— Сынок, как у тебя в институте дела? Надеюсь, ты ничем не огорчишь свою старую мамочку? — Села во второе кресло, напротив Игоря, закурила сигарету, ткнула горящую спичку в пепельницу, которую поставила на широкое колено, обтянутое бордовым шерстяным платьем. — А как твоя мама, Игорь? Привет, привет ей передай, милый! Нельзя хандрить в наше доброе славное время, нельзя! Ох, завидую я вам, милые юноши, я просто не знаю, как выразить вам свою великолепную зависть. Учитесь, работаете, ездите по заграницам, все вам непостижимо открыто и доступно…
Она выдохнула большое облако дыма, помахала рукой перед лицом. Хотелось Игорю сказать ей: «Если б вы знали, Белла Ивановна, что для нас открыто! Дверь тюремной камеры перед нами открыта. Зовет, кличет…» Но, наверное, и под пыткой Игорь не сказал бы этого вслух. Сам не понимая почему, но Эдика и, особенно, дяди Егора он боялся больше тюрьмы. Какой-то это был животный, необъяснимый страх.
Докурив, Белла Ивановна пошла на кухню. Казалось, она была создана для того, чтобы везде и всегда производить шум. На кухне сейчас же хлопнула дверца холодильника, зазвенела посуда в буфете. Белла Ивановна ходила, что-то жевала, отхлебывала из стакана и говорила, говорила, хотя в зале никто толком не слышал и не слушал…
Эдик открыл форточку — он не переносил табачного дыма. Игорь поднялся, сказав, что ему еще надо зайти в аптеку за лекарствами. Эдик тоже стал одеваться, вызвавшись проводить приятеля. Белла Ивановна не задерживала ребят, очевидно, она и в одиночестве не умела скучать. Только заметила, вспомнив о муже:
— Долго наш папа не приезжает… Боюсь, задержит его эта ужасная распутица…
Если б отец был дома, то Эдик наверняка не пошел бы провожать Игоря — у него болела голова. При отце он был бы свободен от докучливого внимания матери. Сейчас он надеялся возвратиться к тому времени, когда мать уснет. Если не уснет, то обязательно попросит прочесть ей что-либо на английском. Белла Ивановна ни слова не понимала по-английски, но, лежа в постели, с наслаждением, казалось, вслушивалась, как ее сын, чуточку в нос, произносит незнакомые картавые звуки. Эдик предполагал, что ее не английская речь услаждала, а сама мысль, что вот он, ее сын, сын рядовой горожанки, свободно владеет чужеземным языком. Зная, что Эдик понемногу занимается и французским, просила иногда и французские книжки читать, но тут у него пока неважно получалось, не навострился… Вроде бы набегается мать за день по филиалам своего магазина, по торговым базам, нанервничается, нашумится, должна бы моментально уснуть, а она — нет, слушает чтение, изводит его, Эдика, и час и два! А он не мог отказать ей в этой блажи, потому что был воспитанным сыном. И поэтому лучше найти уважительную причину, чтобы на время уйти из дому…
Уже от порога, подталкиваемый торопящимся Эдиком, Игорь спросил:
— Белла Ивановна, у вас в аптекоуправлении есть знакомые?
Она появилась в дверях кухни с куском хлеба, намазанным маслом, — в одной руке и стаканом чаю — в другой. Прожевала, кивнула:
— Найдутся! А что, Игорек?
— Дефицитное сердечное лекарство… Нитропентон. Таблетки…
— Погоди, запишу… Ни-тро-пен-тон… Ты уже можешь не беспокоиться, я поищу этот дефицитный нитропентон…
Парни вышли на улицу. Эдик подал руку:
— Надеюсь, дорогу сам знаешь? Будь здоров. Я тут… забегу в одно место… Инку когда приведешь?..
— Как-нибудь приведу… А может быть, не приведу…
— Не шали, Игорь. Это противопоказано для твоего сердца. Цель оправдывает средства…
Они расстались.
Уличные фонари слабо освещали улицу, и редкие прохожие словно бы вплывали в круг света. Под их ногами сочно хрустел молодой, только что выпавший снег. Игорь зашел в дежурную аптеку, рассовал по карманам полученные пузырьки и пакетики, снова побрел домой, косолапя больше обычного. Его угнетала болезнь матери, угнетала затянувшаяся нечистая связь с Эдиком, угнетала предстоящая встреча с Инкой. Если бы эта встреча была на прежних, дружеских правах, без заднего умысла, подсказанного Эдиком!..
Стоит человеку только раз покачнуться, не устоять, а потом его любые ветры будут гнуть и качать, потом уж трудно найти равновесие. Бухгалтер бакалейторга Игорь Силаев один раз не устоял: подписал фальшивый наряд на винно-водочные изделия. Уговорили: все будет шито-крыто, комар носа не подточит. Обещали устроить поездку матери в хороший санаторий. Знали его наибольшую слабость — постоянное беспокойство о матери. Знали, что Игорь страшно боялся потерять ее вслед за отцом. И кощунственно сыграли на его чувстве к ней. Но слово сдержали: помогли добыть путевку в Кисловодск, дали денег не то в долг, не то — без отдачи, уклончиво ухмыльнулись: свои люди — сочтемся! После курорта мать мало жаловалась на боли в сердце, на одышку, вчерашний приступ — первый после поездки в Кисловодск. Врачи говорят, надо бы несколько лет подряд поездить… Надо. Конечно, надо! Будут и путевки, будут и деньги, но надо и другое — скреплять своей подписью и печатью бакалейторга липовые документы. На совести и без того уже дюжина таких бумажек. А теперь вот… Требуют Инку, человека, которого любил со школьной скамьи. И заставят, еще как заставят привести ее к ним, устроят на работу и опутают, оплетут, пальчиком не успеет шевельнуть. Умеют! Опытные!
Жениться на Инке? Но тогда нужно вообще все кончать, напропалую кончать с Эдиком и дядей Егором. А как? Не выпустят они его целым, крепко за жабры взяли…
Что, если правда жениться на Инке? Если б у нее не было ребенка… Впрочем, не это главное. Главное — согласится ли она стать женой Игоря Силаева? Уж она-то не хуже кого другого знает его неприспособленность и трусоватость, не раз и не два говорила еще в девушках, что возле такого мямли-очкарика она бы с тоски удавилась.
Как всякий слабохарактерный человек, Игорь не видел выхода из создавшегося положения. Еще до приезда Инки он очень часто размышлял над тем, как вырваться из лап Эдика и дяди Егора, но всегда приходил к выводу: ему не уйти от них. В случае чего, сами выплывут, а его утопят. Приходя к такому заключению, он начинал и своих бедах винить всех и вся. Это облегчало душу, даже вызывало жалость и сострадание к самому себе. После этого приходило успокоение на несколько дней.
Бредя сегодня домой, к больной матери, Игорь в конце концов тоже уперся в спасительное решение: виноваты другие, а не он, с негодяями его нужда свела! Не пощадил даже памяти отца. Если б отец чаще думал о сыне, о матери, то более здраво относился бы к своему здоровью, берег бы его… Если бы он не умер от инфаркта, то Игорь учился бы в институте и мать не была бы на его иждивении… Если бы она не сдала столь сильно после смерти отца, то не пришлось бы знаться с Эдиком и дядей Егором…
Снова вспомнился отец: как бы он поступил на его месте? Отец всегда, всю жизнь был поглощен работой. Иногда казалось, что он забывал о семье, о том, что надо сорочку сменить, за столом бывал рассеян и горчицей намазывал печенье, а в чай вместо сахара клал соль. Он постоянно жил заводом, планом, графиком… Как бы он поступил сейчас? Он никак не поступил бы, потому что он просто-напросто не впутывался бы в подобные махинации, а Эдика поволок за шиворот куда следует… Видимо, в нем, Игоре, ничего от отца не было. Мягкость, слабохарактерность — это от матери.
Но как быть с Эдиком, как быть с Инкой?
Уже у самого дома Игорь вдруг повеселел. Он скажет Эдику, что женится на Инке, а жену он не намерен под суд подводить. В случае чего, мол, на кого оставить больную мать, жену, дочку?
А если Инка не согласится выходить за него? Это без своего-то угла, без работы, с девчонкой на шее?! Ох, Инка, Инка! Сам бог не решится предсказать, как она поведет себя в таком деликатном разговоре…
ГЛАВА III
Был канун восьмого марта, и Игорь уговаривал Инку пойти с ним на праздничную вечеринку: «Будет кое-кто из старых знакомых и вообще… Чего тебе сидеть в номере? Ленку к матушке моей. Она рада будет…»
Часов в шесть вечера он зашел за Инкой, с удовольствием оглядел ее.
— Чудесно! Талия у тебя, Инк, как у песочных часов.
— Ты очень любезен…
— Нет, правда! — поспешил он заверить. Вынул из карманов остроносые туфельки на тонких каблучках. — Извини, небольшой подарок в честь женского праздника.
Инка облилась румянцем: она уж забыла, когда ей в последний раз что-либо дарили. Даже вот это черное бархатное платье осталось от девичьих лет, оно, конечно, к лицу ей, но из моды вышло. Игорь похвалил, наверное, чтобы сделать приятное…
— Ты так много получаешь? Прибереги для законной…
— Инк, для тебя я… Ты же знаешь!..
Он с таким жаром начал уговаривать ее, что она в конце концов согласилась: очень уж красивые были туфельки. Игорь усадил ее в кресло и, встав на колено, начал примерять их. Маленькая, с высоким подъемом нога стала в туфле еще красивее. Держа ее в ладонях, Игорь порывисто прижался щекой к светлому теплому капрону и так застыл. Если б он поднял лицо, то увидел бы, как остро сузились и похолодели Инкины глаза. Выпрямившись в кресле, она молча смотрела в густую черную шевелюру. Сколько ему? Лет двадцать шесть? Столько седины! Отца схоронил. Видать, тоже несладко жилось… И что это? Старое чувство? Скука по женщине? Игра?..
— Это что? Аванс за туфли?
Он вскочил. То и дело поправляя на переносице тяжелые очки, стал нервно шагать по номеру. Инка следила за мим из-под длинных подрагивающих ресниц.
— Тебе счетчик не подключить?
Игорь упал в другое кресло.
— Ты несносный человек! Ты ничуть не изменилась!
— И ты тоже. — Она сняла с ноги туфель, кинула. — Забирай и… Видала я таких хахалей!
Игорь машинально протирал платком стекла очков и близорукими младенческими глазами смотрел в зачерненное сумерками окно. Лицо не выражало ни обиды, ни гнева, оно было просто печальным, печальным и покорным. Таким Инка знала его еще по тем временам, когда Игорь пытался безуспешно ухаживать за ней. Тогда она издевалась над ним, а сейчас почему-то стало жалко парня.