Над Инкиной головой повисла петля. Когда понадобится, петлю приопустят и захлестнут на шее мертво, безжалостно. Все теперь зависело от Инки, от ее поведения… Игорь не решился вступиться за нее. Конечно, если б Инка вела себя иначе, а то ведь… Держит его на расстоянии. Колкости. Насмешки…
— Когда-то ты мне… — Инка сделала паузу. Сузив глаза, посмотрела на Урал. — Когда-то нравился ты мне. Чуть-чуть. Мне нравились твои мечты… Ты умел мечтать… Сейчас ты не тот. Кажется, что ты не мечтами наполнен, а косточками от бухгалтерских счетов… Я женщина, жизнь меня обидела, но я… Знаешь, я все-таки мечтаю, не сдаюсь. Почему-то мне кажется, что главное еще впереди…
«Да-да, главное еще впереди: дядя Егор, Эдик, скамья подсудимых… — Сам не зная почему, Игорь злорадствовал. — Мечтай, мечтай!..»
А Инка продолжала:
— Я тебя, Игорь, вспоминала. Думала: где он, как его судьба сложилась… Какой ты, оказывается, слабый. Умный, а слабый… Я бы на твоем месте!.. А ты — «выпивон», «чувихи»… Мне нравились твои мечты… Так и будешь всегда, всю жизнь? Не тошно?
Игорь хотел ответить, но Инка довольно резко освободила локоть из его руки и, подавшись вперед, пристально посмотрела вслед рослому человеку в коротком плаще и в белой кепке. Он остановился поодаль, заложив руки в карманы плаща. Видно, о чем-то думал, глядя на широкое могучее течение реки.
— Подожди меня здесь…
Инка направилась к тому, застывшему над кромкой яра. Она не ошиблась — это был он, тот парень, что заступился за нее перед дотошной покупательницей.
— Здравствуйте… Спасибо вам…
Парень повернул голову, скользнул по Инке рассеянным взглядом. Очевидно, он даже не узнал ее, но кивнул:
— Пожалуйста.
Наверное, Инка помешала ему. Парень еще раз кивнул ей и пошел вдоль яра. А она каким-то виноватым, жалким голосом сказала вдогонку:
— У нас завтра копченую воблу будут давать… Вам не надо?
Он остановился, несколько секунд недоумевающе смотрел на Инку, будто что-то припоминая, и неожиданно расхохотался. Смех у него был громкий, искренний. Инке тоже хотелось рассмеяться так же вот легко, непринужденно, однако из самолюбия она свела брови, отвернулась и пошла к нервничавшему Игорю.
— Кто это? — хрипло спросил он.
— Не знаю.
Игорь мрачно следил за удаляющейся высокой фигурой. Он считал, что узнал в нем гостя Эдика, который показывал акт на Инкин обвес. Почему тот оказался здесь? Случайно? Или за ним, Игорем, присматривает по поручению Эдика? Эдик не верит, что с Инкой у него все кончено? Он ведь на самом деле не знался с ней в последнее время. Она сама пришла. Из-за денег. Так и объяснит: из-за денег. А Эдик ухмыльнется и скажет вкрадчиво, слегка в нос: «Сберкнижка у тебя, конечно, на берегу Урала хранится, да?» И Игорь, как нашкодивший песик, подожмет хвост, упадет на спину и поднимет все четыре лапки.
И захотелось вдруг Игорю хоть раз досадить Эдику, а может быть, и совсем уйти из-под его тяжкой опеки. Он смело взял Инку под локоть, почувствовал под сукном пальто тепло ее руки. Инка удивленно взглянула на него. В сумерках глаза ее были еще больше и казались черными, цыганскими.
— Послезавтра в театре идет «Королевский брадобрей» Луначарского. Прощальный спектакль, закрытие сезона. Пойдем? Я буду святым, Инк!
— О!
— Да!
Эдик категорически запрещал ему появляться с Инкой на людях: «Если она погорит — пощупают и ее приятеля. Тебя то есть. Всех нас прощупают!..»
— А Зуева-Сперантова будет играть?
— Заглавную роль.
— Придется сходить. Давно в театре не была. Кажется, последний раз с тобой ходили? Нет, это меня Григорий водил. Перед свадьбой…
С реки тянуло зимним холодом. Инка подняла воротник демисезонного пальто, сунула руки в рукава.
— Пойдем домой. Я озябла.
Всю дорогу молчали. Игорь хмурился, то и дело поправлял очки. Он досадовал на Инку: всегда она что-нибудь некстати скажет. Нужно ей было в его присутствии Григория да свадьбу вспоминать!
Подлаживаясь под ее частый шаг, сказал:
— Встретимся у театра. Ладно?
Он даже себе не хотел признаться, что трусил. А где-то в глубине мозга лежал готовый ответ на вопрос Эдика: мол, я не приводил ее в театр, случайно у входа встретились! И пакостно было на душе от этой двойственности.
— Хочешь, Инк… давай поженимся… по-честному, а? Надоело так вот…
Инка молчала, смотрела под ноги. Игорь считал, что Инка обдумывает ответ. Она, кажется, научилась немного думать. Прежде, бывало, не успеешь сказать, а уж она ответ ляпнет: хоть стой, хоть падай. На первом замужестве обожглась, осторожничает. Говорят же, кто на молоке обожжется, тот и на воду дует.
Возле своей хибарки Инка взялась за холодное кольцо тесовых расшатанных ворот. Постояла. Игорь ждал. В душе он чуточку раскаивался в собственной опрометчивости, но сейчас ни за что не отказался бы от своих слов. Слабое, бесхребетное всегда тянется к более сильному, как серое, невзрачное тянется к яркому, привлекательному. Рядом с Инкой Игорь ощущал себя сильней и значительней.
— Мы, Инк, сразу укатим отсюда! Сожжем, так сказать, мосты к сумеркам прошлого и настоящего. Обменим квартиру и…
Инка верила: он так и поступит, стоит ей лишь пожелать этого. Но Инка любила мечтать и видеть будущее необычайно солнечным, с разноцветной радугой над далью, как в летний день после короткой грозы. А будущее с Игорем представлялось ей теми же сумерками, когда все серо, тускло и расплывчато. Яркой в нем могла быть, наверное, только Игорева коллекция бутылочных наклеек.
Инка приблизила к Игорю лицо — он услышал ее дыхание. Сдерживая волнение, ждал ответа.
— Знаешь, я тебе двадцатого отдам долг. Ты можешь подождать?
Хуже пощечины!
Игорь молча крутнулся на каблуках и, сутулясь, косолапя, пошагал прочь.
Было почти совсем темно, а хозяйка все еще копалась в своем крохотном дворике: оправляла цветочные грядки, поливала их из лейки, что-то ворчала под нос. Тут остро, свежо пахло взрыхленной землей, горечью набухающих почек на кусте сирени.
Инка протянула бабке деньги. Та неторопливо вытерла о фартук руки, выпачканные землей, столь же неспешно полистала трешницы и рублевки.
— Айда в избу, здесь ни шиша не видно.
В избе она включила свет и пересчитала деньги. Хватко глянула на Инку:
— Может, у тебя у самой дыра в горсти? Так я погожу, а?
«То напоминание о сроке платежа, то вдруг великодушничает. Ох, эти ханжи-богомолки!» Инка отказалась: обойдусь, мол.
— Ну, коль ладно. К пасхе да к Первомаю разговеемся: куплю яичек, муки, куличей напекем. Куличи у меня знатные выпекаются, духовка вот как тесто поднимает — чудо просто… Фу, а табачищем от этих денег несет! Чисто их в кисете носили. А еще сказывают: деньги, дескать, не пахнут. Дедушка у меня сроду не курил, а как зайдет к нему какой дымокур — я после него сразу окна-двери настежь…
Инка вышла в сенцы, разожгла там керогаз и поставила на него таз с водой. Надо было выстирать рабочий халат. Белла Ивановна не допускала, чтобы на халатах ее продавцов даже пятнышко было. То ли она сама читала Чехова, то ли от кого слышала, но любила повторять, перефразируя писателя: «В продавце должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли…»
ГЛАВА VII
Инка еще раз пересчитала ящики с водкой и снова заглянула в накладную.
— Вы мне два ящика лишних сгрузили, — сказала она экспедитору.
В усмешке тот ощерил рот с дыркой вместо двух передних зубов:
— Совершенно точно! Два ящика. За них рекомендовано… наличными. Не в службу, а в дружбу.
— Ка-ак?
— Наличными, мадам.
Экспедитор, прислонившись плечом к переборке склада, смотрел на Инну охальными откровенными глазами. Да и стоял он самоуверенно, даже развязно: руки в карманах брюк, нога откинута, в уголке рта — папироса.
— Значит, вы их украли? — Инка облизнула высохшие губы.
— Зачем же так громко, мадам?! Об этом — ни единая живая душа… — Притянул к себе за локоть, жестко зашептал: — Что ты, дура, ломаешься? Другая бы спасибо сказала, в ножки поклонилась… С каждого ящика — лично тебе червонец, без подоходного. Улавливаешь? Ну и… А сболтнешь где — смотри!.. Ну так как?..
Инка медлила. «Я понимаю тех, кто действует масштабно…» Да, Белла Ивановна, теперь и она, Инка, понимала их. Два ящика, только два ящика — и этот экспедитор положит в карман почти сто рублей чистыми, без подоходного, как он говорит. За такую сумму она должна работать около двух месяцев… Риск, но риск масштабный! Экспедитор, конечно, не в одиночку действует… Возьми она эти ящики — сегодня же можно долг отдать… «Другая бы спасибо сказала, в ножки поклонилась…»
А щербатый экспедитор ждал, ждал со снисходительным терпением, словно он уважал и страх ее и неопытность.
Во взмокревшем кулаке Инка сжала хрустнувшие накладные.
— А что, если я позвоню сейчас в ОБХСС? И покажу и эти накладные и эти ящики? И расскажу о вашем предложении?
Она предполагала, что экспедитор испугается, всполошится, начнет уговаривать ее помолчать. Вообще она ожидала от него всего, только не превосходного, даже подчеркнутого спокойствия.
— Ох и дура вы, мадам! — добродушно хмыкнул он. — Скажу, мол, произошла ошибочка, мол, как человек честный, я не согласился с продавщицей присвоить денежки за эти ящики, вот она и наговаривает. Улавливаешь?
От кого Инка еще слышала это своеобразное «улавливаешь?» А он, пожалуй, прав: доказать его виновность почти невозможно. И поэтому он так нагл и спокоен.
Инка расписалась в накладных и отдала ему:
— Забирайте свои ящики и… поищите другую…
Усмешка снова ощерила дыру в зубах:
— Вы, мадам, значит, только на обвешивании практикуетесь?
Инка вспыхнула:
— Убирайтесь отсюда!
— Что ж, вольному — воля, спасенному — рай. Вы еще пожалеете, мадам, о протянутой деснице. — Пыхтя, экспедитор вытащил ящики из помещения, поставил в кузов машины. Заглянул в дверь, недвусмысленно пошлепал пальцем по кончику языка: — Будьте благоразумны, мадам.