в соответствии с договором не будет мешать Советскому Союзу в разрешении этого вопроса, а будет оказывать поддержку, понятно, в пределах соглашения».
«Решение Бессарабского вопроса» стало для советско-германских отношений самым серьезным испытанием со времени их нормализации. Советскими лидерами явно овладело пресловутое «головокружение от успехов». С итальянским послом Молотов обменялся мнениями уже 20 июня, когда Россо передал ему заявление Муссолини о желании решать балканские проблемы мирным путем и о признании наличия территориальных претензий к Румынии у СССР (Бессарабия), Венгрии (Трансильвания) и Болгарии (Южная Добруджа). «По вопросу о дунайских странах тов. Молотов говорит, что этот вопрос не может не интересовать СССР. Послу известна позиция Советского правительства по отношению к Румынии и к бессарабскому вопросу: СССР стоит за урегулирование этого вопроса мирным путем, если, конечно, он не будет затягиваться без конца. Следовательно, стремления СССР не расходятся со стремлениями Итальянского правительства».[462]
25 июня Молотов снова встретился с «союзными» послами. Россо он вручил заявление о готовности сотрудничества с Италией и о признании претензий Венгрии к Румынии, Болгарии к Румынии и Греции, «интересов» Италии и Германии в отношении Румынии и Турции, которая «вызывает недоверие» ввиду проявленного ею недружелюбного отношения к СССР (и не только к СССР) в связи с заключением ею пакта с Англией и Францией. Советский Союз соглашался на «преимущественное положение» Италии в Средиземном море в ответ на аналогичное признание его положения в Черном море. Наконец, четко была определена позиция в отношении Румынии, принявшая характер ультиматума: «СССР хотел бы получить от Румынии то, что по праву принадлежит ему, без применения силы, но последнее станет неизбежным, если Румыния окажется несговорчивой».[463] 26 июня Горелкин был у Чиано, который без лишних слов поддержал советские требования и сказал, что если возможность мирного урегулирования еще сохранилась, Италия окажет необходимое давление на Бухарест.[464] Вечером того же дня Молотов вручил подробный ультиматум румынскому посланнику Давидеску, уведомив об этом Шуленбурга по телефону. Риббентроп и Чиано немедленно «посоветовали» принять ультиматум. Куда уж тут было деваться… Через сутки румынский посланник вручил ответ наркому.
Беседа Молотова с Шуленбургом 25 июня заслуживает более пристального рассмотрения. На сей раз на вопросы из Москвы Риббентроп ответил быстро и четко:
«1. Германское правительство в полной мере признает права Советского Союза на Бессарабию и своевременность постановки этого вопроса перед Румынией.
2. Германия, имея в Румынии большие хозяйственные интересы, чрезвычайно заинтересована в разрешении бессарабского вопроса мирным путем и готова поддержать Советское правительство на этом пути, оказав со своей стороны воздействие на Румынию.
3. Вопрос о Буковине является новым, и Германия считает, что без постановки этого вопроса сильно облегчилось бы мирное разрешение вопроса о Бессарабии.
4. Германское правительство, будучи заинтересовано в многочисленных немцах, проживающих в Бессарабии и Буковине, надеется, что вопрос об их переселении будет решен Советским правительством в духе соглашения о переселении немцев с Волыни».
В тексте инструкций Риббентропа в Москву, сохранившемся в германских архивах, есть некоторые нюансы, заслуживающие внимания: «В других районах Румынии Германия имеет очень важные экономические интересы. Эти интересы включают нефтяные поля и сельскохозяйственные земли. Германия поэтому… крайне заинтересована в том, чтобы эти районы не стали театром военных действий». Кстати, об экономической заинтересованности в «других районах Румынии» (кроме тех, на которые претендовал СССР) говорил и Чиано.
Здесь стоит сделать паузу. Произнесено ключевое слово: НЕФТЬ. Как известно, месторождения в Плоешти были главным источником этого стратегического сырья для Третьего рейха, и любая угроза их безопасности, не говоря уже о прямом посягательстве, воспринималась в Берлине как смертельная опасность. Да еще в военное время! Так завязывался узел одного из сильнейших советско-германских противоречий, нарастание которых год спустя приведет к войне. Взаимное недоверие Сталина и Гитлера вылилось в то, что первый, желая перестраховаться, хотел иметь если не прямо под контролем, то в пределах досягаемости все, что могло быть необходимо сегодняшнему союзнику… завтрашнему противнику. Второй мириться с этим не собирался…
Следует напомнить, что представляли собой тогда германо-румынские отношения. Румынию обычно называют «саттелитом» Рейха, не вникая в подробности, но на деле все было сложнее. Ультранационалистическая, пронацистская и юдофобская «Железная гвардия» капитана Кодряну возглавляла оппозицию режиму короля Кароля II, непопулярного, но усиленно цеплявшегося за власть. Убийство арестованного Кодряну «при попытке к бегству» и репрессии против «гвардистов» вызвали резкое недовольство в Берлине и поставили отношения на грань разрыва. Балансировавший между враждовавшими друг с другом силами, король проводил политику, получившую ироническое название «игры на двух столах»: он был вынужден ввести в правительство в качестве вице-премьера нового лидера «Железной гвардии» Сима, но всеми силами старался не допустить его до участия в управлении страной. В результате территориальных переделов страна, как и следовало ожидать, погрузилась в состояние, близкое к хаосу. Германию это не устраивало, поэтому в начале сентября в Бухаресте произошел государственный переворот, отстранивший от власти Кароля II и его всесильную любовницу Магду Лупеску – «рыжеволосую Эсфирь», как ее называли в антисемитских листках. На престол был возведен молодой король Михай, будущий кавалер советского Ордена Победы и будущий изгнанник, а реальная власть сосредоточилась в руках генерала Иона Антонеску, настроенного абсолютно прогермански. «Игра на двух столах» закончилась. Румыния полностью оказалась под контролем Рейха.
«Бессарабский вопрос» был решен, однако осадок в советско-германских отношениях остался. Сторонам удалось договориться по конкретным проблемам (прежде всего это касалось судьбы и интересов фольксдойче, переселенных в метрополию также и из Литвы), но в Берлине с тревогой ждали новых сюрпризов Москвы: СССР стал проявлять повышенный интерес к Ирану, публично называя его позицию «странной и двусмысленной» на основании… «трофейных» документов из «Белых книг» МИД Германии, – и, похоже, тоже решили не советоваться заранее, а оповещать об уже принятых решениях. Так было в июле с мюнхенскими германо-итало-венгерскими переговорами, затем с зальцбургскими встречами Гитлера и Риббентропа с премьерами Румынии и Болгарии, так было в конце августа с Венским арбитражем о венгерско-румынском территориальном споре. Обстановку несколько улучшила годовщина пакта о ненападении, с помпой отмеченная прессой обеих стран. Приближалась осень – а с ней события исключительной важности.
Глава седьмая «ЗАРЯ НОВОЙ ЭРЫ»
На наших глазах меняется весь мир. Меняется с быстротой неслыханной и невиданной. Локомотив истории – это теперь не плохонький паровоз девятнадцатого столетия, а мощная машина, которая с невероятной скоростью мчится вперед… Карта мира изменилась, границы на ней вычерчены совсем по-иному, переменились ее цвета.
Глядя на эпохальные события, происходящие в Европе и Азии, не приходится сомневаться ни в причинах, вызвавших к жизни пакт между Японией, Германией и Италией, ни в долге, который они этим на себя принимают.
Пока, после «пакта Молотова-Риббентропа», самурай Осима был вынужден «пить кипяток» в Берлине, его коллега Сиратори в Риме немедленно попросил об отставке. Узнав о заключении советско-германского договора, он, надо полагать, пережил сложную гамму эмоций. С одной стороны, немцы откровенно и оскорбительно обманули потенциальных союзников и похоронили Антикоминтерновский пакт де-факто, если не де-юре, нарушив секретное соглашение. С другой стороны, Риббентроп говорил о такой перспективе еще в апреле, но тогда его никто – кроме Сиратори! – не хотел слушать, подозревая в словах рейхсминистра очередной блеф. В конце концов, в случившемся виноваты сами японцы: до бесконечности оттягивая принятие решения об альянсе, они толкнули нацистов в сторону вчерашних злейших врагов. Япония осталась без каких-либо шансов на помощь Германии против СССР, но зато могла рассчитывать на содействие Берлина в урегулировании отношений с Москвой – а положение на Халхин-Голе явно требовало скорейшего мира. Сиратори видел, что сбылись все его прогнозы и предостережения, ни одному из которых не внял Арита. Япония осталась без союзников. Кабинет, принимая ответственность за дипломатический провал, ушел в отставку, сделав это вдвойне вовремя, дабы не иметь дела с еше более сложной ситуацией.
Оставаться в Риме не имело смысла, потому что в условиях начавшейся войны и отсутствия союзных отношений с кем-либо в Европе Япония не играла и не могла играть здесь никакой реальной роли. Разумеется, Чиано не удерживал Сиратори, как Риббентроп удерживал Осима, да и в министерстве предпочли поскорее вернуть мятежного посла домой, чтобы иметь возможность лучше контролировать его. Получив 2 сентября официальное уведомление об отзыве и разрешение вернуться в Японию, он стал готовиться к обратному пути. В тот же день он посетил своего германского коллегу Макензена и, проинформировав его о предстоящем отъезде, сказал, что собирается ехать через Москву и был бы рад по пути встретиться с Риббентропом в Берлине. Коснувшись последних событий, Сиратори заявил, что смена кабинета в Токио не означает краха задуманного альянса, а напротив, может увеличить его шансы и что она смягчила недовольство по поводу советско-германского пакта. Теперь и Япония начнет работать над сближением с Россией – через экономические переговоры и, возможно, вплоть до пакта о ненападении. Мотивом своей отставки посол назвал стремление н