— Я ничего не знаю. Ничего! И больше не буди меня по ночам… А запуталась, влипла — так и расхлебывай, не вмешивай…
Круто повернулась — и снова до боли знакомым постук каблучков, только теперь быстрый, гневный. Игорь вскочил, поняв, что теперь-то Инка навсегда потеряна.
— Инна!..
Ушла.
Игорь на могиле отца плакал. И вот сейчас он почувствовал, что щеки его мокры. Жестоки люди, жестока жизнь…
А Инка, не укорачивая шага, быстро шла по улице. И еще быстрее, еще отчаяннее летели ее мысли. Куда теперь? К кому? И зачем? Там, на берегу, о великих женщинах говорила. Завидовала. А сама?!
Вот и новый постовой — телефонный автомат. Почему она сравнивала их сегодня с милиционерами?
Инка позвонила в справочное бюро, узнала два телефона. Оглянулась на пустынный перекресток, плотнее прикрыла дверь будки. По одному не отвечали. Кончились двухкопеечные монеты. Сунула в щель гривенник.
— Дежурный ОБХСС лейтенант Иванов слушает!
— Это звонит вам… — Сердце, наверное, не само билось, его колотили страх и надежда. Инка теряла голос. — Это один человек звонит… — И разозлилась на себя: конечно же — не два! Заговорила смелее, громче: — Завтра или послезавтра в филиал двадцать третьего магазина привезут лишние ящики водки, их сбывают… ну, налево. В общем, сверьте накладные с наличием. Понимаете?
— Понимаю. А кто со мной говорит?
— Знающий человек…
— Возможно, назовете фамилию?
— Когда-нибудь назову… Запомните? Завтра или послезавтра, в филиал двадцать третьего…
— Спасибо, спасибо!..
Инка пришла домой и уснула, едва коснувшись головой подушки. Растормошила ее уборщица из магазина.
— Ну и спать ты, милая! Вот спать! Айда-ка, вставай, на работу зовут…
Инка, сонная, сердитая, поднесла к глазам часы:
— Так только одиннадцать! Мне сегодня во вторую смену…
— Ревизия, милая моя, учет назначили… Вставай-ка, айда! Тебя уж с коих пор дожидаются…
ГЛАВА XVI
Белла Ивановна курила. В этот день она, похоже, особенно много курила. В пепельнице на ее столе выросла целая горка окурков с багряными следами от крашеных губ. Инка пыталась сосчитать окурки и все сбивалась. Наверное, потому, что Белла Ивановна решительным жестом стряхивала пепел на эту горку и начинала с фразы, которую Инка и Клава слышали сегодня сто раз:
— Кошмарный позор! Такое — в двадцать третьем, лучшем в торге!.. Вы не конфеты подмочили, вы авторитет и репутацию всего коллектива подмочили! Неужели вы не понимаете этого?!
Они понимали, еще как понимали! Клава комкала в руках мокрый платочек и мокро шмыгала носом. От накрашенных ресниц под ее глазами образовались разводы туши. А Инка не могла сосчитать окурки в пепельнице.
— Если вы не внесете завтра эти несчастные двести сорок рублей, то… Вы понимаете, о чем я говорю! Вам уже пора понять, о чем я могу говорить… А тебе, Кудрявцева, вообще нужно задуматься над своим поведением. Оно мне нравится не очень. Эти пикантные прогулки по Уралу…
Отпустила она их лишь в седьмом часу вечера. Точнее — выгнала! На улице было по-летнему жарко. Пахло разогретым асфальтом, выхлопными газами машин. И лишь арыки, наполненные медлительной водой, напоминали об Урале, о заречных прохладных лугах.
— Ну, ты как? — Клава по-детски, прерывисто вздохнула, посмотрела на Инку сырыми покрасневшими глазами.
— Пусть по суду удерживают из зарплаты… Вот только трудовую книжку замарают. Нигде не примут с такой записью…
— А я не знаю, что дома говорить… Володя не советовал мне, он мне так не советовал после декретного снова в магазин идти…
— Мне, конечно, легче: не перед кем ответ держать… До завтра?
— До завтра. Что я теперь Володе скажу?.. Мы с Володей говорили о тебе, ты правильно упрекала… Мы с Володей решили учиться. Я вечером в медучилище, а Володя заочно в техникуме.
Инка не понимала, при чем тут учеба, когда беда на голову свалилась. Но Клава, шмыгая носом и прижимая к нему платочек, развила свою мысль:
— Каждый день в газете объявления печатаются: требуются продавцы, требуются завмаги, требуются ученики продавцов… Думаешь, от хорошей жизни нас не хватает?.. Мы с Володей будем учиться… Только что я скажу Володе теперь? Он так не советовал в магазин идти…
Как же все это было?
Три дня назад их магазин внезапно закрыли на учет. Этого следовало ожидать, но ревизия все-таки была внезапной. А членами комиссии оказались та самая женщина-ревизор, которая жаловалась директору на Инку, и молодой мужчина с розовыми щеками и учтиво приподнятыми уголками губ. Инка и Клава были спокойны, они частенько сами проверяли себя. Все сходилось.
Инка и женщина делали вид, что никогда не встречали друг друга. Мужчина, наоборот, представлялся свойским парнем-рубахой. В складике, за ящиками, он даже попытался ущипнуть Инку, но получил в ответ хорошего тумака. После этого потускнел, у него пропал интерес к ревизии: скорее бы закончилась! А его коллега не торопилась, все проверяла и сверяла, обстоятельно, дотошно.
Продавщицы не заискивали, и все шло своим нормальным чередом.
А в самом конце женщина попросила отодвинуть в складе от стены ящики и вскрыть их. Ящики были с шоколадными конфетами, не пользовавшимися большим спросом. А над ящиками проходила труба водяного отопления, и зимой, когда начинали топить, она подтекала в стыке. Продавцы не заметили этого. Ящики промокли, конфеты раскисли и заплесневели…
Если б они заискивали, если б Инка не оттолкнула розовощекого… Даже если б она не нагрубила когда-то этой женщине — председателю теперешней комиссии…
Сожалеть было бесполезно — акта не перепишешь заново. А в нем: по вине продавщиц таких-то допущена порча такого-то количества конфет на сумму двести сорок рублей. Если б не все это, комиссия, глядишь, нашла бы другую причину, сумела бы списать. Так и предлагал сделать мужчина. А женщина заупрямилась: дескать, они не имеют права покрывать халатность, а о его поведении она поставит в известность администрацию торга. «Ох, уж эти мне дипломированные перестарки!» — выругался они добавил еще что-то, более крепкое, чего Инка с Клавой не расслышали. Они поняли: он намекал на то, что женщина лишь к пятидесяти с трудом одолела торговый техникум и вместе с дипломом получила в торге должность, о которой давно мечтала. Бывший счетовод стала невыносимо ревностным, «въедливым» ревизором. Правда, общего мнения не было: один утверждали что она «испортилась» после получения диплома и важной должности, другие в вину ставили то, что ее оставил муж… Во всяком случае, все продавцы горпищеторга ее недолюбливали и боялись.
Все это Инка перебирала в голове.
Уж оно как не повезет, так не повезет! Надо было быть более предусмотрительной… Впрочем, поздно сожалеть. И бесполезно — только себя растравлять. И откуда Белле известно о прогулке по Уралу? Возможно, Григорий заходил к ней? Ах да, Эдик!
Инка шла в скверик имени Фурманова. Там они условились встретиться — впервые после поездки на теплоходе. Хотя, конечно, не впервые: он несколько раз приходил к магазину и видел на дверях — «учет!»… А она! Каждый вечер по два-три раза звонила ему из автомата. Он поднимет трубку «Алло! Алло!..» А она нажмет на рычаг и улыбается от счастья, как дурочка: значит, дома, значит, никуда не ушел!..
А вчера дождался у магазина. Но она принципиально не смотрела на него: пусть знает ее! Ведь сказала — через неделю. Неделя истекает послезавтра. Наконец снизошла до улыбки:
— Завтра в восемь вечера. В том же месте…
— Что за карантин?
— Завтра в восемь!
Показала ему рукой — всего хорошего! — и вошла в автобус.
Еще вчера эта неделя казалась мучительной только потому, что Инка не могла дождаться ее конца. А вот сейчас она шла к Алексею, а радости не было… Есть же счастливые люди, для которых ее доля — сто двадцать рублей — плевое дело. Счастливчики покупают шикарные машины, ездят в Крым, ходят по ресторанам… А она не может заплатить эти паршивые сто двадцать рублей, чтобы остаться на работе, чтобы имя ее осталось чистым… Вся жизнь — это деньги, деньги! Из-за них экспедитор ворует водку. Из-за них она позвонила в ОБХСС. Из-за них, в конце концов, она ушла из дома свекрови… А не права ли свекровь: «Деньги, милочка, это все». Как дрожали ее пальцы, когда она пересчитывала залапанные тысячами рук трешницы и пятерки, полученные за тех свиней. А какие немые, завороженные глаза были у свекра и у Григория… Брала бы у экспедитора с самого начала, сейчас не пришлось бы…
Деньги, деньги… Сколько чудовищных преступлений творится на земле из-за денег. Из-за них она завтра лишается всего!
Алексей шел навстречу, светлый и возбужденным, как жених, локтем прижимал к груди кулек и помахивал букетом цветов. Вложил его в руки Инке:
— В честь окончания карантина!..
Вероятно, в благополучном исходе ревизии Алексей не сомневался, потому что спросил о нем мимоходом, он был поглощен своим счастьем.
Они сели на скамейку под остриженной, как новобранец, акацией. Алексей открыл кулек с шоколадными конфетами:
— Угощайся, Иннушка…
Ее всю передернуло:
— Убери!
— Что с тобой, Инна?
— Убери сейчас же!..
Инкины губы ломало, подбородок дрожал. Казалось, она вот-вот разревется. Поднялась и, сунув ладони под мышки, пошла по аллейке.
Алексей с досадой завернул конфеты и швырнул их в кусты. Он догнал ее и взял под локоть, ожидая, что она вырвет его. Но Инка не отстранилась, не вырвала локтя. Шла, опустив голову, сосредоточенно смотрела на песчаную дорожку, будто хотела найти что-то сокровенное. На щеках горели пятна.
Он ни о чем не спрашивал. Человеческая душа — это такой инструмент, к которому не всегда и не всякому дозволено касаться. Если Инка сочтет нужным, она сама откроется.
Но Инка не открылась.
— Алеша… Эта неделя… В общем, все правильно, всерьез. Поэтому нам лучше расстаться… Такая, как я, тебе не нужна. Со временем, думаю, все пройдет.