Но второе, что я сделал – и что в России не все понимали, – отобрал людей для будущей библиотеки. И сказал им: “Вы тоже едете на стажировку, потому что мы создаем университет, который будет русско-английским, а не просто английским. И не просто русским”. И пошел к Аганбегяну, убеждать его, что нужно начинать с постройки библиотеки. На что он мне сказал:
– Теодор Матвеевич, у нас нет времени, мы должны спешно запускаться, а все задержится из-за вашей библиотеки. Начинайте без нее, а мы ее потом построим.
Я уперся:
– Не начну.
Я переубедил его. И дал объявление в Англии, что ищу главного библиотекаря в библиотеку, которую надо создавать заново. Довольно много людей откликнулось, потому что это же было интересно, экзотично – год, два или три провести таким образом. Выбрал того, который показался самым подходящим, и не ошибся: когда я вернулся в Россию и вошел в помещение будущей библиотеки, то увидел, как главный библиотекарь Йен Бейн тащит на спине мешок книг. Все создал, отладил, через два года уволился, сказав: “Дело сделано, библиотека работает”.
Но с остальными вышла неувязка: в течение трех месяцев после возвращения людей со стажировки у меня украли всех библиотекарей. Разобрали по адвокатским конторам, для которых библиотекарь с английским опытом – это было золото чистое. Им просто предложили двойную зарплату. Пришлось набирать людей в библиотеку заново; я как-то их нашел – кого-то в Москве, кого-то в Ленинграде.
После этого у меня украли двух администраторов. Осталась одна, которая мне очень помогала и теперь работает главным администратором нашей Высшей школы. Преподаватели держались лучше, потому что они хотели жить в том университетском мире, который мы создавали.
Ну, наконец, нужно было обеспечить нашу Школу книгами. Лучшая школа академических библиотекарей находится в Ливерпуле; я отправился к ним, попросил отобрать двадцать тысяч книг. Не больше, не меньше; ровно столько будет места в нашей библиотеке. И они должны покрыть все нужды трех факультетов. Они посмеялись: “Это самая трудная задача, которая у нас была в жизни”. Тем не менее справились. А я тем временем должен был спешно обеспечить место для будущих книг; на тот момент в нашем здании имелась только комната, пустая, длинная, страшная. Если посадишь читателей, то нет места для книг. Если поставишь книги, нет места, чтоб читать.
Архитектора я нашел случайно; наши дети когда-то ходили в один детский сад. Его диплом был на тему университетской библиотеки, и он сразу загорелся и справился очень умно. Почти все университетские библиотеки в СССР – я был во многих – это тесный закуток, место с маленьким окошком, через которое выдают книги. К хранилищу никто не имел доступа, потому что разворуют. А мы построили совсем другую библиотеку. Когда приезжали западные специалисты нас контролировать по линии Манчестера или просто посмотреть, у них появлялись улыбки на лицах. Английское качество. Ровно та библиотека, какая и должна быть.
Строила ее британская фирма, которая уже занималась библиотечными зданиями не только в Англии, но и за ее пределами; кажется, даже в Южной Африке. И имела некоторый опыт в России, так что не боялась неизбежных трудностей. Они заехали на нашу территорию с огромными трейлерами, полными всех необходимых стройматериалов. Я осмотрел их хозяйство, спросил бригадира: “Вы что, даже гвозди привезли? Что, гвоздей в России нет?” Он ответил: “А мы уже работали в России. Представь, ты забиваешь гвозди определенного типа. Тебе не хватает триста гвоздей, чтоб закончить. Ты посылаешь человека, чтоб купил те же гвозди, – нету таких же гвоздей. Есть другие. А так работать нельзя”. Выгрузили все и начали строить библиотеку.
Оказалось, что они действительно знали Россию лучше меня. Как-то меня досрочно вызывают из Англии: горит библиотека. Я первым самолетом прилетел сюда. Сгорел дом частично, огонь дошел до библиотеки. Здешние идиоты забыли вовремя выключить подогреватель воды, и все загорелось. Но произошло второе, что было хуже: когда английские рабочие выбежали наружу во время пожара, у них украли инструмент. Я им на это: “Что, конец всему?” – “Не-не-не. Вы успокойтесь. Инструмент уже в самолете, мы заказали, его выслали”.
Ну, а дальше начался набор. Мы набрали в первый раз тридцать человек, но прием быстро увеличивался. Кое-что пришлось менять: мы закрыли факультет социальной работы, на который я возлагал такие надежды – и в силу своего биографического опыта, и потому что это направление чертовски важное для России. У вас под социальной работой до сих пор понимают помощь бедным, что важно, но центральный вопрос – реабилитация инвалидов в возвращении в нормальную жизнь. Такой – поставленной на должный уровень – социальной работы нет в России и теперь. Но оказалось, что у министерства социальной защиты был свой университет, и они туда брали преподавателями только тех, кто у них кончал. Кроме того, наши выпускники, конечно, выделялись невероятно своей профессиональной непокладистостью. Как только их назначали, они начинали спорить и требовать изменений. К концу четвертого года все они были успешны и ни один из них не работал по профессии.
Мы, повторюсь, закрыли один факультет, зато и открыли – другой. Факультет, которого не было в России: культурный менеджмент. Стало ясно, что есть нужда в специалистах по созданию культурных институтов, а главное, по управлению ими, потому что этих институтов куда больше, чем людей, которые могут и умеют их “настраивать”. Причем, как выяснилось, мы обогнали Манчестер; когда я приехал туда и попросил расширить валидацию, включить в нее факультет культурного менеджмента, мне с удивлением ответили: “Мы о таком не слыхали, у нас такого факультета нет”. Оказалось, что в большинстве английских университетов нет культурного менеджмента. И я пошел к шотландцам, договорился с ними, и они стали нашими валидаторами. Но прошло несколько лет, культурный менеджмент преуспел, расцвел даже, и вдруг в Манчестере мне сказали: “А почему вы валидируетесь у шотландцев, а не у нас? Теперь уже это возможно”. На что я им ответил, грешным делом: “Если так, мы вас можем валидировать”. Ну, там смех и грех. Но в конечном итоге они нас валидируют.
Я старался приглашать к нашим магистрантам лучших профессоров. Навсегда запомнил лекцию великого Айзенштадта, одного из ведущих социологов мира. Я представил его, передал слово, а он сказал:
– Теодор перечислил мои титулы. А я теперь представлю себя своим манером. Я учитель вашего учителя.
На что они зааплодировали.
А когда мне исполнилось восемьдесят, я принял решение перестать быть ректором. Ну, нельзя оставаться вечно. И для университета не так уж хорошо, если старый ректор умирает на своем посту; надо поставить молодого человека. Мы долго искали, и в конечном итоге я понял, что лучший из моих деканов, как раз возглавляющий культурный менеджмент, – идеальный человек для ректорства. Идет у Сергея Зуева все очень хорошо, на мой взгляд.
В России, когда люди теряют работу, идут на пенсию, это великое несчастье для многих. Они воспринимают это как жизненный кризис и черт-те знает что. Чуть ли не в сумасшедший дом попадают из-за этого. В Англии выход на пенсию – совершенно нормальное явление. И большинство академиков ждет этого дня, чтоб начать играть спокойно в гольф и чтоб им не мешали ездить по миру. Это, конечно, связано с тем, что у нас в Британии приличная пенсия. У меня же все вышло по-другому. Не по-русски и не по-английски. Я начал создавать университет, когда был в пенсионном возрасте. И ушел, когда настало время передавать бразды, а не когда возраст велел.
Насколько это было сделано вовремя, показала история с попыткой уничтожить нашу Школу – вслед за Европейским университетом в Санкт-Петербурге. У них в 2016-м под ложными предлогами приостановили лицензию на образовательную деятельность, у нас в 2018-м отобрали государственную аккредитацию, что чуть легче, но лиха беда начало, есть такое русское присловье. Мы решили, что не будем сдаваться, подняли шум, начали борьбу. Я, конечно, тоже делал все что мог, поддерживал словом студентов, встречался с важными людьми. Но огромную роль сыграли молодые деканы и ректор. И мы в короткие сроки собрали и в августе 2019 года подали в Рособрнадзор все необходимые документы для возобновления аккредитации. (Кстати, и Европейский университет вернул себе все образовательные права.) Больше того, мы в этот трудный период получили новое здание и переехали в него, в самый центр Москвы, в Газетный переулок. И библиотеку снова отстроили! Кстати, и Европейскому университету тоже вернули все документы, чему я рад несказанно.
Что еще сказать?
Живу я в основном в Москве. Хотя езжу систематически в Англию, поскольку моя жена осталась в Кембридже. Мы, как это называется в Англии, академическая пара: наша академическая работа определяет, где мы живем.
Да, и еще. Может быть, главное.
Я – счастливый человек.
Почему счастливый?
Потому что мне всегда было интересно. Я делал только то, что хотел. Сделал много такого, чего от меня не ждали.
Так что с биографической точки зрения я оптимист. С точки зрения развития мира я пессимист.
В течение последнего десятилетия (а то и двадцатилетия) мир начал сползать в какую-то чехарду ужасов. Если бы кто-нибудь десять-двадцать лет тому назад сказал бы моим друзьям и мне, что в ближайшем будущем войн будет больше, а не меньше, что бедность останется нормой, что часть населения будет голодать, даже в слишком богатых странах, я бы сказал, что он сумасшедший.
И то, что лично у меня жизнь получилась, дает мне чувство вины. Которое, между прочим, сопровождало меня всегда.
В какой-то мере, я думаю, именно из-за этого я так резко кидался на каждое дело, которое казалось мне недоделанным, чтоб лично, а не через разговорчики, присутствовать здесь и сейчас. Моя любимая фраза: “Невозможного нет, есть только трудное”.
Вместо послесловия
Чем отличается автобиографическая повесть от мемуаров? Краткостью. Чем – от научной проработанной истории? Вольностью. В центре рассказа – герой, проходящий сквозь время, а не события истории как таковые. Важно, как они сформировали личность, а как выглядела объективная картина той эпохи – можно узнать у историков.