На своей высокой кровати с двумя перинами бабка повернулась на другой бок, повздыхала, пошептала молитву и опять уснула. А Инка лежала с раскрытыми глазами. И мысли в ее голове кружились, как листья в облетающем саду.
Почти ежедневно стал заходить Алексей. Ждет, пока не закончит она работу, а потом провожает до детсада или до самого дома. Теперь он обо всем знает… И, странно, она не запрещает ему провожать, даже обычных дерзостей не говорит. Ей приятно идти с ним рядом, случайно касаться его руки… Что-то непонятное происходит в груди ее… А может, это просто ночи, вот эти майские ночи будоражат и лишают сна?..
Вечером они сидели в Чапаевском скверике. Алексей держал ее руку в своей и, разглядывая линии на ладони, говорил, что гадать по линиям не умеет, но наверняка уверен, что будущее у Инки будет счастливым. Она смеялась и нисколько не верила. А ветерок ворошил над ними листья клена и доносил запахи отцветающей сирени. Сквозь листву подглядывала луна… «Вы когда-то хотели меня по Уралу покатать…» Он посмотрел на нее с радостью и недоверием. И тогда она добавила: «Между прочим, раньше по Уралу небольшой теплоход курсировал. До поселка Золотникова и обратно. Интересно, ходит ли он теперь? Неплохо бы и на нем… Сойти где-нибудь, порыбалить…» Видно, Алексей все еще подозревал очередной Инкин розыгрыш. Но поднялся и сказал, что можно из автомата позвонить на пристань и узнать. Позвонили. Теплоход курсировал по-прежнему… Она вопросительно взглянула на Алексея: когда? У нее завтра выходной день. Оказалось, что и у него завтра выдается свободное время. Странное совпадение, но ее это почему-то не насторожило, как бывало прежде.
Договорились встретиться утром и вместе поехать на пристань. А уже четвертый час, а она никак не может уснуть. Придет на свидание с красными опухшими глазами… На свидание! Неужто? Как в недавние годы? Но она никогда не волновалась так…
«Не обманете, Инна?» Она покачала головой…
Что-то непонятное происходит с тобой, Инка. Опоили тебя майские ночи зельем приворотным…
Инка не обманула — ровно в десять пришла в Фурмановский сквер. Алексей был уже там. Увидев ее, зарумянился, разулыбался! И снова Инка отметила, какая у него широкая улыбка и какие редкие, как у подростка, зубы. О таких зубах, слышала Инка, люди говорят: брехливые. Но ей казалось, они подчеркивают добродушие, незлобивость характера.
— Едем?
— Я на минутку в гостиницу… Рюкзак возьму.
— Значит, так и не поверили?
И Алексей заметил, как досадливо шевельнулись ее брови.
— Да тут рядом… Я мигом. Подождете?
— Зачем ждать, вместе зайдем!
— Да неловко как-то. Я о вас…
— А вы больше о себе!.. Странный вы человек, Алексей, Вы своей тени не пугаетесь?
Стоило ему теперь сказать хоть полслова поперек, и поездка не состоялась бы. Алексей с улыбкой забрал у нее синтетическую сумку с провизией и качнул ею в сторону гостиницы: идемте, задира!
На Инкин взгляд, в номере царил полнейший беспорядок. На постели лежали исчерченные тушью листы ватмана, стол был завален бумагами, линейками, книгами, чертежами, возле кресла стояли бутылки из-под кефира и лимонада. В углу лежали гантели… Обычная холостяцкая неустроенность и неуютность.
Пока Алексей укладывал в рюкзак запасы продуктов, Инка подошла к столу, с интересом разглядывая комнату. И неожиданно среди бумаг увидала себя. То на одном листке, то на другом она узнавала свой профиль, набросанный карандашом словно бы в задумчивости… Выпуклый лоб с короткой прядью волос. Неестественно длинные ресницы… Чуточку выпяченные губы…
Инка почти на цыпочках вернулась к порогу. Она не хотела, чтобы Алексей знал, что она увидела рисунки. И как-то по-другому посмотрела на склоненного над рюкзаком парня. Было желание подойти и положить руку на его мягкие ковыльные волосы, прислониться щекой к его плечу…
— Кажется, все! — Алексей распрямился. — Картошка есть, хлеб есть. Крючки, лески… Консервы, соль… Эх, лаврового листа и укропу…
— И то и другое я взяла…
— Значит, полный порядок!
— А вина… водки взяли?
— Водки?!
Инка рассмеялась и ничего не сказала. Ее рассмешила растерянность, с которой Алексей переспросил. Он понял ее смех и тоже улыбнулся. Излишне громко, скороговоркой подтвердил:
— Конечно, конечно! Какая же уха без водки! В буфете возьмем…
Они успели ко времени: на носу теплохода матрос выбирал причальный канат, а под кормой заворочался винт, пеня воду. Алексей прыгнул с дебаркадера на отчаливающее судно. Инка тоже прыгнула, подхваченная сильными руками Алексея, и на мгновение оказалась прижатой к его груди, совсем рядом она увидела глаза — серьезные, исследующие. Наверное, они ждали ответа, желанного ответа.
Вдоль бортов сидели на мешках и чемоданах колхозники и старухи, возвращавшиеся из города домой. Два бородатых «станишника» сокрушались по поводу того, что «не тот ноне Яик, не тот, вовсе обезрыбел…»
— Пойдем наверх? — предложила Инка.
На верхней палубе стояли решетчатые скамейки, здесь было просторно для глаз и для ветра, пахнущего рекой и лесом. Иногда, взбитые форштевнем, долетали сюда пресные свежие брызги. Справа за крутую излучину с высоким яром уходил город с дрожащими от марева домами и башенными кранами.
— Хорошо, — тихо сказала Инка. — Я так люблю Урал… А вы не местный? Я о вас вообще ничего не знаю.
— Я из Ленинграда. В командировке у вас…
— В творческой, что ли? Художник?
— Инженер.
— Холостой, конечно?
— Холостой.
«Врет! — мысленно заключила Инка. Ей почудилось, что ответил он с чуть заметной заминкой. — Врет и глаз не отводит. Белла права была: этот парень — «никакой он не парень, а просто изменщик своей жене…»
Упершись локтями в перила борта, она смотрела на пенящуюся внизу воду, словно пыталась разгадать там ответ на возникший вдруг болезненный, неприятный вопрос: зачем поехала с малознакомым человеком? Не любовь же это, нет!.. Стосковалась по людскому участию, по доброму слову? Глаза ясные, святые, а думает о ней, наверное, как об обычной шлюшке. Ему что, он — в командировке, на неделю наберется и терпения и ласки к ней, а там — пиши до востребования. Чтоб жена не знала. Это в лучшем случае… Зачем поехала? Почему? Друзьям будет рассказывать, как разорил сердце простушки-провинциалки, как она сама пригласила поехать за город, в лес, в глушь…
— О чем вы задумались, Инна?
Голос тихий, участливый. Лицо с широкими, будто сажей намазанными бровями склонилось к самой ее щеке. Ладонь, большая, теплая, опустилась на Инкину руку, лежавшую на планшире борта…
Инка высвободила руку, повернулась спиной к воде. Взглядом прошла мимо встревоженного лица Алексея. Глаза щурила, хороня за ресницами мысли, хороня охватившее все ее беспокойство и неприязнь к самой себе. А со стороны могло показаться, что щурится она от яркого солнца, вставшего уже почти над самой головой. Нужно было быть очень внимательным, чтобы за приопущенными, как легкое забрало, ресницами угадать смятение и досаду. Инка уже не знала, что делать: то ли попросить капитана, чтобы он причалил к берегу, и берегом идти в город, то ли до конца маршрута катить на теплоходе и с ним же возвратиться домой, то ли выкинуть из головы заботу о морали и пристойности и где-нибудь на песчаной теплой косе скоротать день с командированным — как и намечалось…
— Что вас взволновало, Инна?
Она чуть заметно повела плечом: это ей показалось уже не чуткостью с его стороны, а докучливостью. Она по-прежнему не хотела глядеть ему в глаза, потому что знала: если глянет в них, ясные, встревоженные, то улетучатся все ее «почему» и «зачем». Глядеть в его глаза и говорить, даже думать о нем плохое — было, оказывается, не под силу. И она понимала, что здесь не ее слабохарактерность виновата, а что-то большее, значительнее, то, что лишало ее сна в темной низкой горнице, набиравшей по ночам прохладу из политых под окнами цветочных грядок…
Инка перевела взгляд на кормовую часть верхней палубы. Там ехала группа студентов пединститута, возможно, на практику в ближайший район, возможно, и на вылазку по случаю сдачи очередного экзамена. Коноводил у них высокий сухощавый парень с шишкастым продолговатым черепом, к которому плотно прилегали длинные редкие волосы. Он больше всех острил, громче всех смеялся, и вообще чувствовалось, что он — признанный тамада.
— Да это же Эдька! — Инка растерянно и удивленно взглянула на Алексея. — Это Эдик.
— Что за Эдик? — в голосе Алексея Инка услышала знакомую ей настороженность. Всегда парни так вот ревниво настораживались, когда на нее кто-то обращал пристальное внимание или оказывался близко знакомым.
— Сын нашей директорши… Я и не знала, что он тут…
Алексей ничего не стал больше спрашивать, понял, что Инке случайность встречи с сыном директора магазина, где она работала, не очень-то приятна. С незнакомым парнем на теплоходе… Всякие могут сплетни пойти… А она молча, загипнотизированно смотрела на Эдика. Ей бы отвернуться, а она…
— Славный парень, — сказал с хрипотцой Алексей, просто так, чтобы что-то сказать. Вроде бы похвалил, но Инке нетрудно было уловить в интонации уязвленность и насмешку.
— А что, действительно, неплохой! — с вызовом ответила она, поворачиваясь к студенческой компании спиной. Ей захотелось увидеть выражение лица и глаз Алексея. Когда парни начинают ревновать, они, как правило, говорят и делают глупости. Глаза Алексея были задумчивы и глядели куда-то поверх поименного зеленого леса, туда, где самолет оставил сдвоенный след инверсии — будто кто-то на санках скатился с высокой голубой горки. Можно было подумать, что Алексей забыл и об Эдике, и об Инке, и о том, где он и зачем. Инка уже не раз замечала эту его отрешенность, уход в самого себя, в свои, никому не ведомые мысли… И ей стало неуютно, на просторной солнечной палубе она вдруг почувствовала себя одинокой, всеми брошенной: Алексей о чем-то своем думает, гомонящие студенты сбились у противоположного борта, «станишники» об Урале судачили…