– Кто такие демоны преисподней?
«Демоны преисподней есть порождения убийцы и любовницы».
– Мне нехорошо… Повешенный Иуда ближе к царствию небесному, нежели ты, Пётр! Твоя карта десятка мечей – вечное сожаление об ушедшем близком. Иуда же – это вечная стагнация в бесславии. Что хуже, Пётр? Сожалеть об утраченном или быть бесславным?
– Елена, когда я скажу, возвращайтесь, идите на мой голос, когда будете тут, откройте глаза.
Глава 21. Истинный смысл охоты
Чернота под лапами была просто смесью листьев и почвы. Глаза воспринимали эту черноту как единственный контраст, потому что все, что было выше черноты, походило на водный раствор пепла. Просто серый просвет на фоне вертикальных стволов.
Нужно бежать, не разбирая дороги. Сложно бежать в таких условиях. Сложно даже не физически, а потому, что силы в мышцах словно прибывали, вместо того, чтобы нести усталость. Сложность была неосязаемой.
Когда я иду по дороге, я кроме цели дойти до ее конца, обременена ещё и задачей: запоминать саму дорогу, на случай, если придётся по ней бежать. Днём бежать проще, но даже ночью с задачей справиться можно. Совсем другое дело бежать по незнакомой дороге. Особенно, когда бежишь по черноте из листьев, ориентируясь только на пепельный просвет между вертикалями.
Когда я бегу, мне должно быть известно то, от чего я бегу. Бег это всегда – от чего-то. Не бывает бега к чему-то. Когда у меня есть к чему бежать, я перехожу на пеший ход, словно, наслаждаясь дорогой, даже порой замедляю шаг, наслаждаясь своей занятостью. Бег же, напротив, всегда от чего-то. Не остаётся смекалки остановиться. Высший пилотаж бега – это когда бежишь неизвестно от чего. К счастью или к горю, я отношусь к высшим пилотам. Я уже не размениваюсь на убегания. Когда мне известно то, от чего я бегу, тогда я просто-напросто убегаю. На это способен каждый. Другое дело – бежать от неизвестного! Вот это настоящий бег.
Чтобы было понятно, это можно описать на примере разницы между страхом и ужасом. Убегание – это страх, в данном случае, а ужас – это бег. Бег, когда силы, наоборот, прибывают. Если я убегаю, я уже готовлюсь к тому, что меня обязательно догонят, остаётся только выбиться из сил. Другое дело ужас. Силы не иссякают. Становится неизвестным, как долго это будет продолжаться.
Вру. Возможно, мои силы не иссякают потому, что я привыкла воспринимать себя человеком. Люди вообще не очень сильны. Преследовать человека – одна из самых лёгких задач. Больше того, человек – это самая скучная добыча на охоте. На самом деле человек соревнуется со зверем только для того, чтобы зверь его настиг и поглотил. Если зверь меня съест, то я снова стану зверем – наивно думает человек. Но я-то знаю, что человек станет калом. Бывает и наоборот, если человек поглотит зверя, то сам станет зверем. Наивные верования людей. Они так и между собой живут. Их самцы думают, что они преследователи, преследуют своих самок. Стремятся поглотить их и стать самкой, однако уверены в том, что быть самкой плохо. Их самки, напротив, пытаются быть поглощёнными, чтобы стать самцом, а в итоге оказываются калом. Убеждены в своей правоте.
Человечество запуталось в том, как надо. Выбрали не тот путь в темноте. У нас прихорашивается самец, а у них самка. У нас самка – инструмент, а у них – объект охоты. У нас самец – инструмент, а у них – охотник. Скучно преследовать заблудившегося в темноте. Высший смысл охоты в том, чтобы жертва и охотник выкладывались на полную и, обессилев, стали равны.
Я же бегу, преследуемая ужасом. Ужас и скука равны. Человек бежит от скуки, зверь бежит от ужаса.
– Почему я все это понимаю, Хозяин?
– Ты этого не понимаешь, – с усмешкой ответил старик. – Ты должна понять, что несёшь на себе проклятье. Проклятье быть человеком.
– Я не понимаю, – прорычал запыхавшийся зверь.
Здесь, в серости сумерек, все объекты не имели однозначного образа. Фактически под лапами находилась тьма. Все, что выше, фактически было сумерками. Всё, что было вокруг, фактически было лесом только потому, что лес – это вертикальные стволы, и больше ничего.
– Загадка не в том, что является чем фактически, – молча произнёс Хозяин Леса. – Загадка в том, что окружает тебя на самом деле.
– Я только что описала всё, что меня окружает. Разве нет?
– Это так. Но это далеко не всё.
– Что я не учла?
– Все дело в погружении. Начинай откуда пожелаешь. Хочешь, начинай от первой точки и погружайся в бесконечность точек. Хочешь, начинай от обратного, и погружайся до первопричины. Вместо этого ты зациклилась на восприятии. Не воспринимай, а погружайся.
– Я не понимаю, Хозяин.
– Сейчас ты волк или тигр? Может быть медведь? – шелестя кронами, спросил голос Хозяина Леса.
– Я… Пожалуй, больше тигр… Хотя… Нет! Так нельзя спрашивать! Тигр – это больше, чем волк, и ловчее, чем медведь. Я это всё чувствую. Во мне есть все, что должно быть. Если я стану меньше, тогда я волк, если я стану медленнее, тогда я медведь.
– Какой нужно стать для того, чтобы быть человеком? – громыхнул голос.
– Нужно стать… стоп, я не знаю, – в полной растерянности бормотала Ира. – Может быть нужно стать чернее тьмы, что под ногами, и серее пепла, что вокруг. Может быть, вертикальнее, чем эти деревья вокруг? Почему-то хочется мыслить всегда в превосходных степенях. С животными проще. Если ты меньше, то ты волк, если медленнее, то медведь, но я не могу понять, как мыслить в прогресс. Человеком быть… я не знаю…
– Пока ты здесь, мы оба не знаем, – раздался всплеск ручья.
Глава 22. Амулет
Выдавали амулеты. Калитка, за которой это происходило, Петру была знакома до мелочей. Она зелёная, но выгоревшая на солнце. Казалось, что такую калитку можно запомнить только летом.
За этой калиткой жила бабушка, хромавшая на одну ногу. Когда она шла, ей приходилось переносить вес своего грузного тела то на сильную ногу, то на много лет назад зажившую. Если бы Пётр напрягся вспомнить, то вспомнил бы лишь осколки рассказов из детства.
Бабу Шуру покусали собаки. Отсюда эти ужасные увечья ноги.
Именно баба Шура и выдавала амулеты. Когда Пётр нашёл калитку, что, к слову сказать, ему далось легко, потому что он знал изначально, что она на том же месте и осталась, просто бабы Шуры уже давно нет в живых. Больше того, калитка сама уже давно чёрная, и дом тот, что за этой калиткой, уже давно пустует. Изредка можно встретить внука бабы Шуры. Подстригает заросли во дворе. Пётр знал и сына, но тот безвременно почил, не пережив свою матушку. Помнил Пётр и истории о том, как бабу Шуру бил её собственный сын. Как бы там ни было, амулеты выдавала именно баба Шура.
Подходишь к зелёной калитке, находишь себя в списке. Список, кстати говоря, распечатан на А4. Сверившись, требуешь.
Амулет, доставшийся Петру Ионовичу, представлял собой маленькую книжицу. Настолько маленькую, что её можно повесить на цепочку и одеть на шею как кулон.
Амулет соответствует своему обладателю. Именно так себя утешал Пётр, преодолев смесь удивления и разбитых ожиданий. Почему мне именно такой?
На книжечке есть замочек. Открыв его, можно развернуть странички в ленту. На каждой маленькой грани, если приглядеться, можно разглядеть уменьшенную копию страницы. Сколько таких страниц можно развернуть на этой ленточке, Пётр не стал исследовать. Просто отошёл от калитки, стараясь другим соискателям не мешать получить свой амулет.
Можно было в принципе стоять и на ступеньке перед калиткой, потому что вокруг не было никого. Смутил список.
Возможно, увидев список очереди на А4, Пётр и сделал вывод, что мешкать не стоит. Список был плотный. Это как в очереди: запишись, дождись, получи, уйди на безопасное расстояние. Там, где очередь, там всегда напряжение. Если кто-то потеряет баланс, то мгновенно последует склока. Пётр не из тех, кто создаёт склоки.
Это последнее, что снилось Петру перед смертью.
Когда он задерживал дыхание в последний раз, погружаясь все ближе ко дну озера, он думал только о том, что объём его лёгких это и есть мерило его жизни. Как жаль, что об этом не думаешь, когда живёшь. И вот почему-то вспомнился сон.
Забавно. Обычно сны забываются сразу после пробуждения. Если потренироваться, то можно научиться помнить хотя бы один сон на утро. Затем становится понятно, что сны превращаются в скучные мотивы. Словно администратор снов выдаёт нашей памяти сны, как Дед Мороз подарки. Плохо себя вёл – получай яркий сон, с сюжетом и интригой. Хорошо себя вёл – на тебе скучные бродилки. Дед Мороз наоборот.
«Теперь мне понятно, как нужно воспринимать образы из снов, жаль, что я этого не понял раньше. Я бы мог объяснить человеку, пришедшему на приём, то, что ему нужно, быстро. Я бы не вяз в услужливости. Сразу бы сказал что медведь – это мать. Что падающие звёзды – это значимые люди. Я был бы идеальным сонником.
Единственное, что я успею, за время превращения воздушной смеси в моих лёгких, в углекислоту, которая и отравит жизнь моего мозга, это разобрать для себя свой последний сон.
Баба Шура – это моя бабушка. Теперь понятно, почему они тёзки. Сон выбирает самые простые и близкие ассоциации. У моей бабушки болели ноги. Тело её было грузным. Она когда шла, то переваливалась с больной ноги на больную. Наверно поэтому её походка перестала быть походкой. Болезнь ног лишает человека его индивидуальности в походке. Болезнь забирает часть отличий. Самый больной человек, у которого болит всё, что есть в его теле, это человек, который перестал отличаться. Если милого, как пела моя бабушка, можно было узнать по походке, то полностью больного человека вообще никак не узнать».
Калитка, выгоревшая на солнце и превратившаяся в старую из некогда новой, винит летнее солнце. Сама-то калитка может жить долго, но краска на ней беспомощна перед солнцем.
– Калитка это разум, сказал бы я теперь, – доживая последние молекулы кислорода, думал Пётр.