и Громачев получили комнату в общежитии на Флюговом переулке. В ней стояли три койки. Одну парни выставили и сказали коменданту:
— Никого не подселяйте. У нас хранятся секретные документы.
Комендант поверил секретарю комитета комсомола и больше никого не подселял.
Переезд в общежитие не ухудшил, а скорей упорядочил жизнь комсомольских активистов. Некоторые заседания они проводили у себя в комнате или в красном уголке, благо большинство членов бюро жило в общежитии. Вечерами удавалось попить чай, стоило только пойти на кухню и открыть кран постоянно действующего «титана». Лапышев раздобыл у коменданта стаканы, графин и чайник. Купил на свои деньги пачку чая и кулек конфет — «подушечек».