анки расстрелянных польских граждан, прежде всего офицеров. Сразу стало ясно, что основная вина за их гибель лежит на советском руководстве[6].
После этого Сикорский не только отказался от сотрудничества со Сталиным, но и потребовал от Черчилля разрыва отношений с СССР и тем самым отказа от союзнических обязательств. А уже в июле 1943-го он погиб в авиакатастрофе близ Гибралтара.
Польское гражданство у Зайдшнуров снова было отобрано. Но 6 июля 1945 года между лояльным Советскому Союзу Временным правительством национального единства Польской республики и правительством СССР было заключено соглашение о праве на выход из советского гражданства лиц польской и еврейской национальности, проживающих в СССР, и на их выезд в Польшу, а также о праве на выход из польского гражданства лиц русской, украинской, белорусской, русинской и литовской национальностей, проживающих на территории Польши, и об их эвакуации в СССР”. Среди прочих последствий этого соглашения было и такое: виленчанин, который доказал, что у него было польское гражданство ранее, мог вернуть себе паспорт и пересечь границу. Действовало это правило недолго, но Зайдшнуры вновь успели проскочить на красный свет – и в 1946-м через Вильнюс уехали в Лодзь, навсегда расставшись с городом, который заменил им государство – и отобрал сестру Теодора и его деда.
Чтобы лучше понимать ту часть рассказа Теодора, которая связана с его недолгой жизнью в Лодзи, нужно знать, во-первых, что Варшава лежала в руинах и прекрасно сохранившаяся Лодзь фактически выполняла роль временной столицы. Во-вторых, что во время войны в Лодзи было гигантское гетто, второе по масштабам в оккупированной Польше. После его ликвидации в августе 1944-го последние оставшиеся в живых обитатели гетто были вывезены в Аушвиц/Освенцим. И, в-третьих, что сионистское движение, видным деятелем которого был отец “несогласного Теодора”, в то время продолжало действовать (подпольно) в Советском Союзе и (полулегально) на территории Польской народной республики. И это несмотря на массовый антисемитизм: из 3 миллионов 300 тысяч довоенных польских евреев оккупацию пережили меньше 15 процентов, причем большая часть из них – только потому что успели бежать за пределы страны.
Главной задачей на первом шаге стала помощь детям, пережившим Холокост; значительную роль в этом играли молодежные фракции движения, членом одной из которых был Теодор. Но в июле 1946 года в городке Кельце, куда вернулось около 200 евреев (остальных, около 20 тысяч, уничтожили во время войны), произошел чудовищный погром. Распространился слух о том, что евреи похитили польского ребенка, чтобы ритуально использовать его кровь в приготовлении мацы. В результате более 40 человек были убиты, многие ранены. В ответ сионистские организации создали общий Координационный комитет по алие, который организовал массовый выезд польских евреев. Прежде всего в Палестину, но также в Европу. В ноябре 1948 года коммунистическое правительство Польши объявило сионизм вне закона, отменило регистрации всех сионистских движений.
Но к этому моменту “трансграничная” семья Теодора была уже в Париже и ждала исполнения главной мечты сионистов, одушевлявшей их с момента выхода книги Теодора Герцля “Еврейское государство” (1896). 29 ноября 1947 года Генеральная ассамблея ООН приняла решение о разделении Палестины на два государства, еврейское и арабское, и о прекращении к 1 августа 1948-го действия британского мандата на управление палестинской территорией, полученного от Лиги Наций в 1922 году. Меньше чем через год, в ночь с 14 на 15 мая 1948-го, была обнародована Декларация о независимости и провозглашено образование Израиля. В ту же ночь, как и предсказывал юный Теодор, началась война: египетские самолеты бомбили Тель-Авив, армии арабских государств начали боевые действия, разразилась первая арабо-израильская война. Та самая война за независимость, солдатом которой стал Теодор.
Главной военной силой молодого Израиля была организация Хагана, созданная еще 1920-е годы для защиты поселений. Она включала в себя ударные батальоны Пальмах и несколько пехотных бригад. Отдельно от нее действовали боевые подразделения подпольных организаций Иргун и ЛЕХИ. Первый израильский премьер-министр Бен-Гурион собрал все эти вооруженные отряды в единую Армию обороны Израиля, сокращенно ЦАХАЛ, и настоял на том, чтобы ЦАХАЛ был вне партийной борьбы, то есть не подчинялся бы никаким конкурирующим политическим силам. Именно поэтому 7 ноября 1948 года штаб Пальмах был распущен: он слишком тесно был связан с той самой левосоциалистической партией МАПАМ, которой сочувствовал молодой Теодор.
Отношения в только что созданной армии ЦАХАЛ были неформальные. Это было скорее хорошо организованное партизанское братство, со всем безоглядным героизмом и всеми неизбежными разногласиями и даже внутренними столкновениями. Теодору пришлось стать свидетелем и косвенным участником “маленькой гражданской войны”, которая чуть было не вспыхнула спустя пять недель после оглашения Декларации о независимости.
Одно из вооруженных формирований, интегрированных в ЦАХАЛ, “Эцель”, возглавлял легендарный подпольщик Менахем Бегин. Еще до того как Бегин подписал соглашение о вхождении в ЦАХАЛ, его люди за границей закупили оружие и направили его на корабле “Альталена” в сторону Тель-Авива. Бегин считал, что часть оружия должна достаться “Эцелю”, Бен-Гурион требовал сдать все на общий склад, чтобы потом централизованно распределить. Бегин не подчинился; “Альталена” была расстреляна из артиллерийских орудий и пошла ко дну. Жертвами “маленькой гражданской войны” стали девятнадцать человек.
Но регулярная армия все же сложилась. Иначе никакой победы в Войне за независимость, которая фактически окончилась к середине 1949-го, не было бы.
В интервью “Медузе” Шанин рассказывал: “Первым командиром армии Израиля был Ицхак Саде. Мы его звали Старик, потому что он был с бородой, единственный среди нас. Он когда-то написал такую короткую заметку под названием «Слушай меня, молодежь»: «Когда придет минута трудности, брось себя на чашу весов всем телом. Это повлияет, весы начнут двигаться». Я прочел это в первый раз, когда мне было семнадцать. Для меня это правильный и ясный этический посыл, и я с ним шел”[7].
Война за независимость[8] привела к перемирию, но не к миру. В 1956-м началась вторая война, которую называют Синайской кампанией, и Теодор также принял в ней участие, хотя его государствостроительный энтузиазм пошел на спад; прирожденный виленчанин, гражданин города, но не государства, он вновь был лоялен мечте о справедливом Израиле, но не реальной политической системе. Следующая война, Шестидневная, произошла в 1967-м. В ней Шанин участия уже не принимал.
К этому моменту он политически все дальше расходился с большинством израильтян; он был хорошим солдатом, готовым погибнуть за независимость страны, но отношения с границами и государствами у него не складывались. И он стал постепенно готовиться к очередной смене прописки, начал выстраивать отношения с Великобританией, которая когда-то была врагом, но постепенно становилась другом.
Свой неформальный научный союз с Англией он объясняет не столько внешними обстоятельствами, сколько внутренним совпадением, “рифмой” личности – и культуры:
“Англия – особая страна, потому что ты не можешь стать англичанином, но ты и не должен становиться англичанином, чтобы хорошо себя чувствовать в Англии. …В Англии есть поведенческие характеристики, которые делают жизнь иностранцев, которые хорошо относятся к Англии и стараются быстро ее понять, необыкновенно легкой с точки зрения включения в английское общество. Но включение в английское общество не как англичанина, а как иностранца, который живет в Англии. Тебе будет там хорошо, если ты не пробуешь лезть на стенку, а даешь вещам развиваться нормально. Англичане вежливы, они держат дистанцию, что очень помогает. …Не знаю, как другие, но я просто создан для такой страны, как Англия. Я по характеру для нее очень подхожу. …Я по своему характеру люблю дистанцию между людьми, не люблю вешаться на шею. Мне претит во всех странах мира тенденция слишком быстро эмоционально сближаться. <…> Я люблю базовую вежливость между людьми. А Англия – это страна огромной базовой вежливости, при которой никто не требует от тебя какой-то платы за вежливость, потому что само собой понятно, что это правильно. Здесь не надо будет даже благодарить за это. <…> …Это мне и нравится – вежливость и правильное поведение.
…И ирония, конечно. Но это уже знак определенной меры близости, которую себе позволяют люди, и это особенно принято среди профессиональных коллег. Два адвоката или два академика друг с другом будут говорить именно таким образом – иронически.
Когда я получил английское подданство, я по английским законам должен был поклясться в преданности королеве. Это делается так: ты идешь к адвокату-нотариусу и клянешься перед ним. Он представляет государство, монархию. Я пришел к такому. Он был очень такой толстый и серьезный господин. Он сказал: «Вы должны поклясться. Встаньте, поднимите правую руку вверх, повторяйте за мной».
Я встал, поднял правую руку вверх:
«Я, такой-то, клянусь в верности». Он меня еще спросил, как я хочу клясться: честным словом или богом.
Я сказал, что хочу клясться честным словом. Хорошо. Рука вверх, «клянусь честным словом, что буду верным королеве и ее легальным детям»… – каждый, кто знает историю Англии, помнит, что у многих королев были незаконные дети…
Я клятву произнес, он посмотрел на меня и решил: что-то не в порядке, не так, как нужно. И он очень по-английски решил, что ситуация слишком напряженная, слишком формальная. …Слишком торжественно и поэтому невежливо, быть может, по отношению ко мне. И он с ходу разрешил эту проблему для себя и для меня шуткой. Он сказал: «Ну что ж, теперь мы, во всяком случае, можем вас осудить за предательство…» – и: «ха-ха-ха» – сухо рассмеялся. Ну и я рассмеялся вместе с ним.