положительного, о чем с немалым смущением сообщил Будищеву.
– Увы, Дмитрий Николаевич, – нашел мужество признать он, – я имел несчастье сильно переоценить свое значение в министерстве. Все, что мне удалось, это перевести бедную девочку в отдельную камеру, и теперь среди ее соседок нет проституток и воровок.
– Что же, спасибо и на этом, – вздохнул подпоручик.
– Все не так плохо, – поспешил успокоить его князь. – Никогда не думал, что скажу это, но у нас теперь, слава богу, есть гласный суд присяжных, и когда дойдет до него, вашу протеже, несомненно, оправдают. Просто…
– Что просто? – насторожился Будищев.
– Вы позволите говорить с вами откровенно? – немного помявшись, спросил чиновник.
– Я требую этого!
– Ну, хорошо. У меня сложилось впечатление, что вы, мой друг, очень сильно оттоптали кому-то ногу среди сильных мира сего.
– Но кому?
– Ах, если бы мне знать, – с неподдельным сожалением пожал плечами Мещерский. – В таком случае я, скорее всего, смог бы решить этот вопрос. Нет, ваш недоброжелатель действует исподтишка, очень осторожно.
– Это может быть Ковальков?
– Кто, простите?
– Жандармский ротмистр Ковальков.
– Господь с вами! Тоже мне нашли серого кардинала. Он же пустое место в блестящем мундире. Ничтожество. А почему вы спросили?
– Он единственный, про кого можно сказать, что я оттоптал ему ногу. Хотя нет, был еще Бриллинг.
– Это из каких Бриллингов?
– В гусарах служил…
– Ах да, припоминаю, была какая-то скандальная история, за которую его перевели из гвардии в Закаспийский край. Вы в походе с ним повздорили?
– Не совсем. Я в некотором роде и был той скандальной историей.
– Любопытно! Но тоже вряд ли. То есть подлости этим господам на подобное вполне хватило бы, а вот необходимых связей точно нет.
– Тогда что?
– Я не знаю. Могу сказать лишь, что это очень опасно для юной мадемуазель Филипповой.
– Почему?
– Видите ли, мой друг, тюрьма такое место, где угодивший в нее человек целиком и полностью зависит не от закона, а от прихотей его служителей, причем самого низкого ранга. Вот взбредет в голову какая-нибудь отвратительная блажь надзирателю, и он может учинить любую пакость.
– Какую? – похолодел Дмитрий.
– Да любую! Принудить к сожительству или перевести в камеру к таким персонажам, что братья Гримм от страха вздрогнули бы. Или спровоцировать на неповиновение и подвести под порку розгами. Она ведь из мещан?
– Да.
– Тогда нет никаких препятствий.
– Но ведь телесные наказания для женщин запрещены?
– Конечно, запрещены. Только вот в нашем богоспасаемом отечестве строгость законов издавна компенсируется их всеобщим неисполнением. Увы, упадок нравов в народе таков, что без кнута не обойтись…
– Что?!
– По крайней мере, – спохватился Мещерский, видя, как блеснули глаза Будищева, – так думают многие из начальствующих лиц, и нет никого, кто бы мог помешать им.
– Зачем вы мне это рассказываете?
– Дмитрий Николаевич, – вздохнул князь, – простите мне мою прямоту, но коли уж дело в вас, так и решать его надобно вам. Дайте знать своему недоброжелателю, что готовы к уступкам. К извинениям… или каким-то нужным тому услугам… Либо будьте готовы принять этот удар судьбы.
– Извинениям? – хмыкнул подпоручик и как-то по-новому взглянул на своего собеседника. – А знаете что, я, наверное, так и сделаю. Дам знать. Через вас.
– Что?! – нервно дернулся князь. – Но я не…
– Я не знаю, кто этот человек, – перебил его Будищев, продолжая пристально разглядывать, а потом со значением в голосе добавил: – Пока не знаю. Но могу сказать одно, у этого чудака большие проблемы!
– Вы думаете?
– Уверен.
– Но вы же понимаете, что я при исполнении, и если что-то случится…
– Что, например?
– Но вы же угрожали…
– Когда?
– Да только что!
– Кому?
– Ну, хорошо, – криво усмехнулся чиновник. – Признаю, я недооценил вас. Впрочем, рано или поздно это должно было случиться. Поговорим откровенно?
Только что выглядевший испуганным Мещерский в мгновение ока переменился, как будто сбросил маску, и теперь на Будищева смотрел не жеманный аристократ, а хищный зверь. Может быть, и не великий размерами, но от этого не менее опасный.
– Ближе к телу, любезный! – прищурился Дмитрий.
– Как вы сказали? – хохотнул, оценивший каламбур князь. – Но к делу так к делу. Полагаю, нет необходимости описывать положение, в котором оказалась наша многострадальная родина за последние два десятка лет?
– Негодую вместе с вами!
– Лжете! Вас-то как раз все устраивает. Вы удачно нашли себе местечко между прихлебателями княгини Юрьевской, прогрессистами великого князя Константина и верными сторонниками цесаревича. И что интересно, везде вас считают своим. Ей-богу, иной раз даже не верится, что неграмотный и невоспитанный мужик, вроде вас, мог так недурно устроиться!
– Хорош распинаться, дядя! – прервал его Будищев. – Говори, что от меня нужно.
– Нам нужно, чтобы эти гибельные реформы прекратились!
– А я тут при чем?
– Не делайте вид, будто не понимаете! Так уж случилось, что несчастье, подобное тому, что приключилось с великим князем Алексеем, может спасти Россию.
– Только произойти оно должно с его отцом?
– Да.
– И другого исполнителя вы не нашли?
– А кого еще? Поляки – дерьмо! Только и умеют, что стенать о несчастной отчизне и петь про еще не сгиневшую Польшу от можа до можа. Наши доморощенные социалисты тоже никуда не годятся. Много болтовни, готовности к самопожертвованию, а тут надо просто сделать один верный выстрел. Как раз то, что вы хорошо умеете.
– Но зачем мне это?
– Затем, чтобы государь не узнал, кто именно так виртуозно выстрелил в несчастного Алексея. Причем я сейчас не только о нынешнем императоре, но и о его преемнике. Затем, что единственная живая душа, к которой вы питаете добрые чувства, теперь находится в заключении, и никаким иным способом вы ее оттуда не вытащите!
– Уверены?
– Более чем!
– А не боитесь?
– Боюсь! – честно признался Мещерский, прямо глядя в глаза взбешенного Будищева. – Но хочу сразу сказать, что моя смерть, равно как и этого болвана Ковалькова, вам ничего не даст. Мы далеко не самые крупные фигуры на доске.
– А кто главный, цесаревич?
– Нет, – покачал головой князь. – И вообще, это не один человек, так что не стоит гадать. Тем более что вы половину этих людей не знаете, а о второй никогда и не услышите.
– Какие сроки?
– Я вас ничем не ограничиваю, – развел руками чиновник, – однако время поджимает. Ходят слухи, что его величество прислушался к доводам графа Лорис-Меликова и склоняется дать ход одному из ужаснейших его начинаний. Это было бы крайне печально для России… и для вас!
– Конституцию подписать? – приподнял бровь Будищев.
– О! Даже вы слышали об этом.
– Не того боитесь, – хмыкнул Дмитрий.
– Извините, но мне, равно как и моим высокопоставленным друзьям, совершенно не интересны ваши мысли на этот счет. Просто сделайте, что вам говорят, и все вернется на круги своя. Стеша возвратится домой. Вадим Дмитриевич признает вас сыном. Барон Штиглиц благословит ваш союз с его дочерью достойным приданым…
– Вашими бы устами да мед пить.
– Я бы на вашем месте поспешил, – презрительно усмехнулся князь, и, изобразив нечто вроде легкого поклона, направился к своему экипажу.
Оставшись один, Будищев махнул рукой, подзывая извозчика.
– Куда изволите, ваше благородие? – осведомился тот, распахивая меховую полость на возке.
Дмитрий на секунду задумался. Домой не хотелось. Там почти уже выздоровевший Семка сначала будет смотреть щенячьими глазами, а потом, так и не дождавшись ответа, начнет предлагать разные способы спасения Стеши, причем самым реалистичным будет подорвать стену тюремного замка, затем ворваться внутрь и выкрасть девушку. Нет, ему надо обдумать сложившуюся ситуацию, а потому…
– Давай-ка, брат, в ресторан, – неожиданно сам для себя решил подпоручик.
– Гуляем! – по-своему понял его тот и махнул кнутом.
Когда-то давно, во времена основания Петербурга, на Большой Морской улице селились моряки, давшие ей это название. Однако это было давно, а теперь здесь стояли Главный штаб, министерство финансов, банки, особняки и шикарные рестораны. В один из них, имевший гордое название «Парижский», и привез Будищева извозчик.
В другое время Дмитрий, возможно, не стал бы посещать такое пафосное и дорогое заведение, но сегодня его мысли были заняты другим.
– Есть отдельный кабинет? – спросил он у метрдотеля.
– Конечно, – скользнул он наметанным взглядом по дорогому мундиру и повел клиента на второй этаж.
Тут было спокойнее. Оркестр еще не играл, публики еще не было, и казалось, что есть возможность немного поразмыслить. К тому же хотелось есть.
– Чего изволите-с? – согнулся в поклоне вышколенный официант.
– Водки!
– Понятно, а кушать?
– Вот ее-то родимую и будем кушать. Впрочем, сообрази чего-нибудь эдакого…
– Как прикажете-с. Есть уха стерляжья, мясо а-ля бордо под соусом…
– Ты еще здесь?!
– Бегу!
Первым на столе возник графинчик с запотевшими стенками, а рядом с ним блюдо с тонко нарезанной семгой и небольшая вазочка с паюсной икрой. Набулькав в рюмку прозрачной как слеза младенца жидкости, Дмитрий собрался уже выпить, как портьера приоткрылась, и внутрь заглянул какой-то тип.
– Вы позволите? – вежливо осведомился он с едва заметным акцентом.
– Какого черта? – не слишком любезно отозвался Будищев.
– Прошу прощения за беспокойство, – ничуть не смутился суровым приемом незнакомец, – но это очень удачно, что мы встретились. Нам с вами срочно нужно переговорить!
– Вам надо, вы и говорите, – пожал плечами моряк, с сожалением отставив в сторону водку.