— Вам определенно следует проконсультироваться с Болотовым, — Зубатов тревожно взглянул ему в лицо. — Такое совершенно ненормально. В следующий раз дыхание может и не восстановиться.
— Спасибо, я подумаю, — Олег кивнул и поднялся на ноги. Противу ожидания, его даже не качало. — Сергей Васильевич, скажите, вы ничего особенного не почувствовали? Ничего… в голове?
— В голове? — недоуменно поднял бровь директор отделения. — Нет, не чувствовал. А что?
— Значит, показалось, — качнул головой Олег. — Тогда все же вернемся назад к нашему разговору. Я еще раз настоятельно прошу вас…
— Полноте, Олег Захарович, — недовольно поморщился Зубатов, возвращаясь на свое место. — Все же не с маленькими детьми разговариваете. Разумеется, я понимаю всю ответственность, которая на меня ложится. Отравляющий газ… Да, действительно, красивая концепция. Простенько и убойно. Никакой броней не прикрыться. Лучше, чтобы о ней никто не знал.
— Прекрасно. Вы, Иван Дмитриевич? — Олег повернулся к филеру. Чумашкин только пожал плечами.
— Я – человек подневольный, — сообщил он. — Как начальство прикажет, так и поступлю.
— Не пойдет, — жестко сказал Олег. — Над каждым начальством имеется свое начальство. Вам прикажет кто-то вышестоящий, и вы расколетесь. Вы должны пообещать, что ни при каких обстоятельствах никому не расскажете, о чем сегодня шла речь.
Чумашкин кивнул и щелкнул каблуками.
— Так точно, — кивнул он. — Я, правда, ничего не понял, но обещаю, что буду нем, как рыба. — На мгновение в его глазах мелькнула и пропала какая-то неуверенность. — Обещаю, — повторил штабс-капитан и снова щелкнул каблуками.
— Интересно, все же кто командует нашим заведением? — со смешком в голосе спросил за спиной Зубатов. — До сегодняшнего дня предполагалось, что именно я. Но сейчас я уже как-то и не уверен.
Олег повернулся к нему и виновато вздохнул.
— Прошу прощения, — сказал он. — Постараюсь в дальнейшем не влезать в субординацию.
— Постарайтесь, — согласился Зубатов. В его глазах горели озорные искры. — А то я и представить себе боюсь, что случится, если не постараетесь. Мало я местный бардак на колесах дрессировал, ох, мало! Однако вернемся к делу. Да вы присаживайтесь, господин Кислицын, в ногах правды нет, особенно в ваших. Скажите мне прямо, что вы собираетесь делать дальше?
Олег присел и задумался.
— Куда ни кинь – всюду блин, — задумчиво произнес он. — Я правильно говорю?
— Клин, а не блин, — фыркнул Чумашкин. — Но блин – тоже неплохо.
— Ага, — кивнул Олег. — Я вот что имею в виду. Все же я о вашем мире слишком мало знаю. Газеты – здорово, но про самое важное там обычно не пишут. Сергей Васильевич, мне нужен допуск в закрытый архив. Я имею в виду, я хочу изучить дела активных революционеров, из самых видных. Следует понять, с чем я могу столкнуться. Общие архивы я уже более-менее изучил, пора закапываться в детали. Ну и, разумеется, мне потребуется человек, в местных революционерах разбирающийся. Я не слишком много прошу?
— Пожалуй, что нет, — решил Зубатов. — Поговорите, пожалуй, с Меньщиковым. Скажите, что я разрешил. Предупреждаю сразу, человек он тяжелый, многое переживший, замкнутый, но свое дело знает туго. Он весьма недоверчив, но все же попытайтесь найти с ним общий язык.
— Знаю я его – кивнул Олег. — Раскланивались неоднократно. Ну что же, если не возражаете, прямо сейчас и займусь. У вас все?
— Да, пожалуй.
— Тогда вы сво… тьфу, прошу прощения. Тогда я пойду.
— Всего хорошего.
После ухода Кислицына, сопровождаемого слегка ошалевшим Чумашкиным, Зубатов откинулся на спинку стула и глубоко задумался. Потом тряхнул головой и снова прозвонил в колокольчик.
— Медников уже в приемной? Зови, — сказал он явившемуся секретарю. — И вот еще что. Сообрази-ка нам, пожалуй, горячего чаю.
Следующие дни Олег просто не вылезал из флигеля Охранного отделения. Меньщиков действительно оказался кладезем информации о революционной деятельности подпольных партий не только в Москве, но и в столице, и во многих крупных губернских центрах. Поначалу действительно замкнутый и угрюмый, он, однако, быстро разговорился. Помогло то, что его с Чумашкиным связывали какие-то загадочные события в прошлом, когда сам Меньщиков еще числил себя в рядах революционеров и активно занимался подрывной деятельностью. Бывший подпольщик быстро проникся к Олегу необъяснимой симпатией и быстро и четко ввел его в курс дела. Олег, проклиная местные перьевые ручки и скверные чернила, только успевал записывать фамилии, места и даты. В перерывах Олег, получив ключ, шел в закрытый архив, как громко называлась большая комната с несколькими шкафами и узким столом, выискивал дела на названных революционеров и быстро пролистывал их, впитывая даже не столько конкретные факты, сколько общую обстановку и методы действий подпольщиков. Бóльшая часть дел относилась к уже арестованным и осужденным персонажам. К его удивлению, в делах отсутствовали отпечатки пальцев, а фотографиям, похоже, предпочитали словесные описания, которые Олег за полной неопытностью игнорировал. Чумашкин, с которым он поделился своим удивлением, только пожал плечами.
— Слыхал я о таком недавнем новшестве – отпечатках. В полиции вроде бы уже играются, а до нас еще не дошло. Говорят, Кошко – он начальник московской уголовной полиции – с большим энтузиазмом к ним относится. Воля ваша, а я не верю таким вещам. Нос и уши человеку от природы даны, и форму лба ему ни за что не исправить, а вот узорчики на руках… черт их знает, что с ними может случиться.
Олег усмехнулся.
— Как раз уши и нос исправить не проблема. Найти только опытного хирурга, и тот перекроит, как требуется. А лоб париком скрыть можно. Но вот отпечатки как раз исправить не получится. Даже если кислотой кожу сожжешь или чужую кожу пересадишь, все равно восстановятся. Ну, о них я с Зубатовым еще пообщаюсь…
Филер только пожал плечами.
По мере того, как Олег закапывался в архивные дела, перед ним вырисовывалась отнюдь не радостная картина. Огромная империя, похоже, переживала далеко не самые лучшие времена. Тут и там вспыхивали смуты, подстрекаемые партией рабочих социал-демократов, а то и просто стихийные. Москву лихорадило забастовками, бастовали рабочие и шахтеры крупных промышленных центров, вставали не только заводы и фабрики, но и железнодорожное сообщение. Террористы-эсеры бросали бомбы и стреляли в чиновников, крупных и мелких, зачастую промахиваясь и убивая ни в чем не повинных людей. Бездарно проигранная и на суше, и на море война с островным государством на далекой восточной границе подорвала боевой дух как войск, так и населения в целом и оказалась прекрасным питательным бульоном для бацилл недовольства и бунта. Явочным порядком формируемые структуры власти, называемые «рабочими советами», уже забрали большую силу в самой столице и практически не скрывались от властей, иногда напрямую вступая с ними в конфронтацию, хотя в других местах, включая Москву, пока вынужденно скрывались в подполье. В горах и на побережьях на южной границе империи народы из-за старой вражды резали друг друга, и власти не могли – или не хотели – ничего поделать со старыми межнациональными раздорами.
Государственная власть шаталась, словно пьяная.
Зубатов, с которым Олег как-то поделился своими выводами, зло усмехнулся.
— Хотите, дам почитать копии своих докладов товарищу министра внутренних дел? Он, к сведению, высшее лицо в государстве, заведующее всей полицией и жандармерией. То, что вы мне рассказываете сейчас, я пишу на протяжении последних пяти лет, только куда более пространно. И ситуация, скажу вам честно, час от часу ухудшается, страна на грани взрыва. А знаете, что мне неизменно отвечают сверху, если снисходят до такого? «Для паники нет оснований, народ лоялен государю императору». Когда меня вышибли в отставку, Плеве лично назвал меня трусом, паникером, а заодно и провокатором, не умеющим толком справиться с порученным делом! Трусом!
— Плеве – которого потом бомбой убили? — уточнил Олег. — Ну, время показало, кто из вас прав. Кстати, а что там за история случилась с вашими профсоюзами? Вы как-то упоминали. Не расскажете подробности?
— Меня, что называется, подсидели, — помрачнел директор Московского отделения. — Понимаете, несколько лет назад по стране начали стихийно возникать рабочие профессиональные союзы, причем контролируемые бунтовщиками. Бунтовщиков мне по должности положено арестовывать, но вот сами профсоюзы… Вы ведь ездили по заводам, видели, как они живут и работают. Что скажете по сему поводу?
— Ну, я побывал только у Гакенталя на фабрике, — Олег наморщил лоб. — Не знаю, насколько она типична, но двенадцатичасовой рабочий день – перебор. И техника безопасности там никудышная, я вам как специалист говорю. Травматизм выше всяких границ, причем не в последнюю очередь от переутомления. Отпуск, кстати, у рабочих какой?
— Что? — удивился Зубатов.
— Ну, на сколько они могут прерывать работу с сохранением зарплаты? Неделя, две, три? В год?
— Прерывать работу с сохранением жалования? — еще сильнее удивился собеседник. — Не знаю такого. За невыход на работу обычно штрафуют, а то и увольняют.
— Тем более, — кивнул Олег. — Знаете, я бы в таких условиях тоже взбунтовался.
— А ведь фабрика Гакенталя еще из лучших, — задумчиво сообщил ему Зубатов. — Вам стоит посетить завод Гужона. Вот где народ калечится, так это там. Его прямо называют «костоломкой». И двенадцать часов – не так много, на некоторых фабриках до пятнадцати-шестнадцати доходит несмотря на все постановления о максимальных двенадцати часах. Даже фабричная инспекция ничего поделать не может: хозяину выгоднее штрафы платить, чем в соответствии с законами работу организовывать. А иногда инспекция просто не хочет вмешиваться, полагая предприятия за рамками своей компетенции.
Начальник Охранного отделения горько хмыкнул.
— Согласен с вами, Олег Захарович, взбунтоваться в таких условиях раз плюнуть. Вот я и начал организовывать профсоюзы под эгидой Охранного отделения. Чтобы и настоящих смутьянов в стороне держать, и людям в чем-то помочь. Москва, Санкт-Петербург, Киев, Харьков, Екатеринослав, Николаев, Пермь, Минск, Вильнюс, Бобруйск… Все города уже и не упомнишь. Там решались вопросы, связанные с трудом и бытом, конфликтные комиссии имелись, помощь при общении со всякой бюрократией оказывали… Промышленники, разумеется, были недовольны, но у меня имелас