здух и стараясь не думать о саднящей боли в боку и центре груди, а шаги набежали сзади и затихли. Тяжелая рука хлопнула его по плечу.
— Что, товарищ, душа в пятках, а? — весело спросили из-за спины. — Ну все, все, ушли. Отстали, сатрапы. Отдышись толком, теперь можно.
Олег обреченно повернул голову. Ему во все тридцать два зуба улыбался здоровый парень в кумачовой рубахе под кожаным жилетом, широких штанах, заправленных в начищенные сапоги, и кожаном же картузе. Физия у парня явно была из тех, от которых млеют все красные девицы, а возраст едва ли перевалил за двадцать даже с учетом местных особенностей взросления.
— Перетрухал, ага? — спросил парень. — Я тоже слегка спужался. Петька, дурак, из револьвера стрельнул, и кто просил, спрашивается? Не, дурак он, дурак, ему лишь бы пострелять. Оторвут голову когда-нибудь. Ну, зато сатрапа он подстрелил, ужо будут знать!
Он залез за пазуху, извлек клочок бумаги, кисет и начал ловко сворачивать самокрутку, снисходительно посматривая на пытающего восстановить дыхание Олега. Сам парень, казалось, почти даже и не запыхался.
— Ты-то, я гляжу, прилично одетый, ага? — добродушно спросил он. — Скажи, дядя, тебя-то чего на митинг занесло? Ты из сочувствующих, аль просто любопытство заело?
— Любопытство, — вяло кивнул Олег. Жжение в груди ослабело, и говорить было уже не так больно. — Послушать хотел, о чем говорят, да вот, понимаешь…
— Ага, еле ноги унес, — сочувственно кивнул парень, поджигая самокрутку и выпуская длинную струю вонючего дыма. — Случается. Только ты, дядя, не туда слушать ходишь. На митинге мы против сатрапов выступаем, а они нас за то лупят. Сволочи, — он сплюнул на землю, — мы их словами, а они нас ружьями да нагайками!
Олегу совсем не казалось, что стрельба из «бульдога» проходит по классу словесной борьбы, но свое мнение он благоразумно оставил при себе.
— Ну ничего, — парень картинно выпустил еще одну дымную струю, — недолго царским прихвостням осталось. Народ сбросит ярмо, и тогда казачки попляшут под нашу музыку. Ты, дядя, как, знаешь что о народе? Раз митингами интересуешься, значит, в правильном направлении мыслишь, ага?
Олег кивнул. Похоже, удача в очередной раз столкнула его с кем-то, мягко говоря, находящимся не в ладах с законом на революционной почве. Интересно, и что он мне предложит?
— Правильно! — одобрил его кивок парень. — Правильно мыслишь, товарищ. Однако же тебе просвещаться надо, а не просто по улицам от казачья бегать. Хочешь, приходи к нам, послушаешь умных людей. Я-то что, я красиво говорить не обучен, а вот есть у нас люди, так их слова до самого сердца пробирают. Что, хочешь послушать, ага?
— Ну… не знаю… — Олег замялся. С одной стороны, как раз то, чего он хотел: понять ту, мятежную, сторону. С другой – наверняка Зубатов заставит его стучать и на этих ребят, делать из них «секретных сотрудников». А хочет ли он превращаться в вербовщика?
— Вот и молодец, дядя, — широко ухмыльнулся парень. — Несознательный ты еще, ну да дело поправимое. Значица, завтра вечером, часам к пяти, приходи в Колокольников переулок, дом три, неподалеку от Рождественского монастыря по Трубной улице. Скажешь, Васька Еркин звал. А пока бывай, мне в лавку пора возвращаться, не то хозяин убьет.
Парень выпустил еще одну струю дыма и вразвалочку пошел по переулку. Только сейчас Олег понял, что не имеет ни малейшего понятия, куда его занесло и что за глухие заборы его окружают. Он открыл рот, чтобы окликнуть словоохотливого парня, но передумал. В конце концов, не маленький, не заблудится.
Колокольников переулок, дом три… Да уж, ну и дела. Идти? Или не идти? Он повернулся и побрел в ту сторону, откуда прибежал. Определенно, тот, кто его засунул сюда, обладает весьма странным чувством юмора. Или у него самого с головой не все в порядке? Еще и Крупецкий на его счет пройдется. Чего, спрашивается, он вообще бежал? Прижался бы себе к стеночке, авось и не тронули бы…
Крупецкий, однако, злоехидничать не стал. Услышав о происшедшем, филер пришел в ярость. На мгновение Олегу почудилось, что тот сейчас ударит его. Однако поляк сумел сдержаться. Несмотря на багровую физиономию, его голос звучал почти ровно:
— Если пану Кислицыну угодно добиваться, чтобы меня выбросили на улицу, словно никчемную собаку, пусть пан так и скажет! По крайней мере, я смогу заранее подыскать другую работу. Дворником, например, в приличном доме – больше после такого позора никуда не возьмут.
— Я не хотел… — попытался возмутиться Олег, но Крупецкий оборвал его:
— Когда ребенок разбивает вазу, он тоже говорит, что не хотел. Пан Кислицын, попытайтесь поставить себя на мое место. Меня приставили к вам в непонятно каком качестве – то ли стражника, то ли экскурсовода. Начальство в категорической форме приказало мне ни на шаг от вас не отходить. В то же время я то и дело теряю вас из виду. То вы сидите в комнате наверху, и мне остается лишь догадываться, там ли вы еще и не сбежали ли через окно, то ускользаете от меня неожиданным манером. А я получаю от начальства выволочку, что мне до крайности надоело. Я сейчас же иду к пану Зубатову и прошу его освободить меня от обязанности вас сопровождать. Видит бог, отделение отчаянно нуждается в филерах, и я нанимался сюда совсем не за тем, чтобы разыгрывать из себя няньку.
Следующие пять минут Олег убеждал его в том, что случаев, подобных сегодняшнему, больше не повторится, пустив в ход все свои сценические таланты. Наконец, краска потихоньку сползла с лица филера, и тот, облегченно вздохнув, согласился не докладывать об инциденте Зубатову.
— Но помните – в последний раз! — угрожающе пошевелил он усами.
— Да-да, в последний! — быстро согласился Олег. — Однако же что мне делать с приглашением?
— Пся крев… — пробормотал Крупецкий себе под нос. — За него пан Медников взгреет меня отдельно. Я обязан доложить ему о случившемся, и он обязательно спросит, как же я не оказался на месте, чтобы срисовать вашего Ваську Еркина…
— Не взгреет, — ухмыльнулся Олег. — Версия такая: я скажу, что мы шли вместе, потом я перепугался казаков и бросился бежать со всех ног, так что вы за мной не угнались. А когда догнали, тот парень уже ушел. Годится версия?
— Матка боска… — схватившись за голову, простонал Крупецкий, откидываясь на спинку парковой скамьи. — Вы не знаете пана Медникова. Филер не догнал объекта наблюдения, да еще такого хлипкого, прошу прощения пана, как вы! Он сразу поймет, что вы обманываете!
— А кто сказал про обман? — удивился Олег. — Я напишу отчет так, что о вашем присутствии ничего не упомяну. Вы укажете, что в кутерьме потеряли меня из виду, не конкретизируя, в какой именно момент. Вряд ли кто-то станет докапываться до сути. Не беспокойтесь вы так, я все возьму на себя. Меня другое волнует – стоит ли идти на встречу? Один раз я уже ввязался в диспут, так что еле ноги унес.
— Не знаю, — вздохнул поручик. — Я же простой филер, меня не посвящают в детали расследований. Если ячейка уже известна и контролируется, то, наверное, не стоит. Если неизвестна, то вам не обязательно идти – наружное наблюдение и без вас срисует участников, а ваше присутствие может насторожить их. Куда полезнее сохранить контакт с Васькой Еркиным, чтобы он тайно работал с вами, поставляя информацию.
— А если мне самому интересно? — осведомился Олег.
— Не ко мне вопрос, — сухо откликнулся филер. — Я вам не указ. Все вопросы – к пану Зубатову.
24 сентября 1905 г. Москва, Большой Гнездниковский переулок
Зубатов задумчиво взглянул на Медникова.
— Что думаешь, Евстратий? — спросил он, подергивая себя за бородку. — Пускать его али нет?
— Поостеречься нужно, — задумчиво пробасил тот. — Опасно. Во второй раз могут и не промахнуться.
Олег мысленно усмехнулся тому, как синхронно работает мысль у филера и его начальника.
— С другой стороны, — Медников развел руками, — ячейка незнакомая. Полезно разузнать, каких взглядов они придерживаются. Может, бестолочь говорливая, на которую и силы тратить незачем – поговорить по душам да и убедить не соваться не в свое дело. Людей я туда, конечно, пошлю, да и парочку городовых посмышленее поблизости обеспечу… — Он сделал короткую паузу, дождавшись едва заметного кивка Зубатова. — …так что вам, господин Кислицын, большая опасность не угрожает. В крайнем случае вопите во все горло, мои люди услышат, вломятся в дом и арестуют всех, кто там присутствует.
— Другое дело… — Зубатов щелкнул массивным серебряным портсигаром и закурил папиросу, выпустив облако сизого дыма. — Другое дело, что цель вашего визита оказывается достаточно туманной. Ну, поговорите вы с ними, подружитесь, войдете в доверие. Выясните, что они, скажем, социалисты-революционеры. Через месяц окажется, что они планируют очередной экс или теракт. Возьмем мы их с поличным – а дальше? В печати сразу же поднимется вой: очередная провокация Охранного отделения! Коварный Зубатов через своего подчиненного организовал подставную организацию, заманил в нее невинных младенцев и выставил как свой успех…
Олег дернулся на своем стуле, но начальник Охранного отделения махнул рукой.
— Я так, фантазирую, — объяснил он. — Может, и не напишут или напишут иными словами. Или вообще проглядят ваше участие. Но варианты есть самые разные. Понимаете, Олег Захарович, моя политика заключается в том, что провокация как метод борьбы с революционерами совершенно недопустима, а жандармских офицеров, что прибегают к ней, следует сурово наказывать. И в значительной степени мне удается донести идею до начальства. Наша задача – бороться с настоящими преступниками, а вовсе не подталкивать к преступлениям сомневающихся. К счастью, после известных событий ко мне пока прислушиваются. Однако внедрение штатного сотрудника отделения в подпольную ячейку может быть воспринято именно в таком ключе: как провокация. Доказать возмущенной общественности, что не вы играли там первую скрипку, окажется крайне сложно, а времена нынче и без того беспокойные. Поэтому мы сознательно идем на то, что информацию получаем от лиц, формально с нами никак не связанных. Иногда от мелкой сошки, иногда – от крупной р