— Да, я. — У Инки пропало сердце, оно совсем не посылало крови к рукам, и немеющие пальцы не держали карандаша, который подала ей женщина.
— Распишитесь. Завтра, в десять утра. В повестке написано…
Завтра. В десять. А Алексей сегодня улетает… И Клава не идет. Она уже на целых пятнадцать минут опаздывает!
Клава влетела запыхавшаяся. Она опоздала на час.
— Знаешь, в Центральном такие кофточки дают — чудо! Девчонки обещали оставить. Тебе нужна?.. Инка, на тебе лица нет! Обсчитали?
Инна протянула повестку. Клава испуганно прижала пальцы к губам, казалось, она боялась обронить какое-нибудь неосторожное слово. Смотрела на подругу сочувственно и со страхом. Можно было понять по ее лицу: не доведись мне оказаться в твоем положении, подруженька!
Инка сбросила колпак и халат, надела прозрачный синтетический плащ с капюшоном.
На улице шел мелкий осенний дождь. Небо почти касалось заводских труб. Верба над арыком роняла и роняла желтые листья: любит-не-любит. И даже мокрый ветер пахнул разлукой.
А навстречу — Григорий! Прыгнуть через арык, спрятаться за облетающими кустами акации… Но он уже увидал ее, радостно приподнял руку: приветик, подруга жизни, ты здесь не подженилась?
— Ну, чего тебе, чего нужно от меня?! — Инка готова была разреветься с досады. — Как банный лист…
Он сразу потускнел, сразу полез за папиросами.
— Да перестань ты курить! Без твоего дыма тошно… Ну, чего тебе?
Григорий смял в пальцах папиросу, бросил в арык.
— Станем под навес… Дождь.
— Не ситцевые, не слиняем. Говори, чего тебе еще, мне некогда!
— Зачем ты платье прислала, Инна? Я от души…
— А мне не нужны твои подачки! Раньше надо было заботиться…
В прошлый его приезд, когда они встретились во дворе с Алексеем, он купил ей дорогое платье и оставил на квартире у бабки. Инка пришла и тут же отнесла его на почту. Бабка лишь головой качала: «Ох, горькая у тебя жизнь будет, доченька!..»
Они стояли на тротуаре под бесконечным нудным дождем, прохожие задевали их, толкали и, не извиняясь, торопились дальше. Все торопились под крышу, к теплу. Инка тоже торопилась. К Алексею. А Григорий смотрел на нее покорными преданными глазами и просил постоять еще пять минут, еще минутку. Никогда она не видела у него таких глаз.
— Знаешь, подруга жизни, — он только для собственной храбрости старался говорить несколько фамильярно и даже развязно, — знаешь, я ведь совсем сюда… Уехал от предков… Будем налаживать жизнь. Верно говорю, а?
— Ты? Уехал? — Инке показалось, что она ослышалась. Она сбросила с головы свой синтетический капюшон, по которому дождь стучал, как сыплющееся пшено. — И ты решился?
— Конечно! Ты плохо меня знаешь. Помнишь, все на тебя всякое, а я… Родители против были, а я на своем — женился. Помнишь, Инка? Я ведь если захочу, то…
— Но тебя никто не ждал здесь. — Голос у Инки стал ледяным. — Разбитый горшок как ни склеивай… Ты же знаешь, я с Алексеем…
— У других и похуже бывает… У нас Леночка…
— Как у тебя все просто, Кудрявцев! И потом, — Инка показала повестку в суд. — Видишь? Может быть, зря с мамашей ссорился, вернуться придется.
— Тебя не посадят, — буркнул он, нащупывая в кармане папиросную пачку.
— А если посадят? Молчишь? — Сейчас Инка была совершенно уверена, что никто ее и не вздумает сажать, и все прежние страхи показались смешными. Будто именно эта встреча с Григорием придала ей уверенности в себе, в своей правоте. Она нетерпеливо сдвинула прямые брови, поблескивающие капельками дождя: — Прошу прощения, Кудрявцев, но мне очень некогда…
Инка заправила каштановую мокрую прядь под штапельный платочек, надвинула капюшон и побежала к вздохнувшему на остановке автобусу.
ГЛАВА XXVI
Алексей стряхнул в вестибюле намокшую кепку и подошел к дежурной по этажу:
— Меня никто не спрашивал?
— Нет, никто.
Он взял ключ и направился к себе. Остановился:
— Да, я забыл… Пришлите, пусть примут у меня номер…
— Вы уезжаете?
Алексей глянул на часы.
— Через час.
В номере он сложил вещи и бумаги в большой желтый чемодан и остановился у окна. Показалось, что в помещении душно. Щелкнул шпингалетами, открыл одну створку. Дохнуло дождевой сыростью, грустным запахом опадающей листвы.
Инка не появлялась. Мимо по тротуару шли и шли люди, но никто не сворачивал к подъезду гостиницы. Тускло поблескивала лаком дежурная «Волга», привезшая Алексея. Через сорок минут она отвезет его в аэропорт. Шофер включил приемник и углубился в толстую книгу. Алексей видел ее, когда ехали сюда. «Декамерон». Хорошее чтиво при такой вот дрянной погоде. Может быть, рейс отменят? Видимость не очень-то…
В кармане хрустнула бумажка. Ну да, телеграмма! Срочно отзываетесь, окончание работы поручите такому-то…
А Инка не шла.
Топорщились на часах стрелки и двигались, торопились, будто не могли добраться до той минуты, когда поднимется в воздух самолет. Их пора бы перевести на московское время. Два часа разницы со здешним.
А Инки все не было.
Через тридцать шесть минут — отправление самолета.
Неужели она всерьез обиделась на него? Но ведь у него столько дел было в последние полмесяца. Пускали его агрегат, его детище.
Вошла горничная. Собирала простыни, снимала наволочки. На правах давнего знакомства вела не нужные ему разговоры.
— Вот вы, Алексей Петрович, говорите, что обожаете кильку и ливерную колбасу. А мне их и на дух не надо, меня просто воротит от такой несерьезной пищи… И как-то удивительно даже, что вы, интеллигентный образованный человек, а любите ливер и кильку… Они мне вот просто поперек горла…
— И мне тоже. — Алексей набрал номер. — Это вы, Илья Соломонович? Что новенького? Завтра суд?.. Понимаете, я сегодня улетаю… Да я не беспокоюсь, но все-таки… Верю, что все будет хорошо, но, Илья Соломонович, вы же… Я вам позвоню завтра из Ленинграда… Очень вам благодарен за все! Будьте здоровы и счастливы, Илья Соломонович!..
А Инка не шла и не шла.
И горничная допытывалась, почему вдруг и ему ливер стал поперек? Пришлось сказать, что оговорился, что сегодня он как никогда влюблен в ливер, особенно в пирожки с ливером. И в кильку!
— Вашей супруге подвезло, Алексей Петрович! Ведь килька — самый дешевый продукт по нынешним временам. Ей-пра, подвезло!
— Поэтому я и люблю ее.
— А как же она, жена ваша. Вот прилетите, она вас встретит… А как же! Любовь — она самая заглавная штука…
До отправления самолета оставалось двадцать девять минут. А он, пассажир, все еще выжидал у окна. Будто ему страсть как хотелось слушать шелест дождя и монотонную, тоску навевающую речь горничной, которая не очень-то спешила сменить белье и убраться из номера.
Алексей выдернул из кармана блокнот, положил на стол. Стремительно летело перо:
«Инка! Инна! Милая Иннушка!
Я не дождался. Что тебя задержало? Сейчас заскочу к тебе в магазин и домой. Если не застану — оставлю эту записку… Родная Инка, не умели мы ценить наше время. Нам так мало его отпускалось, а мы так небрежно относились к нему… Я люблю тебя, люблю, люблю… Прости, если когда-нибудь обидел… Этот вызов — очень неожидан для меня… В суде — все будет хорошо. Главное, держись. Верю, ты станешь после всего перенесенного крепче, сильнее… Так тяжело, что не увижу тебя перед отъездом! Не думай, что я камень… До встречи, Инна, до скорой встречи. Мы встретимся навсегда. Написал сумбурно, извини, очень тороплюсь.
А тебя все нет и нет!
Он спрятал записку в карман пиджака и торопливо схватился за ручку чемодана. Прощально окинул взглядом казенную комнату, столько месяцев служившую ему прибежищем. И в следующую секунду увидел за окном Инку. Откинув с головы капюшон расстегнутого плаща, она взбегала по ступеням в вестибюль гостиницы. Из-под штапельного платочка на раскрасневшуюся влажную щеку выбились каштановые волосы…
Г. Уральск. 1968 г.