— Ага! — вспомнил старик. — Очень рад, — машинально произнес он. — Какие у вас ко мне дела?
— От имени и по поручению… Я взял на себя неприятную миссию возвратить под расписку вот этот гроссбух. Человек, похитивший его, стесняется показываться вам. Выбрали меня для столь опасного дела. Надеюсь, вы меня не обидите?
— Не ручаюсь.
— Заранее признаюсь, что любопытство заставило меня и мою жену заглянуть в записи. Мы поражены и направленностью мыслей, и толкованием видимой жизни.
— Весьма польщен. Пройдите на минуточку.
Старик провел гостя в закуток, отгороженный шкафами, подвинул ему стул, сам сел на койку спартанского вида и со смешанным выражением свирепости и вежливости ждал, что еще сообщит студент. А тот, чтобы не молчать, начал выдумывать:
— Интересуюсь философией бесконечно малого, но не удавалось встретить компетентных людей, постигших глубины математических идей.
— Вы правы, молодой человек, какой-то разгул некомпетентности. Эта идея загромождена вульгарными теориями. Она непостижима для малообразованного человека. Тысячи лет назад элеатские философы выдвинули ее, но их противники утопили ее в фантастическом мире видимости. Понимаете? — спросил Козл-Вятлин, точно желая вбить в голову студента простейшую истину.
— Да, конечно, — вынужден был ответить Пяткин.
— Итак… единственной реальностью в этом нереальном мире видимостей существует бесконечно малое, ибо оно наделено непостижимой силой…
— Простите, — остановил старика Пяткин. — А не находите ли вы, что вот эта стенка все же является реальностью и что стукнуться головой о нее не так уж приятно?
— О, молодой человек, вы молоды и наивны. В ваши годы я мыслил так же, как и вы. Даже больше, я никогда не задумывался над тем, является ли стенка реальностью. Но стоит проникнуть в тайное тайных познания, чтобы среди мира видимостей, мира нагромождения уловить единственную реальность, которая кроется в бесконечности.
— Пожалуй, — согласился Степан.
— Не пожалуй, а безусловно, — безапелляционно заявил старик и задал странный вопрос: — Какая разница между многоугольником и окружностью?
Пяткин растерялся, пытаясь вспомнить, что по этому поводу написано в учебниках.
— Я думаю, — сказал он, — что разница заключается в том, что многоугольник состоит из конечного числа сторон, то есть из единиц, а окружность — из бесконечного числа сторон, то есть из бесконечности.
— Я рад за вас, молодой человек, что вы умеете вникать в смысл великих идей. Рад за вас, что вы не плаваете в мелкой водичке элементарной математики. Я рад, что прибегаете к помощи единственной реальности. Но вы ошибаетесь. Вас сбила с толку видимость, создающая внешнее различие вещей. Дело обстоит как раз наоборот. Окружность и круг имеют пределы. Окружность и круг измеряются единицами, и те три целых и четырнадцать сотых диаметра, что составляет длину окружности, есть единица познания. Это фикция, миф, видимость, а многоугольник велик. Его длина не знает постоянных величин. Его стороны могут увеличиваться до бесконечности, а бесконечность не знает предела. И каждая сторона такого многоугольника будет бесконечно малой…
Козл-Вятлин поднялся, подошел вплотную к Пяткину и, сощурясь, стал всматриваться в строение его головы. Степану стало как-то не по себе, зачесалось где-то между лопатками, куда не могла достать рука.
— У вас, молодой человек, все же голова в виде неправильного многоугольника. Прежде я ошибался. Вы, оказывается, способны проникнуть в тайное тайных, прошу извинить меня, я зачеркну ложные наблюдения в дневнике.
— Спасибо, — сказал Пяткин. — Очень признателен.
Тут же он вытащил гроссбух и, не вручая, попросил расписку.
— На чье имя? — спросил старик.
— Хотя бы на женское. Получил от Елены Рубинской свои похищенные записи, произведенные в бывшей бухгалтерской книге. Дату и роспись.
Старик аккуратно выполнил формальности. Пяткин, чтобы как-то закончить разговор, словно по секрету сообщил:
— Я хочу проникнуть в тайну уничтожения времени, которая сообщает непрерывному становлению жизни характер неземного бытия.
Старик поморщился (присылают тут всяких безумцев) и даже скривил рот в язвительной улыбочке, но решил не начинать спора, пора было дать хозяйке покой.
— Об этом в следующий раз, — пообещал он. — Приходите, если появится желание. А сейчас… не могу больше задерживать, — он даже шаркнул ногой.
Выйдя от старика, Пяткин лихо скатился по гладким перилам вниз и, очутившись на улице, вслух себе сказал:
— Вятлин явно принял тебя за чокнутого. И заметно растерялся. Ненормальные боятся ненормальных.
УСПЕХ
Громачеву и Кичудову повезло: рукопись о студентах комсомольской сотни издательство одобрило и приняло к печати. Авторам выдали полагающиеся тридцать пять процентов гонорара. Таких денег у Громачева еще не водилось. Куда их девать? Во-первых, нужно без промедления вернуть долг Сусанне. Она сидит без денег. Потом послать подарки отцу, брату и Матреше. Остальное сохранить. Еще неизвестно, что ждет впереди. Жизнь с каждым днем усложняется.
«Не слишком ли я рационален? — подумал Роман. — Другой кутнул бы так, чтобы потом было чем вспоминать молодые годы».
Во вторник, в ожидании приятных минут, Громачев был в радостном настроении. Каждый раз он встречался с Сусанной словно впервые. Если бы жили вместе, то это, наверное, стало бы обыденщиной и не вызывало ощущения счастья. Разлука, хоть и не длительная, обостряла встречу.
В этот день Сусанна была какой-то посвежевшей и по-особому нежной. Отдыхая после бурных минут, она заговорила:
— Что-то Мокеич, с карандашом читая твою рукопись, не в меру нахваливает тебя. «В нем есть задатки серьезного прозаика, говорит. Пишет без дураков». Это высшая похвала в его устах. Не пойму: откровенен он или хитрит? Он понимает, конечно, что моя жизнь не сахар, что я вновь захочу на волю. И он что-то знает о нас, но, видно, не уверен в своих предположениях.
— Не расставаться же нам из-за этого?
— Нет, не сейчас, я не хочу превращаться в больничную няньку. Я и так забросила свои северные тетради. Не знаю, когда примусь за них. Приходится зарабатывать правкой чужой мазни.
— Слушай, Сусанна, я совсем забыл сказать. Нам же с Кичудовым повезло: из «Молодой гвардии» получили кучу денег. Книга принята, и ее хотят издать молнией. А я ведь тебе должен более двухсот рублей. Все очень кстати.
— Поздравляю, но денег от тебя не возьму, — сказала она. — И рассержусь, если опять заговоришь о них.
— Будь разумной, не дури. Мне же неловко, что двое бугаев находились на твоем иждивении. Кроме того, хочу, чтобы тебя занимала своя собственная творческая работа. Только она приносит отраду и оправдывает наше существование. Ну, не противься, не делай меня вечным должником.
— Хорошо, возьму, — наконец согласилась она. — Деньги у нас кончаются, и шансы на будущее невелики. Я не хочу усугублять его болезнь думами о пропитании. Приходи к нам завтра, он, наверное, закончит читать твою повесть. Давай отпразднуем успех.
На другой день вечером, купив по дороге бутылку шампанского и пирожных, Роман пришел к Мокеичу.
— По какому случаю гуляем? — спросил тот, глядя на бутылку с серебряным горлышком.
— Книга про студентов принята, идет молнией. Надо обмыть с близкими друзьями.
— Что ж, ближе нас друзей не нашлось? — как бы удивился Мокеич.
— Выходит, так, — ответил Роман.
— Плохо твое дело. Надо ровесников подыскивать. Какая я тебе компания, если после двух-трех глотков за сердце хватаюсь. Давай уж дождемся Сусанны. А пока потолкуем о твоей повестушке. Мне по душе она, хотя помарал я ее изрядно. Без соавторства у тебя лучше получается. И юмор иной, и язык сочней. А главное — молодой задор, собственное видение мира. Не хватает только писательского опыта. Нужно заметить, что автор сейчас мало чем отличается от своих героев, а он должен быть мудрей и снисходительней к ним. Молодость слишком строго судит. А в такой книге автора должна вести улыбка, ирония, благодушие. Лишние слова и фразы я взял в скобки, а на полях даю советы. С моими помарками можешь соглашаться или не соглашаться, но задумайся, найди что-нибудь более подходящее…
Мокеич развернул рукопись, всю исчерченную карандашными помарками.
— Фью-ю! — свистнул Громачев. — Живого места не осталось!
— Не расстраивайся, может, я перестарался. Что не в жилу — сотри резинкой. Но лучше перепиши заново. Труда не бойся. Очень полезно переписывать: всегда найдешь, что изменить, вставить новое. Для этого освобождайся от комсомольских нагрузок. «Кузницей» тоже можешь не заниматься. Усаживайся на месяц-два вплотную за рукопись и ни на что не отвлекайся. В успехе не сомневайся. У меня на этот счет кое-какой нюх есть. В журнале проверен. Получится забавная и свежая по материалу повесть о будущих мастерах рабочего класса. На эту тему еще ничего путного не написано…
Сусанна умышленно в этот вечер пришла домой позже. Как бы впервые узнав от мужа, что гостя можно поздравить с двойным успехом, поспешила на кухню готовить закуски.
Оставшись вдвоем, Роман сказал:
— Жаль, что Сусанна вынуждена толочься на кухне. У нее ведь без движения лежат северные тетради.
— Она тебе жаловалась? — встревожась, спросил Мокеич. — Мне ведь казалось, что ей нравится готовить еду и заботиться о доме.
— Навряд ли это может кому понравиться.
— Меня, видишь ли, болезнь удручает, не заметил, как эгоистом стал. Спасибо за намек, постараюсь подтолкнуть ее на творческую работу.
Дорабатывая повесть, Роман твердо решил жить в новом режиме. Он поднимался с постели чуть свет. «Кто рано встает, тот дольше живет», — любил говорить его отец. И действительно, день получался длинным и продуктивным.
Быстро умывшись и выпив для взбодрения стакан черного кофе, Роман садился за стол и переписывал от руки измаранные страницу за страницей.
Мокеич проделал весьма важную работу карандашом. Он, как кутенка, тыкал Романа носом в слабые и порой глуповатые места повести, предлагая варианты. Но Громачев не сразу ухватывался за них, а размышлял: «Нельзя ли найти что-нибудь посильней?» И эти поиски приводили к неожиданным находкам, которые никогда бы не пришли в голову, не будь сомнений Мокеича. Аккуратно переписываемая рукопись получалась ярче, человечней, без лишних фраз. А главное — в ней оживали герои со своими характерами.