Выбора не было, и он шагнул вниз.
Под его плащом занималась любовью какая-то пара. Под взглядами десятка подонков С. пересек пивную. Никто не встал у него на пути. Молча рывком он сдернул плащ с переплетенных тел.
И только тут обитатели подвала начали понимать, что это не галлюцинация. С. нащупал во внутреннем кармане плаща плотные квадраты фотографий и, стараясь не делать резких движений, направился к выходу, но, не выдержав, сорвался, побежал вверх по ступенькам.
Пивная взвыла. Вслед ему рванулись, но С. был почти наверху, когда проем загородила чья-то фигура.
Это была горбунья – та, со странных Ликиных похорон. Она улыбалась ему, призывно протягивая руки.
– Мой, мой!.. – радовалась горбунья.
Секунды оказалось достаточно, несколько рук вцепились в него сзади. В отчаянии С. отмахнулся от одного, ударил в лицо другого – плащ вывалился из рук, фотографии веером высыпались из внутреннего кармана на грязные ступени пивной. Он потянулся к ним, но удар ногой свалил его наземь. С. больше не оборонялся – осыпаемый со всех сторон ударами, он ползал по полу, пытаясь собрать карточки. Зажав их обеими руками, он еще сумел встать и шагнуть к ступенькам. Но тут же согнулся пополам и медленно осел на пол.
Все стихло. Худой патлатый детина стоял на ступеньках пивной, недоуменно глядя на окровавленный нож в своей руке. В проеме дверей, светило солнце, голубело небо над крышей дома напротив…
«Скорая помощь» неслась сквозь очнувшийся, оживающий после долгих дождей город. Притормозив на перекрестке, она осторожно переползла через рельсы и, повернув, снова наддала газу.
С высоты птичьего полета было видно, как, подъехав к дверям приемного покоя больницы, машина остановилась, как санитары вынули оттуда носилки с лежащим на боку человеком и споро внесли их внутрь. Вышедший из больницы фельдшер, засунувшись в кузов, вытащил и внес следом за носилками ком окровавленной одежды. Шофер, выйдя, хлопнул дверцей, обменялся парой слов с идущей через двор санитаркой, хлопнул ее по заду: та дружелюбно взвизгнула.
Небо над колодцем двора сияло безукоризненной голубизной.
Стоя у капота, шофер прикурил и с удовольствием сделал первую затяжку.
Докурив, он вошел в приемный покой. Там, сидя в пальто возле рефлектора – отопительный сезон еще не начался, – фельдшер с интересом рассматривал какие-то фотокарточки.
– Покажи.
Шофер протянул руку, и фельдшер отдал ему несколько отпечатков.
Это были фотографии Лики.
– Сожгите фотографии! – корчась от боли, кричал человек на операционном столе.
– Скорее наркоз, – сказал, входя, хирург.
– Уже дала, – сказала ассистентка.
Хирург поднял на нее удивленные глаза.
– Сожгите! Сожгите их! – требовал человек.
В двух метрах от него, за стеклом, сидел на подоконнике ворон.
– Классная девка, – сказал шофер. – Этого? – Он поднял глаза наверх, туда, где находилась операционная.
– Ага.
– Не повезло, – сказал шофер, выходя.
– Сожгите фотографии! – Человек на операционном столе метался в бреду.
– Еще наркоз, – сказал хирург.
В глазах над повязкой – глазах медсестры-ассистентки – появилось отчаяние. Ворон, кося через стекло пуговичным глазом, внимательно наблюдал за развитием событий.
– Козлов! – позвали из коридора. – В семнадцатую! Сколько тебя кричать?
– Иду! – рявкнул фельдшер. – У, корова!
Фельдшер бросил фотографии на подоконник и вышел.
Дверь приемного покоя осталась открытой.
Стрелка на тахометре заползла за отметку, но сознание не покидало человека, лежавшего на операционном столе.
– Сожгите их, – молил С.
– Господи боже мой, – шептала медсестра.
– Ну, – пробормотал хирург. – Ну, давай, выключайся!
Сквозняк хлопнул створкой окна. Ворвавшийся ветер сорвал фотографии с подоконника и бросил их на открытую спираль рефлектора. Через секунду бумага начала темнеть…
– Кажется, берет, – сказала ассистент.
Смутная, почти счастливая улыбка осветила лицо человека в операционной. Сознание начало покидать его.
…Бумага вспыхнула, язык пламени прожег радостное лицо Лики на фотографии.
…Человек на операционном столе лежал неподвижно.
Пылали окна замка.
Горели фотографии Лики, упавшие на рефлектор.
С., спотыкаясь, бежал по старинной аллее. За ним, оскалив зубы, гнался огромный рыжий конь.
Фотографии горели, и горел замок.
Конь приближался.
Пламя жадно лизало фотобумагу.
Конь, храпя, настигал С.; оборачиваясь на бегу, тот видел уже в нескольких метрах от себя развевающуюся рыжую гриву и оскаленные зубы.
Сквозь дым, восходивший над рефлектором, было видно в проеме окна исчезающее куда-то за ребра крыш солнце. Женская тень легла на освещенную закатом стену приемного покоя.
Конь настигал С. Бешеный глаз навис над бегущим, обрушились сверху копыта, и наступила тишина.
Последняя фотография, догорев, просыпалась в рефлектор кучкой серого пепла. Женская тень, качнувшись на розовой от заката стене, исчезла в проеме дверей.
Столбик пепла упал в раковину: хирург курил, сидя на подоконнике. Он поднял глаза – в дверях операционного блока стояла молодая женщина. Это была Лика.
Молодая, такая же прекрасная, какой была на сгоревших фотографиях, но будто бы только очнувшаяся от тяжкого сна, она стояла, не отрывая взгляда от стола в глубине операционной.
Она смотрела туда, где еще недавно боролся со смертью – ее смертью – С., а теперь недвижно лежало на столе его накрытое простыней тело.
– Сюда нельзя, – сказал хирург.
С. лежал у самого окна. А за стеклом, уже безразличный к происходящему, сидел ворон. Потом он толкнулся сильными лапами и полетел.
Он летел через северный русский город, над сеткой проводов и цинком крыш…
… пересекал океан…
… парил над доками Балтимора —
и в такт его полету шли последние титры фильма:
«В СВОЕЙ АВТОБИОГРАФИИ ЭДГАР АЛЛАН ПО ПИСАЛ, ЧТО ДВА С ЛИШНИМ ГОДА ПРОЖИЛ В РОССИИ, В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ. ОДНАКО БИОГРАФЫ ДОСТОВЕРНО УСТАНОВИЛИ, ЧТО ЭТО – МИСТИФИКАЦИЯ АВТОРА.
ЭДГАР ПО НИКОГДА НЕ БЫЛ В РОССИИ».
1993
Утренние галлюцинации про «Вечерний выезд…»
Не открывая глаз, я нашарил трубку:
– Алло!
– Доброе утро, Виктор, – сказала трубка. – Это Эльдар Рязанов.
Вам утром звонил Эльдар Рязанов? И мне раньше не звонил. Поэтому я, разумеется, сразу проснулся.
– Виктор, – сказал из трубки приятный голос Эльдара Александровича, – я прочел вашу пьесу. Хорошая пьеса. Как вы смотрите на то, чтобы я снял по ней кино?
О-о-о-о, какое начало дня!
Я смотрел положительно.
– Замечательно, – сказал Эльдар Александрович, другого ответа и не ожидавший. – У меня сейчас как раз перерыв между большими картинами, а у вас небольшая пьеса, я посчитал – мы уложимся за двенадцать съемочных дней. Группа у меня прекрасная…
Через минуту мы уже обсуждали распределение ролей.
– Там у вас пара антагонистов, – говорил Рязанов, – я предлагаю: Янковский и Стеклов. Вы как относитесь к Янковскому?
Как я отношусь к Янковскому? О-о-о…
– А к Стеклову?
В постели, не открывая глаз, с трубкой у уха лежал человек. Он лежал, постепенно увеличиваясь в размерах. Это был не хрен с горы, как еще недавно, а соавтор Эльдара Рязанова! Из трубки в ухо лежащему медленно стекал мед…
– Супружеская пара, – говорила трубка голосом всенародно любимого режиссера, – я думаю: Гундарева – Калягин. По-моему, это будет хорошо… Как вы считаете?
Я не заставил себя уговаривать. Я легко согласился на то, чтобы роли в моей пьесе играли Гундарева и Калягин… Я был удивительно покладистым в то утро.
– А старушку сыграет Ахеджакова, – продолжал Рязанов. – Вы не имеете ничего против Ахеджаковой?
Я не был против и Ахеджаковой! Моя толерантность не знала пределов.
Рязанов продолжал фантазировать еще минут десять. К концу разговора фильм, в сущности, был готов, оставалось снять его за двенадцать съемочных дней с гениальными актерами…
– Да, – сказал классик на выходе из разговора, – и последнее: у вас есть пятьсот тысяч долларов?
– Что? – не понял я.
– Пятьсот тысяч долларов, – просто повторил Рязанов. – Это смета.
Пятисот тысяч долларов у меня не было.
– Странно, – удивился Рязанов. – Вы же на телевидении работаете…
– Да.
– И у вас нету полмиллиона долларов?
Мне стало стыдно.
– Ну хорошо… – смилостивился классик. – Виктор, давайте договоримся так: как только у вас будет полмиллиона – дайте мне знать. Мы снимем замечательное кино!
Этот утренний разговор случился пятнадцать лет назад.
Эльдар Александрович! Я коплю.
Вечерний выезд Общества СлепыхКомедия
Вагон метро, поздний вечер: редкие пассажиры. Поезд вдруг замедляет ход и останавливается, наступает тишина. Некоторое время все сидят молча. ПАРЕНЬ и ДЕВУШКА продолжают целоваться.
ДАМА. Кошмар какой-то.
ЛЫСЫЙ. Ровным счетом ничего ужасного.
ДАМА. У тебя всегда все в порядке.
Пауза.
ОЧКАРИК. Приехали. «Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны».
ПЬЯНЫЙ (просыпаясь). Что?
ОЧКАРИК. Спи, дядя. Спи, все в порядке.
ПЬЯНЫЙ. Какая станция?
ОЧКАРИК. Станция «Туннель».
ПЬЯНЫЙ (подумав). Мне плохо.
ОЧКАРИК. Кому сейчас хорошо?
ЛЫСЫЙ (кивнув на целующихся). Им.
ОЧКАРИК. Это ненадолго.
МАЛЬЧИК. Бабушка, а почему мы стоим?
БАБУШКА. Сейчас поедем.
Пауза. ПАРЕНЬ и ДЕВУШКА продолжают целоваться.
ДАМА. Мы вам не мешаем?
ПАРЕНЬ. Ничуть.
ДАМА. Ни стыда, ни совести!
МУЖЧИНА. Эй! Нажмите там кнопку.
ОЧКАРИК. Зачем?
МУЖЧИНА. Вам ближе.
ОЧКАРИК. И что?
МУЖЧИНА. Спросите у машиниста: долго еще будем стоять?