Инка слышала, как с треском захлопнулась дверца кабины. Автомашина уехала, тоненько позванивая бутылочным стеклом. Инка с облегчением вздохнула: пронесло, выдержала характер! А может, зря? Не она, так другая и примет и получит свои два червонца… А потом? Потом — червонец за решеткой? Кошмар! Лучше уж по ночам спокойно спать…
Подавая рыжебородому деду пачку махорки, Инка улыбнулась неожиданному повороту своих мыслей. Прошлую ночь она как раз плохо спала. Она почему-то не могла уснуть и все время вспоминала о том курносом парне с широкими бровями, которые намного темнее белокурых волос. Почему он отстаивал ее перед Беллой и покупательницей? Почему он так расхохотался, когда она ему насчет копченой воблы? А Игоря колотило всего не то от ревности, не то от бешенства… Если бы взяла эти ящики, то сегодня же отнесла ему долг…
Парень зашел в магазин перед концом ее смены. Он не смотрел на Инку, но она растерялась и невпопад отвечала покупателям, роняла из рук то совок, то гирьки. Он тоже, как и тот, что составил акт, заинтересовался витриной, как бы между делом поглядывал на весы. Это беспокоило Инку. «Может быть, всем им мало одного акта? Изверги! — Она пускала весы с походом: только бы не вздумал придраться. — Что ему нужно от меня?! Может, защищал с какой-то целью? Может быть, он хлюст почище того, который акт настрочил? Вот люди пошли!» Она уже досадовала на себя за то, что так много думала о нем минувшей ночью.
— Спичек, пожалуйста!
Парень подал ей копейку. Сунул коробок в карман и снова стал исследовать содержимое витрины, обескураживая и сердя продавщицу. А когда в магазине они остались вдвоем, он подошел к прилавку, впервые широко посмотрел в ее встревоженные синие глаза:
— Вы меня извините за… за этот дурацкий хохот на берегу. Ну, когда вы о копченке…
— И думать забыла!
Он пропустил ее резкость мимо ушей. Продолжал с грустью и досадой:
— Плакать надо, что у нас так получается… Как чуть, так очередь, как чуть — так давка. За воблой ли, за рисом…
— Вы придумали, как от этого избавиться? — Инка стояла за прилавком холодная, как сосулька.
— Нет, не придумал. — Он неловко улыбнулся, будто и впрямь чувствовал за собой вину. — У меня несколько иное направление… Будьте любезны, подайте, пожалуйста, спичек…
Инка взяла у него копейку и с ехидцей подала коробок:
— У нас в колхозе одни старичок был, так он каждый день по десять коробков брал. Целый мешок накопил. Из печки стрельнула искра да прямо в мешок… От избы одни головешки остались. На случай войны запасал, да не впрок вышло. А другой расщеплял каждую спичку надвое, экономил…
Парень понял, к чему она это рассказывает, когда нащупал в кармане второй коробок, взятый у Инки несколькими минутами раньше. Не обиделся. Рассмеялся, как и вчера, на берегу Урала. Инка тоже улыбнулась — сосулька оттаивала.
Он посмотрел на часы.
— Без четверти два. У вас пересмена?
— Да, сейчас должна прийти моя напарница. — Инка взвесила крахмалу остроносой тетке, с любопытством оглядевшей ее и парня. — А вам пора на завод?
— Я сегодня свободен.
Когда тетка ушла, он взглянул на Инку, не решаясь что-то сказать. Инку кольнула мгновенная догадка. «Хочет пригласить в кино… Или просто вечер провести… Вот для чего заступался! Купил, значит? Хорош гусь! — Больше ей не хотелось с ним разговаривать. — Все они на одну колодку сбиты!.. Дура, бессонницей мучилась. Раскисла — мочь, звезды, река шумит и… симпатичный парень… Я тебя проучу, симпатичный!..»
Вскоре ее сменила Клава, и они с парнем вышли вместе. Инка снова была холодна.
— Давайте хотя бы познакомимся… Меня Алексеем зовут.
— А меня — Кудрявцевой.
Некоторое время молча шли по нагретому, парящему у обочины тротуару. Инка нарочно держалась вызывающе и видела, что парень несколько шокирован бесцеремонностью ее поведения. Чтобы как-то продолжить разговор, Алексей с преувеличенным восхищением сказал:
— День чудесный, правда? Давно столько солнца не было. Правда?
— Изумительный день.
Нет, она по-прежнему держала его на расстоянии. Теперь она была убеждена, что заступничество понадобилось ему, чтобы обратить на себя внимание и потом воспользоваться своим великодушием. И поэтому цена ему сейчас была такая же, как и Игорю.
— Вы что-то о погоде говорили? — Инка решила довести игру до конца.
Алексей недоверчиво глянул в ее лицо. Оно не было таким отчужденным, как прежде.
— Вы временем располагаете?
«Господи, как все повторяется у этих мужчин! Будто по одним нотам… Почему люди так скучны?»
— Допустим, что располагаю.
— Можно бы по Уралу покататься. На теплоходе.
Инка представила широкий весенний плес, сверкающий, как рыбья чешуя. Даже, казалось, свежий речной ветер ощутила вдруг на лице. С превеликим удовольствием прокатилась бы она сейчас по Уралу не только на теплоходе, но и в дощатой бударке бакенщика. Однако на предложение Алексея Инка не сразу согласилась. Она привыкла, чтобы ее уговаривали, просили. А парень почему-то не упрашивал. Скомкав в руке белую кепку, он шагал рядом и с рассеянным взглядом потихоньку насвистывал. Можно было подумать, что он о ней забыл.
Инку это задело: «Какой-то… как не от мира сего. Новость!..»
— Хорошо, я согласна, — сухо сказала она. — Только зайдем сначала в детский садик. Я дочку проведаю.
У него поднялись широкие брови:
— У вас есть дочь?
— Дочь и два сына.
Он сбился с шага. В пробудившемся взгляде было легкое недоумение.
— Сроду не подумал бы… Такая молодая…
— Вы разочарованы?
— Не то… А удобно ли будет… на теплоходе?
— Можно на лодке. Я не боюсь брызг и ветра.
— Да нет, не об этом! — он чуточку поморщился, досадуя не то на ее притворство, не то на ее недогадливость. — Понимаете, люди могут разное подумать…
Инка засмеялась:
— Ах, вы вон о чем! Не беспокойтесь, у меня муж не ревнивый. К тому же он в командировке.
— А вчера, на берегу…
Инка отвернулась, чтобы он не видел ее прыгающих от смеха губ.
— Это так. Знакомый один.
Подошли к двухэтажному дому детсада, огороженному разноцветным штакетником. Во дворе гомонила детвора, строя из песка и кубиков крепости, катаясь на качелях и трехколесных велосипедах. Леночка издали узнала Инку и кинулась к ней с захлебывающимся, радостным криком:
— Мамка, мама, мамочка пришла!
— Вы подождете меня здесь? — Инка как бы извинялась перед Алексеем.
— Да, пожалуйста…
Она ушла с дочкой в другой конец просторного двора, под тень грибка, оттуда украдкой наблюдала за Алексеем и некстати улыбалась. Девочка проследила за ее взглядом, увидела возле штакетника дяденьку. Мама с ним пришла.
— Мамочка, ты на нем жениться хочешь, да? Я не хочу, мама, чтоб ты женилась…
Посмеиваясь, Инка успокоила дочку: нет-нет, она сроду ни на ком не женится, ни на кого не променяет свою дочку! И по-прежнему замечала, как нервничает у калитки Алексей. Он то распахивал свой легкий светло-серый плащ, то застегивал его на все пуговицы, то начинал быстро ходить вдоль заборчика, то облокачивался на него.
«Влип, милый ухажер?! А я не отпущу тебя, я заставлю поехать со мной на теплоходе!..»
Поцеловав на прощанье дочь, Инка вышла за калитку.
— Извините, я долго задержалась…
Он натянул на мягкие волнистые волосы кепку и прямо глянул в Инкино лицо:
— Знаете, я вот здесь думал… Я не боюсь сплетен, но у вас семья… А в чужую семью… Поймите меня правильно, Инна…
— Я вас правильно понимаю. Я вижу, вы вообще очень правильный человек. Желаю вам, товарищ Алексей, найти такую же правильную, как вы сами!
Она повернулась и ушла, нервно строча каблучками по асфальту.
ГЛАВА VIII
Николай опустился на подставленный бабкой стул и, положив кепку на колено, огляделся.
Горница была маленькая, но опрятная, убранная со свойственной уральским казачкам тщательностью, точно напоказ. Крохотные оконца, заставленные горшками со столетником и геранью, едва-едва пропускали редкие желтые ручейки солнца. Падая с подоконников, ручейки лужицами разливались по белым покоробленным временем половицам, пятнали нижние листья мясистых фикусов. Пахло сушеной мятой и сдобой. Подвернув широкие рукава кофты, бабка месила тесто на куличи — пасха приходилась нынче на третье мая.
Николай еще раз обвел взглядом Инкино жилье — оно ему понравилось: все здесь было давнее, обжитое, напоминало детство, бабушку, которая к пасхальным дням вот так же месила сдобное тесто, а потом пекла облитые сахаром куличи.
— Инка скоро придет?
Бабка подняла бровь на старые ходики:
— Должна бы уж!.. Чайку налить?
Он мотнул головой: не хочу.
— С чем пожаловал к сестре-то? — У бабки щеки собрались в гармошку, глазки махонькие, цепкие. — Чай, на Первомай пригласить вознамерился? После Первомая приходи куличи есть. Всей семьей приходите, я много испеку… А сестра твоя с норовом, будто в меня удалась, истинный бог! Некоторый раз придет такая ласковая да желанная, а некоторый раз — чисто ее дурная муха ужалила. Весна, что ли, на нее влиятельность оказывает? Ты пригласи ее, пригласи на какую ни то гулянку, пускай отпустит вожжи, побрыкается пускай…
Бабка, видно, любила поговорить. Казалось, слова сыпались у нее из широких, необъятных рукавов старомодной кофты.
Николай томился.
— Значит, на работе у нее все в норме?
— Знамо дело! — Подсевая муки, она зашлепала ладонями по ситу. — У нее директор — чудо просто! За ним она, как за каменной стеной.
Это замечание насторожило Николая: «Неужели?..» Он переложил кепку с колена на колено.
— Молодой? Директор, говорю, молодой, видно, энергичный?
— Шиш! Баба, и вовсе не молодая. Вот какая проворная баба, просто чудо.
Николай с облегчением выдохнул и пощупал карман пиджака. Там лежало письмо от Григория… О чем он пишет? Мария хотела вскрыть, но Николай не разрешил. На конверте же ясно написано: лично Кудрявцевой Инне… «Кудрявцевой» подчеркнуто двумя жирными линиями. Нарочно, похоже, подчеркнул, дескать, помни, что ты, хотя и уехала, а все равно не чья-нибудь, а Кудрявцева, его, Григория, законная жена… Почему они разошлись? Почему Инка уехала? Григорий, бывая раньше в городе, никогда не жаловался на нее. «С такой сам черт не уживется…» — объясняла Мария в тот раз. А теперь имя Инки вообще не упоминалось в доме Николая, так поставила Мария. А он, Николай, смирился, махнул рукой. Наверное, правильно Инка сказала: «Тряпка ты, братушка, об тебя только ноги вытирать…» Сызна, что