Не выдержав, она оглянулась: никто не преследовал ее. Инка немного успокоилась. Свернула в сквер, села на скамейку. В сквере хозяйничали ребята из соседней школы: сгребалась прошлогодняя листва, мелись и посыпались песком дорожки аллей, подбеливались стволы кленов…
Книга была о шпионаже разведок разных стран. Инка полистала ее и закрыла: зачем ей эта книга?! Вспомнилось: ярко, с выдумкой, зазывно оформлены оконные витрины книжного магазина — не пройдешь мимо. Внутри — тоже: «Любите книгу — источник знаний», «Книга — ваш верный спутник и друг», «Книга — лучший подарок»… Не каждая книга, нет, не каждая!..
«Подарю-ка я эту штуковину Клавке, — решила Инка. — К празднику. Ей, наверное, никто не дарил книг. Да еще дефицитных. Пойду к ней».
По тротуару впереди Инки шел парень. «Алексей!» — заволновалась она, но тут же усомнилась: у Алексея не такая вялая, ленивая походка. Он или не он? Можно бы догнать и заглянуть в лицо. Шла в нескольких шагах сзади и смотрела в оконные витрины, чтобы, как в зеркале, увидеть профиль парня. Нет, не он. У этого нос прямой и тонкие губы, а тот курносый, с широкими губами.
«Чем он сейчас занимается? Скажет, вот на дуру нарвался!.. Хоть бы увидеть, хоть бы извиниться»… — Инка вздохнула: почему о нем думается?
У Клавы тоже была очередь: накануне праздников люд запасался и съестным и спиртным. С Клавой невозможно было даже двумя словами перекинуться. До закрытия магазина оставалось полчаса, и Инка прошла в подсобное помещение, чтобы подождать ее там. Клава забежала на секунду, в глазах тревога: «Что-нибудь случилось? Нет? Я так напугалась…» И — снова к прилавку.
Наконец она закрыла дверь на крючок и облегченно опустилась рядом с Инкой на ящик из-под конфет.
— Устаю — ужас просто. Все время на ногах, на ногах. Да успевай поворачивайся, а то еще и жалобную книгу затребуют в довес… Володя мои все время говорит: уходи из продавцов, уходи, пока трудовая книжка не запачкана…
— А я тебе вот не книжку, а целую книжищу. К празднику.
— Ой, зачем же?! — обрадовалась и разрумянилась Клава. Быстро полистала книгу и порывисто чмокнула Инку, оставив на щеке губную помаду: — Спасибо, Инк! Володя ужасно любит такие романы. Идем к нам, я познакомлю тебя с Володей. Володя у меня замечательный. Только Володя боится, что я простофиля и допущу растрату.
Инка немного с завистью, немного со снисхождением улыбалась, глядя на Клаву: у нее везде — Володя, один Володя. Клава вдруг спохватилась, полезла в сумку.
— Чуть не забыла! Приходила Белла. Нам с тобой пригласительные билеты в театр принесла. На торжественное… Концерт, говорит, чудо какой будет! Уж как я вас ненавижу, говорит, как ненавижу за срыв плана, но я же вас, говорит, и люблю, как детей родных, а разве мое сердце может родных детей обидеть… А сама курит, а сама курит да переживает!..
Клаве быть бы актрисой. Она так здорово подражала интонации Беллы Ивановны, так похоже передавала ее жесты и манеру курить, что Инка расхохоталась. Повертела в руках пригласительный билет и протянула Клаве:
— Идите с Володей на пару.
— И не выдумывай! Билет тебе, а не Володе. Володя на Октябрьскую ходил, а я дома сидела, а теперь он с детишками посидит. А к празднику, — продолжала тараторить Клава, — я надумала… Ты знаешь мою зеленую шляпку? Я к ней — алую ленту и красное пушистое перышко. А у старой зеленой кофты вырежу по лифу полосы и вошью красные клинья крепдешина, таким же отделаю манжеты рукавов… Белые туфли, думаю, не нарушат гармонии, а? Вот сумочки нет с красным. Ну да я что-нибудь придумаю…
— Фантазерка ты, Клавка!
— Верно! Я вот еще когда девушкой была, то размечтаюсь, размечтаюсь. Мол, выйду замуж, купим мы с мужем маленький домик, и я его весь-весь разукрашу, весь он у меня будет чистенький да веселый, как картинка. А Володя привел меня в коммунальный, с удобствами…
«Честное слово, Клава — самый счастливый человек, — подумала Инка. — Интересно, дядя Егор и к ней подсыпался?»
— Клава… скажи, только откровенно, экспедитор к тебе подсыпался, предлагал что-нибудь?
Глаза у Клавы округлились, кругло темнел открытый в испуге рот. Она со страхом качнула головой:
— Н-нет, Инк… А тебе… предлагал? Старый женихало. Уж пятьдесят, а все не женится… Мне-то нет, я бы Володе, Володя ему… — И уже через минуту, успокоившись, посочувствовала: — Горько тебе будет, Инк. Незамужнюю каждый обидит…
— Как сказать! — жестко прекратила Инка разговор на эту тему. Она не стала уточнять, что ей предлагал экспедитор, так как поняла: с Клавой он не свяжется, у Клавы не тот характер — все расскажет Володе, все станет известно Белле Ивановне. Клава из тех, кто не умеет хранить своих тайн.
— А почему бы тебе, Клава, над нашими витринами да полками не пофантазировать? Чтоб они аппетитненько, вкусненько выглядели. Я вот была в книжном — завидно просто…
Клава прошлась перед прилавком и витринами со стороны покупателей, наморщила вздернутый носик:
— Кому это надо? Белле? У Беллы товаровед по оформлению витрин есть. Дома я — хозяйка, я для себя, и нет надо мной Беллы и товароведа, а Володе все мое нравится. Товаровед деньги за оформление получает, ну и пускай старается, расшибается…
— Деньги… Кругом деньги…
Клава заметила, что напарница ее поскучнела, у нее даже голос стал вроде другим. Она со свойственной непосредственностью начала оправдываться:
— На это ж время нужно, а откуда оно у меня?! Володя и так с детишками день и ночь… — Видя, что Инка молчит и странно, остановившимися глазами смотрит в окно, за которым отцвела заря и в которое уж несколько раз заглядывал сторож, Клава предложила: — Ну, хорошо, хорошо, ты не сердись, давай что-нибудь придумывать! Непонятная ты какая-то. До праздника успеем и товары по-новому разложить, и витрины интересно оформить. Я тебе точно говорю, не усмехайся!..
Инка и не думала усмехаться. Она перевела на раскрасневшуюся Клаву глаза, но, кажется, не видела ее.
— Не обязательно же ради денег жить, Клава. Не все люди негодяи. Это нам только кажется, что кругом сплошные негодяи. И кажется тогда, когда нас больно обидят. Надо людям больше добра делать. Человек на добро отзывчив, Клава…
— Так я ж согласна с тобой! — с воодушевлением воскликнула Клава и потащила стремянку в дальний конец магазина, чтобы там добраться до верхних полок. — Я ж согласна! Мы для людей и украсим наш филиал. Не для Беллы, не для товароведа, а для покупателей.
В магазине они пробыли дотемна — зажгли свет и не впускали недоумевающего сторожа. Прикидывали, что где лучше выложить, выставить, какими этикетками и надписями украсить. Подписи сочиняла Инка. Набрасывала их на оберточной бумаге — завтра добудут ватмана и красок… «Шоколад и цветы — лучший подарок девушке». «Не забудьте купить вашему малышу новые конфеты «Белочка» и «Мишка». «Бутылка шампанского украсит ваш праздничный стол», «Никотин — яд, но муж поблагодарит вас за коробку «Казбека». Клава, охая и ахая, боялась наделать ошибок в надписях, а Инка успокаивала: «По сочинениям я всегда четверки получала. Сочинять я, Клава, умею. Без ошибок!..»
Кончилась их самодеятельность только тогда, когда за освещенной оконной витриной появился муж Клавы с двумя малышами на руках. Клава жалобно шмыгнула носом: «Бедненький, он ведь измучился!» — и побежала открывать дверь.
ГЛАВА IX
— Пардон, маман!..
Эдик из-за полного, сильного плеча Беллы Ивановны заглянул в трюмо, поправил черный галстук, золоченый зажим на нем, скользнул ладонью по волосам — поморщился: как ни причесывайся, все равно сквозь редкие волосы видна большая коричневая родинка на темени. В зеркале встретился с глазами матери. Черные, блестящие, они ласкающе и влюбленно смотрели на сына. Правая ее рука обрабатывала пуховкой щеки, в левой была раскрытая пудреница. Узколицый, с шишковатой головой Эдик внешне проигрывал рядом с красивой смуглой матерью. Эдик походил на отца, который сидел в кресле и листал свежие газеты. Отец и сын только в профиль были выразительны и даже изящны — хоть медали с них чекань. Чтобы и в фас выглядеть значительно, отец носил очки с узкими, но длинными линзами в тонкой золоченой оправе. Они как бы шире делали его лицо.
Если по возвращению из командировки отец был в настроении, то часами рассказывал о проделках хапуг, растратчиков, жуликов, с которыми ему приходилось иметь дело. Свои рассказы заканчивал, как правило, уговорами сына:
— Напрасно ты с иностранщиной связался, иди в органы милиции и прокуратуры. Важная и благородная у нас работа. Мы очищаем общество от дряни…
— Понимаю, — снисходительно соглашался Эдик, — вы — ассенизаторы общества, и хлеб ваш тяжел. Ассенизация — французское слово. А кто бы знал его, не будь русаков, владеющих французским? Стало быть, цель у нас с тобой, папа, двуединая: вы очищаете общество от скверны, а мы обогащаем его духовно. А в общем — делаем его лучше…
— Ну-ну, полиглот, обогащай, обогащай, да не крути нос от ассенизаторов.
— Я всегда за спайку наших рядов, — уверял Эдик с еле заметным оттенком двусмысленности.
— Ну-ну! — тоже начинал иронизировать отец. — Тогда хоть полипы в носу удали, чтобы чутье было лучше. Ибо эта аристократическая гнусавость нравится, думается, лишь тебе да твоей маме.
Пикировка прекращалась, так как в нее с сокрушительной энергией вступала уязвленная Белла Ивановна. Отец утыкался в газету, храня за очками лукавую прищурку, а Эдик принимался вполголоса декламировать Байрона, сосредоточенно следя за своим английским произношением…
Сегодня Окаевы собирались в театр. На торжественное заседание в честь Первомая. Отец только листал газеты, а не читал. Верный признак того, что он нервничал: жена слишком долго задерживалась у трюмо, можно опоздать в театр.
Эдик заглянул в свой кошелек на молнии, убедившись, что в нем кое-что есть, сказал «адью» и ушел.
На углу улиц старуха продавала первые степные тюльпаны — пиршество огня и солнца в эмалированном тазу.