Еще раз косо, со злорадством взглянул на неподвижного Эдика, бесшумно пробалансировал на носках к двери. На улице он подкрался к «москвичу» Владислава, который безмятежно слушал музыку, и прошептал:
— Позвони в милицию… Я убил Эдика…
ГЛАВА XIX
В чугунной арматуре и пролетах моста гудел ветер. Инка ловила подол платья и, пригибаясь, натягивала его на коленки. Со страхом поглядывала за решетчатые перила: далеко внизу о бетонные опоры разбивались волны и по течению тянулись кружевные полосы пены. От большой высоты слегка кружилась голова.
Алексей, шедший впереди, оглянулся:
— Страшновато?! Высота и ветер! Не надо бояться высоты!..
— А я и не боюсь, — жалобно отозвалась Инка.
Алексей засмеялся, нагнувшись, подхватил ее на руки. «Так будет лучше», — шепнул ей. Она сказала, что кругом же люди, стыдно, а он только засмеялся опять и прибавил шагу. Вдыхал лесной запах ее густых каштановых волос и смотрел в лицо, уютно прижавшееся щекой к его плечу.
— Устал?
— Нет.
— Пусти. Мост давно кончился…
Мост действительно кончился. Слева густо дымила высокая и толстая труба ТЭЦ, начинался пригород. В воздухе исчезли пресные запахи реки и леса, теперь в нем господствовала царапающая горло гарь отработанных газов и угольного дыма.
Доехали на автобусе до центра. Было еще не поздно. Взяли билеты на шесть вечера.
Смотрели кинокартину о двух влюбленных, которым все время мешали производственные проблемы. Инка толкала локтем:
— Здорово на нас с тобой похоже! Видишь?
Алексей видел, но он плохо вникал в смысл фильма. Инка часто поводила на него глазами и замечала, что он занят какими-то другими мыслями. Сегодня Алексей вообще был странным каким-то. Смеется, шутит, а потом вдруг будто забудет и об Инке, и обо всем окружающем. «О чем ты?!» — начнет она тормошить его, а он вроде как проснется: «Да так, идейка одна». И виновато улыбнется.
Такие перемены расстраивали Инку, она пыталась выспросить об их причине, но Алексей отделывался шуточками и переводил разговор на другое. Инка обижалась. Один раз, за Уралом, даже не выдержала: «Ты, может, из-за денег? — это ее, пожалуй, больше всего мучило. — Я тебе расписку напишу…»
Алексей рассмеялся и прислонил ладонь к ее выпуклому лбу:
— Пересядь в тень, Инка!..
Рядом с кинотеатром работала по-ярмарочному пестрая, нарядная карусель. Оградка ее была улеплена малышней и взрослыми, ждущими очереди покататься на сказочных лошадках и в расписных санях. Где-то в глубине шатра магнитофон проигрывал старинные вальсы и танго.
В быстроте кружения карусели, в ее экзотическом убранстве, в музыке и смехе, во всем-всем этом было что-то от давнего, полузабытого, от цыганских троек, проносящихся через родное село на раннем-раннем рассвете…
— Давай покатаемся, Алеша? — Инка взглянула на него с мольбой, словно боялась, что он не согласится. — Давай, а? У меня сегодня такое настроение… Как никогда!
Они катались дотемна. У Инки, когда вышли из остановившихся санок, кружилась голова, и Инка не смогла бы объяснить — отчего. То ли от карусели, то ли от счастья, бродившего в ней весь этот долгий летний день.
Алексей обнял ее за плечи, и она доверчиво прижалась к нему.
— Алеша…
Он чуть замедлил шаги, ждал. А может быть, и не ждал, может быть, он догадывался, о чем она хотела говорить.
Над ними шелестели тополя и клены. Они будто полоскали свои ветви в лунном свете. От арыков тянуло апрельской свежестью молодой травы и сырой земли. Голова кружилась от тяжкого, сладкого запаха ночных фиалок.
— Ты еще долго будешь здесь?
— Не знаю, Инночка. Не от меня зависит…
— Алеша… Идем к тебе в гостиницу, Алеша? Идем, а?..
У Инки был просящий, даже умоляющий вид, и Алексей не сумел правильно понять, чем вызвана ее просьба. Ему немного неловко стало за Инку.
— Ты меня никогда не приглашал к себе. Идем? Я буду смотреть, как ты работаешь. Я буду тихо-тихо смотреть… Я буду тебе карандаши точить, буду чертить, если попросишь. В школе я всегда пятерки по черчению получала… Я вижу, ты не совсем понимаешь меня. А тебе не кажется странным то, Алеша, что ты никогда ничего о своей работе не рассказываешь? Почему? Может быть, потому, что кажусь я простушкой, с которой ни о чем серьезном нельзя говорить? Может, потому, что сама я чересчур откровенна?
Инка стояла перед ним и вопрошающе и с обидой заглядывала в его глаза. И Алексей не без удивления согласился с тем, что он действительно не говорил с ней о своих делах, считая, что они для нее не представляют интереса. А ведь он, кажется, всерьез собирался строить жизнь с Инкой. Как же ее можно строить, если твое дело, твои главные заботы не увлекают, не затрагивают самого близкого человека? Почему он ни разу не задумывался над этим?
— Понимаешь, — смущенно помялся Алексей, — мне казалось, тебе станет скучно, если я о своих железках буду рассказывать…
— А мои разговоры о магазине, о плане, о товарообороте… Разве это очень захватывающая тема? Но ты же слушаешь, тебе не безразличны, если не ошибаюсь, мои дела!
Они с полквартала прошли молча.
— Понимаешь… На здешнем заводе монтируется автоматическая сборочная линия, конвейер. В конструировании этой линии принял и я участие. Точнее, в систему конвейера входит мой агрегат…
— Ты изобрел его?
— Моей конструкции… Против обычных он вдвое экономичнее, более компактный… Пока идет монтаж и настройка линии, я продолжаю работать над улучшением своего агрегата… Правда, не все получается, как хотелось бы…
— Получится, Алеша. Я верю.
Они вошли в вестибюль гостиницы, Алексей взял у дежурной ключ от номера. Дежурная посмотрела на них таким пристальным взглядом, что Алексей невпопад сказал ей «до свидания» вместо «спасибо», а Инка покраснела, но глянула на нее сверху вниз с вызовом и насмешкой.
В номере Алексей немного пришел в себя и даже демонстративно хлопнул дверью, щелкнул замком.
— Назло ей! Не переношу этих платных блюстителей нравственности. Я принесу из буфета молока…
Он снова щелкнул дверным замком. Вернулся вскоре, неся две бутылки молока меж растопыренных пальцев и две калорийных булочки.
Отхлебывая из бутылки, он на небольшую чертежную доску стал прикалывать кнопками лист миллиметровки, потом поставил перед Инкой пузырек туши, положил раскрытую готовальню, линейку, лекало.
— Вот этот испорченный мною чертеж надо перенести на эту бумагу, — говорил он с хорошо разыгранным назиданием. Инка кивала и с аппетитом жевала булку, глаза ее следили за его приготовлениями. Алексей улыбнулся: — Бутылку молока и сайку ты мне сполна отработаешь! А я тем временем над этой вот схемой потружусь…
За открытым окном жила вечерняя улица: проносились автомашины, смеялись девушки, проплелся пьяный, пытаясь запеть песню, только дальше «Тополя-а, тополя-а-а!» он, похоже, не знал слов. Из сквера, с танцплощадки, то штраусовский вальс долетал и нежно вливался в комнату вместе с прохладой, то бесшабашно-отчаянный «шейк» раздирал, как материю, вечерний воздух и темное небо.
Инка макала перо в пузырек, а уж с перышка, по-школьному, заправляла тушью расщелину рейсфедера, чертила старательно, стягивая губы в тугой узелок. Боясь ошибиться, волновалась, часто взглядывала на Алексея. Он сидел на кровати и, положив на колени большой блокнот, что-то черкал в нем, движением головы то и дело отбрасывал с бровей светлый чуб. Казалось, он совсем забыл об Инке. Нет, он делал вид, что забыл, не хотел смущать ее! Ведь она столько лет не держала в руках чертежной линейки и рейсфедера…
Оба вздрогнули от раздражительно-громкого звонка телефона. И Инка с досадой на себя подумала о том, как, наверное, выводила Алексея из равновесия вот такими звонками, причем в более позднее время.
Алексей, потянувшийся к трубке, поймал Инкин быстрый взгляд. Инка тут же опустила глаза к доске, но ему подумалось, что все ее внимание сейчас не у чертежа, а у телефона: кто звонит? почему? не женщина ли?
— Я слушаю!
— Товарищ клиент, вас беспокоит дежурная по этажу. Уже двенадцатый час, пора провожать гостей…
— Вы очень внимательны! — Алексей с раздражением бросил трубку. На Инкин вопросительный взгляд ответил: — Дежурная заботится о нашей нравственности! И почти во всех гостиницах так: чуть задержался у тебя в номере человек, сейчас звонок — пора провожать гостей! Чего здесь больше, дикости или ханжества? Не пойму. Не пойму, в чем больше пошлости и бестактности: в том, что человек задержится у жильца после одиннадцати или двенадцати, или вот в таком бесцеремонном звонке тому, кто считает гостиничный номер своим временным жилищем, домом, за который оплачено наличными…
— Успокойся, Алеша. В этом не дежурная виновата…
— Да я понимаю. Иннушка, но… кто-то же должен за воспитанием людей следить! Не через замочную скважину, конечно…
Он сложил инструменты, бумаги. Склонив голову к плечу, долго всматривался в Инкину работу.
— А ты и правда хорошо чертишь. И точно, и чисто.
— Ладно, ладно, не смейся, Алешка! — польщенно отозвалась Инка и, обхватив его руку, прижалась к нем щекой.
Они вышли из номера, и сердитый Алексей не оставил дежурной ключа. На улице Инка рассмеялась:
— А ты, оказывается, злой бываешь! Не знала! Вот так из-за чего-нибудь разозлишься и бросишь меня…
— Глупости!
— Ой ли!
— Мы не расстанемся…
— А Ленка?
— Как ты можешь?!.
Он сказал это и впервые с облегчением почувствовал, что никаких сомнений и недомолвок в душе не осталось. Он понял, что это — серьезно и окончательно.
А Инка была рядом, живая, теплая, пропахшая летним солнцем и лесными травами!
Она остановилась и как-то странно, незнакомо взглянула на него. Стиснула ему руку:
— Тебе трудно со мной будет, трудно, Алеша… Но тебе никогда не будет скучно. И мы будем учиться, я хочу много-много знать… Нет-нет, я никогда тебя не обижу, никогда, ничем! Тебе не будет со мной плохо, потому что я стану другой, с тобой я обязательно другая буду…