<…>
На том мы и простились с большим обоюдным удовольствием. Я ему заплатил пять шиллингов, и все”[9].
Но в 1963-м, когда Теодор отправился в аспирантуру Бирмингемского университета, до принятия гражданства было еще далеко. И жизненные стратегии у него были совсем другие. О смене подданства он не думал. А думал, во-первых, о докторате и опыте академических занятий, столь непохожих на опыт практика социальной работы. Во-вторых, о том, что нужно впитать университетскую культуру, укорененную в иной традиции. Причем одна из этих традиций – разрушать традиции.
С чем Шанин столкнется очень скоро, в 1968-м, когда после работы в Шеффилдском университете и недолгого возвращения в Израиль вновь станет работать в Бирмингеме, где сегодня учится около 30 000 студентов; это своего рода университетская республика, расположившаяся на 330 гектарах.
Напомним, что 1968-й[10] начался убийством американского борца против расизма, чернокожего проповедника Мартина Лютера Кинга, продолжился массовыми протестами против войны во Вьетнаме, “красным маем” в Париже, где восстали студенты университетов Нантер и Сорбонны, волнениями после ввода советских танков в Прагу и повсеместными университетскими акциями, от Берлина и Чикаго до Лондона и Бирмингема.
В Бирмингеме все началось 27 ноября с сидячей забастовки: студенты требовали поменять систему управления всех комитетов университета, предоставить право напрямую обращаться к руководству университета и участвовать в заседаниях Сената (правления), чтобы обсуждать программы и курсы. Это был опыт разрушения и одновременно опыт созидания.
Вот как Шанин говорил об этом на встрече со студентами Высшей школы экономики в 2008 году – мне как раз довелось эту встречу организовывать и вести[11].
“В 1968 году революционные настроения распространились по всей Западной Европе и не только. В США много чего происходило. Разные группы участвовали в этом, ставя перед собой разные цели и решая разные проблемы. Они знали друг друга, думали друг о друге, обменивались разными теориями. Но когда события грянули, стало ясно, что это совсем не то, чего ждали теоретики революции.
Я думаю, что часть из них уповала на восстание рабов, которые накинутся на своих хозяев, отринут всю несправедливость современного мира. такие анархисты. И другая часть, марксистская, надеялась на то, что после буржуазных революций XIX века должна случиться всемирная пролетарская. Пролетариат возьмет власть и изменит характер общества, продвинув его от капитализма к социализму.
Но революция 1968-го оказалась революцией академической молодежи. Никто этого не ожидал. Единственной теоретической группой, которая что-то думала на сей счет, была так называемая Франкфуртская школа, а самый важный среди них был Герберт Маркузе. Не случайно его книга «Одномерный человек» стала библией движения. Студенты, которые маршировали по улицам Парижа, Лондона и всех других столиц Европы, часто несли ее с собой, как знамя. Собираясь по вечерам, постоянно ее цитировали. А второй неожиданностью стало то, что движение прокатилось волной по всему миру, отозвалось далеко за пределами Западной Европы и Америки. Чехословакия в тот год бунтовала не против капитализма, а против советской версии социализма; отчаянная война во Вьетнаме была крестьянским восстанием против иностранного нашествия, и ее главный, центральный момент, который окончательно решил исход дела, пришелся на начало 1968-го.
Я могу долго об этом рассказывать. Но главное заключается не в деталях, не в каких-то конкретных эпизодах, даже не в идеях, провозглашаемых студенчеством; самое дорогое, что мне и всем дал опыт 1968 года, – теплота человеческих отношений. Чувство, что к победе может вести отказ от употребления физической силы. Ну, насколько это возможно; мы отбивались, когда не было другого выхода.
В течение первого полугодия 1968 года по улицам Лондона каждое воскресенье проходила не очень многочисленная демонстрация пацифистов. Люди несли плакаты, на которых было написано «Мир Вьетнаму». И так до дня, когда во Вьетнаме сожгли десяток деревень вместе с людьми. На следующее воскресенье на улицах было тридцать тысяч человек. Полиции было слишком мало, чтобы справиться с ситуацией. Возле американского посольства началась схватка. На нас двинулась конная полиция. Мы ее оттеснили и облили красными чернилами американское посольство. Никто не пострадал в этой ситуации, но моральный удар по власти был серьезнейшим, потому что именно тогда рассматривался вопрос, послать или не послать английские войска во Вьетнам. Правительство решило не посылать.
Я думаю, здесь самое время попробовать ответить на вопрос: «Ну хорошо, побузили студенты, посмеялись, пошутили, доставили себе удовольствие, а что дальше?» Хороший ответ можно дать с помощью еще одной «картинки». Спустя годы после революции 1968-го мой учитель, профессор Айзенштадт выступал перед моими английскими студентами.
А лекцию он прочел о том, какие бывают революции.
Две самые важные, опорные структуры любого общества, сказал профессор Айзенштадт, – сеть социальных отношений и сеть культурных отношений. Революционные изменения могут происходить внутри каждой из них. Во второй – без перемен в первой. И в первой – без перемен во второй. Иллюстрируя свою мысль, он привел примеры стран, в которых социальная революция не произошла, но культурная система изменилась. Это индустриальные страны после 1968-го. Главные классы те же: власть устроена по-прежнему, даже королева остается королевой; в то же время сместились общепризнанные ценности, переменилось поведение, люди стали ближе, проще, классовые ограничения во многом утратили смысл. Не говорю про стиль. Когда-то меня легко было опознать в профессорском клубе; секретарша говорила тем, кто меня искал: «Он там единственный без галстука». Посмотрите на этот президиум: вот сидят академические коллеги[12].
В качестве зеркально противоположного примера Айзенштадт привел СССР. Здесь случились кардинальные социальные изменения, которые не сопровождались переменами культурными. Господствующие классы исчезли, формы хозяйства принципиально другие, земля национализирована. Но культурная модель несвободного общества осталась. В итоге вернулось все худшее, против чего революция была направлена, от насилия до неравенства.
Смыслом революции 1968 года стала перемена культурных сетей, культурных ориентиров. И эти перемены гораздо более долгосрочны, гораздо более глубоки, чем внешняя перестройка государства. А еще эта моральная революция дала людям, которые нашли себя в ней, чувство очищения. Очищения от цинизма и убежденности в том, что ничего нельзя поделать с устоявшимся миром. Я думаю, что одно из главных орудий контроля над обществом – короткое предложение «Ничего нельзя поделать». С помощью этой формулы проще удерживать власть. А после 1968-го никто из участников студенческой революции не сможет сказать, что ничего нельзя изменить, даже не стоит пытаться. Поэтому надеюсь, что шестьдесят восьмой год будет возвращаться каждые двадцать лет”.
Характерно это шанинское желание и готовность видеть прежде всего человеческое измерение истории, а лишь потом – собственно политическое, хотя никакомыслящим его не назовешь.
Он убежденный левый либерал. Но человеческое, гуманитарное выдвигается для него на первый план всегда.
Мысленно вернемся на десятилетие назад и приведем отрывок из большого интервью, которое Шанин дал порталу “Гефтер”:
“Я вначале верил в то, что Сталин был честным революционером или тем, что я считал «быть честным революционером». Что он старался, что он делал что мог. Он делал ошибки, несомненно, но это были ошибки, это не было преступление, которое ты сам понимаешь прекрасно, что это преступление. Со временем, чем дальше я углублялся в это дело, тем больше я терял Сталина как честного человека, а для меня вопрос честности очень централен всегда был, но становился все более, потому что касался моральных устоев марксизма. Если хотите, это вышло в самые крайние формы. У меня есть рассказ про Домба (Лейб Домб, наст. имя Леопольд Треппер, в советском паспорте Лев Захарович Трепер. – А.А.), который я люблю рассказывать иногда. Домб был одним из создателей коммунистической партии Израиля. Его настоящая фамилия – Треппер. Английская контрразведка его как коммуниста изгнала из Палестины во Францию. Во Франции его нашла русская военная разведка (ГРУ), и он начал работать на ГРУ. Он стал вождем «Красной капеллы», то есть самой мощной советской шпионской организации в Западной Европе. <…>
Между прочим, если бы вы его увидели, вы бы были потрясены еще больше: маленький, ноги кривые, длинный нос – ну совершенно как изображались евреи в антисемитских журналах. И, несмотря на это, он как-то сумел создать такую мощную организацию и остаться в живых. Его рассказ где-то важен, поэтому расскажу. Он был из левых «Поалей Цион» в сионистском движении. Была социалистическая организация… и на каком-то этапе многие из «Поалей Цион» ушли оттуда и перешли в коммунистическую партию; он был одним из них. Он попал в Палестину, и в Палестине он как добрый сионист разочаровался, решил, что то, что они делают, антимарксистское, антисоциалистическое и так далее. И примерно в то же время его изгнали из Палестины. Изгоняли всегда в страну, откуда ты приехал, то есть его изгнали во Францию, и во Франции ГРУ его нашло, и он начал работать на ГРУ. Вождем ГРУ был Берзин, который был позже расстрелян, когда начались расстрелы 1937 года. Но он оценил этого молодого человека и посадил его во Франции как малодействующего до минуты, когда надо будет действовать.
И когда любовь между Советским Союзом и нацистами вдруг прервалась, его активизировали. И в этой активизации он показал себя необыкновенно эффективно, создал очень мощную организацию, в которую входили, между прочим, немецкие офицеры и всякое такое – и впрямь интернационалистическая организация. И он командовал ею до минуты, когда его поймали, а когда поймали, начали с ним играть, то есть хотели его перевербовать. И он объяснил им, что его надо показывать, иначе узнают, что он в лапах нацистов. Человек, который с ним работ