Прохожие оглядывались — что за странная девушка шлепает босыми ногами по тротуару? Она не замечала их. Несколько раз на углах встречались телефонные будки. Они, как постовые, не давали сбиваться с пути. Инка сжимала в кулаке двухкопеечную монету и приближалась к ним: «Сейчас позвоню в милицию, расскажу все!..» Но В последнюю минуту решимость покидала ее, и она выходила из автомата.
Встретилась группа орущих бог весть что парней и развязных пестрых девиц. Длинный, в красной рубашке и огромной соломенной шляпе парень рвал пальцами струны гитары и вопил какой-то мотив, взятый, как подумалось Инке, напрокат из джунглей Амазонки. Увидев Инку, гитарист приподнял шляпу:
— Хэлло, мадам! Лунные ванны принимаем?
Эдик? Нет, обозналась… Он что-то сказал спутникам, и те заржали на всю улицу. Оглядывались на Инку — и ржали. Но сразу умолкли, как только заметили дружинников с красными повязками на рукавах. Миновав их, вновь заголосили непонятное, дикарское…
Инка снова почувствовала тоскливое, пугающее одиночество, которое так часто охватывало ее в последнее время. Голова горела, как при болезни… Алексей… Григорий… Милиция… Белла Ивановна… Парень в красной рубашке… «Хэлло, мадам!» Так только экспедитор называл. Теперь не называет — своя… Двадцать рублем, спрятанных в надежном месте… Игорь мечтал о звездолетах, а теперь на бухгалтерских счетах пощелкивает. И она мечтала… А мечту мнут, ломают, душат костлявые мальцы дяди Егора и еще кого-то, таинственного, страшного. А она боится, боится до невозможного. «Чтобы честно работать, надо бороться!» А как? Как бороться?! Поговорить бы с Алексеем — единственный, кто должен понять ее. А может, он очень хитрый?
Когда человек чувствует опасность, он мнителен и подозрителен.
Оказалась на площади перед четырехэтажным зданием гостиницы. Глаза сами из множества черных и желтых окон выхватили то, заветное. Двенадцать часов, а у него свет. Один ли? Заглянуть бы краешком глаза. Влюбилась? Наверное… А может быть — одиночество! Что он делает? Сидит над своими чертежами и рисует профили?.. Милый, странный…
Вышла к пристани. Возле дебаркадера тепло прижался скулой теплоходик — двухэтажный речной трамвай. Огни потушены. Влажно шлепает волна о борт. Все здесь — как недосказанная сказка. Вот придет время, и она, Инка, услышит продолжение. Одна? Нет, с Алешей…
А часы уже показывали два. И у Алексея по-прежнему горел огонь. Ей не спится — понятно, а вот почему он?.. У подъезда — узкая высокая будка телефона-автомата. Словно постовой дежурит. Позвонить?..
Инка набрала номер. Чувствовала, что стиснутая трубка под ладонью вспотела. От мембраны накалилось ухо… Длинно прогудело, и в коробке автомата звякнула монета.
— Алло! — Знакомый спокойный голос, слышно дыхание. — Алло! Кого вам?
Инка будто наяву видела его досадливо сдвинувшиеся широкие брови.
Короткие частые гудки — положил трубку. А Инка все не вешала свою, словно ждала еще хоть одного слова, хоть полслова…
Вышла из автомата.
Ночь пахла свежестью недавнего ливня. Иногда с кленов и крыш срывались крупные вызревшие капли, падали на горячие щеки и голые руки. Из-за Урала, с Бухарской стороны, тянуло предрассветным холодом. В деревне сейчас петухи надрываются, а тут — тишина. И во всей гостинице только одно окно светится, на первом этаже, второе от края.
«А ты — борешься?» — «Еще как!..» — «Это ведь очень трудно». — «Конечно. Очень…» Как это у нее получилось: «Чтобы честно работать, надо бороться». Прямо афоризм!.. А у дяди Егора глаза — как два лезвия. Что, если они с Игорем заодно? Плохо ей будет. Белле все рассказать? Спасибо, уже рассказывала! План сорвала. Мерси!.. А как? Принимать ящики, брать деньги и — молчать? И святыми глазами смотреть на людей, на Алексея?.. Но ведь можно позвонить и не называть своего имени! Просто предупредить. Пусть сами. Она ни при чем. Но ведь дядя Егор не дурак, она грозилась раньше… Если бы смерить сейчас температуру. Наверное, градусов сорок. Давно хочется пить.
Так, наверное, лунатики бродят… Инка оказалась перед домом, где жил Игорь. И вспомнился почему-то не Игорь, а его тихая ласковая мать. Что ей снится в этот полуночный час? Может быть, видит Игоря? Каким она его видит? И не прибавляется ли в эти минуты седины в ее волосах? А ведь ее голова совсем станет белой, если… Нет, Игорь слишком положительная личность, чтобы заодно быть с щербатым экспедитором. И потом — он трусоват. Как она, Инка. Он не решится. И все-таки надо попытать. Если чист — поможет ей поймать жуликов, тонкости торговли ему известны… Если замешан… Надо испытать, чтобы хоть немного от души отлегло.
Она поднялась по гулкой лестнице. Ей казалось, что кто-то непременно высунется из-за двери и спросит, какой шайтан носит ее по ночам. Инка нажала кнопку, и звонок в глубокой тишине был так оглушителен, что его должны были услышать на всех этажах.
За дверью зашлепали босые ноги.
— Кто? — Игорь приоткрыл дверь, глянул в щель поверх цепочки. Был он без очков, в одних трусах.
— Из милиции! — насмешливо ответила Инка, поймав в его хриплом голосе тревогу. — Оденься, выйди. Я внизу подожду.
Минут через десять они прошли в беседку посреди двора.
— Я всегда подозревал, что ты ненормальная. — Он искал пуговицы у ворота и не находил. — Черт, кажется, рубашку наизнанку надел… Что стряслось?
— Соскучилась. Ну-ну, не заводись!.. Разговор прямой будет. Я предлагаю кончать эту лавочку.
— Какую еще лавочку?!
— Не кипятись, это не в твоем характере. А лавочка тебе известная: дядя Егор, ты, я, кто-то еще… Только насчет меня вы ошиблись.
— Не понимаю!
— Поймешь, как за усы в каталажку поведут. Скажи, Белла входит в эту игру?
— Я все-таки не понимаю. Какая лавочка? При чем тут я? Эдик — сын Беллы Ивановны и мой товарищ. Если ты дружеские отношения считаешь лавочкой…
— Ты не искренен, Игорь… О своей матери ты… не думаешь. О себе — тоже… Да и я — человек же…
Инка вышла из беседки. Она все ожидала, что Игорь окликнет ее. И он действительно окликнул. Когда она возвратилась, то увидела, что парень сидит на скамье, широко расставив колени и уперев в них локти. Сжатая руками голова почти не видна была в темноте беседки, густо оплетенной вьюнами.
Инка прислонилась плечом к столбику и ждала. Игорь молчал. Он тяжело боролся сам с собой. Полуночный приход Инки углубил раздиравшие его страх и противоречия. После работы он вздумал заглянуть к Эдику домой. Когда вошел в коридор особняка, то ему показалось, что за дверью, как сорока, стрекотала пишущая машинка. Он позвонил — открыл Эдик, он был один дома. Машинка стояла на широком подоконнике, хорошо освещенном еще высоким, по-летнему ярким солнцем. Под валик был заложен бланк областного управления милиции.
Эдик проследил за взглядом Игоря, саркастически усмехнулся: «Можешь прочесть!» Игорь не посмел отказаться. После отъезда Матвея в консерваторию, за которым прямо с гастролей укатила и Зуева-Спераитова, Эдик стал злым и раздражительным, не терпел ни слова поперек.
Прочитав незаконченный текст, Игорь обомлел. На официальном бланке Эдик писал в Министерство культуры такую околесицу на Матвея, что и у более крепкого, чем Игорь, человека уши завяли бы. Игорь хорошо знал: Матвей был скромным парнем, пил редко, по особым случаям, а в письме говорилось, будто Матвей заядлый морфинист, потребитель наркотиков, подделывал рецепты для получения в аптеках таблеток и лекарств, содержащих наркотические средства. Дескать, он состоит на особом учете в милиции. Кроме того к письму, сообщалось далее, прикладывается копия заявления студентов музучилища, в котором они жалуются на недостойное поведение молодого преподавателя.
— Что за дичь, Эдуард?! Это… это… Ты же с ним, ну, так хорошо простился в аэропорту, даже… поцеловались…
— Это был поцелуй Иуды. Он предал меня. Долг платежом красен, дорогой мой.
— А если проверят те, кому пошлешь?
— Не будь наивным, собиратель наклеек. Пока доберутся до истины, Матвей успеет трижды возвратиться сюда. И потом я же не обычную анонимку или донос пошлю, а официальное уведомление на официальном бланке!
— Ты страшный человек, Эдуард…
Тот польщенно расхохотался. И тут же отчеканил, особенно заметно произнося звуки в нос:
— Страшный, да, страшный! Для врагов и ничтожеств. Надеюсь, ты к ним не относишься. Их только могила спасет от меня…
Почти до самого прихода Инки ворочался Игорь в постели. Он искренне сочувствовал Матвею, который сейчас был счастлив. Строил Игорь и планы, как выручить скрипача, а вместе с ним и Альбину. Но вспоминал сощуренные злые глаза Эдика, его чеканящий ледяной голос — и отказывался от планов.
Теперь он должен был что-то отвечать Инке.
— Я ничего не знаю, Инна, — глухо начал он, не поднимая головы. — Но хочу посоветовать: уйди в другой магазин. Уйди! Так лучше будет.
— Для кого? — Не дождавшись ответа, с досадой добавила: — Да, ты, как всегда, очень любезен! А я-то рассчитывала… — Уже уходя, недобро пообещала: — Из двадцать третьего, лучшего в торге, я — никуда!..
В ночной тишине слышен был необыкновенно громкий стук ее каблуков. А через минуту вернулась. Остановилась над Игорем, все так же, ссутулившись, сидевшем в беседке. Заговорила, но уже иначе, было что-то умоляющее, даже заискивающее в ее быстром, горячем шепоте:
— Ты извини… Я запуталась, я думала, что ты, ну, с ними… Ты всегда был добрым, великодушным, ты мог, умел мечтать, но тебя обстоятельства… Не поверю, что и ты… Но хоть подскажи, помоги, я боюсь. Ну почему ты молчишь, Игорь? Игорь!
Он поднял всклокоченную голову. Молча уставился на Инку, словно она была по другую сторону тюремной решетки, на воле. Инка стояла в светлом проеме беседки, свет со столба освещал ее со спины, и выражения лица нельзя было увидеть в тени. Если бы Игорь не поднял головы, то, наверное, во всем признался бы. Но сейчас он вновь увидел ее великолепную фигурку, овал ее лица, услышал ее дыхание — рядом, совсем близко, — и в нем с новой силой взбурлила обида и неудовлетворенное самолюбие… Она никогда не принадлежала ему! Она могла чуть-чуть приласкать, сказать несколько теплых слов — просто потому, что он привычен, всегда рядом, как кошка в доме, как верный пес… И еще — он часто, очень часто стал нужен ей…