– Я прекрасно осведомлен о ваших затруднениях, – поджал губы граф. – И именно поэтому поспешил прийти на помощь. Вы можете попросить у его величества аренду[61], с тем, чтобы иметь возможность достойно содержать себя…
Граф Вадим Дмитриевич все говорил и говорил, а в глазах его, до того тусклых и блеклых, вдруг появился блеск, руки иногда подрагивали от возбуждения, как будто это он должен получить имение и таким образом поправить свои дела. Судя по всему, чиновник для особых поручений при министре иностранных дел сумел что-то разнюхать о предстоящих наградах и страстно желал запустить в этот щедрый поток свои цепкие лапки.
– Один вопрос, а при чем тут вы? – резко прервал его внезапно почувствовавший отвращение Будищев.
– Что?!
– Да так, ничего. Просто пока я был нижним чином, вы про меня и слышать не хотели. Когда я едва не стал зятем барона Штиглица, вы сразу сменили гнев на милость. Теперь же вы, ваше сиятельство, готовы бегать за мной по пятам и уговаривать принять наследство и имя.
– Что за намеки вы себе позволяете? – оскорбленно воскликнул Блудов.
– Да какие уж тут намеки, – криво усмехнулся Дмитрий. – Все как раз предельно конкретно.
– Вы… вы… вы – наглец, милостивый государь! Да какое там, ты – мужик! Деревенщина! Байстрюк! Грязный и необразованный! Да-с! Которому волей судьбы выдалась редчайшая возможность приподняться над своим жалким существованием, но так и не сумевшему оценить подобную удачу!
Возмущенный до глубины души Вадим Дмитриевич продолжал сыпать оскорбления, иногда притоптывая в такт очередному выкрику ногой. Наконец, он выдохся и сверлил ненавистного бастарда взглядом исподлобья.
– Вы закончили? – равнодушно осведомился Будищев и, не дождавшись ответа, пошел прочь.
«Может, не надо было так резко?» – мелькнула у него запоздалая мысль. Люсия, как оказалось, барышня немного взбалмошная. Позлится-позлится да и перестанет. Тогда, глядишь, и барон Штиглиц сменит гнев на милость, и снова встанет вопрос о титуле.
– Да ну их на хрен! – внезапно вспылил он. – Я что, комнатная собачка, чтобы меня туда-сюда дергать?
Настроение было испорчено напрочь, и долго копившееся в душе раздражение вылезло, наконец, наружу. В какой-то мере Блудов был прав, Дмитрий не принадлежал к высшему обществу и вряд ли смог когда-нибудь стать его членом. Как бы он ни старался, всегда находился кто-то, готовый щелкнуть его по носу, мол, знай свое место. И лишь среди простых людей вроде Стеши или Федора он чувствовал себя своим. Только не принимали его таким, каким он был. И волей-неволей в голове возник вопрос: «в тех ли я стреляю?»
– Ваше благородие, к вам опять пришли! – отвлек его от мрачных мыслей стражник.
– Вот, блин, просто день посещений какой-то! – чертыхнулся подпоручик. – Кого еще черт принес?
– Не могу знать.
– Тьфу ты, пропасть!
Гостем, которого принес нечистый, оказался чем-то озабоченный Шматов. Участие в спасении царя сильно преобразило старого приятеля. Он приоделся, старался держаться с достоинством и даже стал как будто выше ростом. Впрочем, обычно надолго его не хватало, и, сбросив маску «спасителя отечества», он снова становился тем Федей, которого все знали и любили.
– Какие люди и без охраны! – с усмешкой поприветствовал однополчанина Дмитрий. – Неужто надумал в царскую стражу вступить?
– Поступить, конечно, можно, – важно кивнул головой отставной ефрейтор, отчего с головы едва не слетела купленная по случаю каракулевая господская шапка.
– Так за чем же дело встало?
Это было для них чем-то вроде игры. Едва Будищев стал заместителем начальника охраны, он позвал за собой Федора, и тот не сомневался ни минуты, хотя, немного пообтесавшись в столице, уже знал, что жалованье в тридцать шесть рублей вовсе не так велико, как могло показаться в его родной деревне. В мечтах он уже видел себя в блестящем мундире с крестом и медалями, рядом с царем, но как оказалось, у старого боевого товарища были свои мысли на этот счет. Дмитрий хотел, чтобы Федя стал не просто стражником, а чем-то вроде агента в штатском, который будет работать в толпе. Благо тот имел для этого самую подходящую невыразительную и оттого незапоминающуюся внешность.
Но тут, что называется, нашла коса на камень!
«В шпики не пойду», – заявил как отрезал Шматов, и они впервые за все время знакомства едва не поссорились.
– Обдумать надоть, – со значением в голосе заметил Федор, – если бы хотя в кучера, так мы бы даже не сумлевались!
– Ну-ну, – усмехнулся подпоручик, критически поглядев на приятеля, – думай, голова, шапку куплю.
Попасть в царские конюшни было делом откровенно гиблым. И конюхи, и форейторы, не говоря уж о кучерах, служили там поколениями и чужаков в свою среду не принимали. Да и то сказать, ну какой из Шматова водитель царской кобылы? Ни виду, ни осанки… так, смех один.
– Человек от Щербатого приходил, – шепнул товарищу Федя, убедившись, что рядом никого нет.
– Что хотел? – равнодушно отозвался Дмитрий.
– Сказал, будто девку эту нашли, как ее, Искру, что ли?
– Одну?
– Нет, с мастеровым.
– С Максимом?
– Я им в пачпорт не глядел, но, видать, с ним.
– Где?!
– Точный адрес не сказал, но вроде на какой-то чухонской мызе под Питером. Видать, еще денег за наводку хотят, ироды!
На лицо Будищева набежала тень. Он ничего не забыл и никого не простил, разве что бешеная ярость немного поутихла, уступив место холодной злости. Даже смерть Ипполита не утолила жажды мести в его сердце. К тому же он не привык бросать дело на полпути. Но теперь он был на службе, которая отнимала слишком много времени, и не мог располагать собой, как раньше.
– Граф, я тут подумал, – нерешительно заметил Шматов, по-своему истолковавший его молчание. – Может, хватит кровушку проливать? Все-таки грех это. Не попались сразу, да и пес с ними!
– Это вряд ли, – глухо проронил Дмитрий.
– Как скажешь, – не стал спорить боевой товарищ. – Тогда встречаемся вечером в трактире?
– Знаешь что, брат, – неожиданно заявил Будищев. – И впрямь не твоя это война. Не ходи со мной, я сам справлюсь.
– Думаешь?
– А ты сомневаешься?
– Да нет, – пожал плечами приятель, после чего, нерешительно помявшись, спросил: – Коли так, я пойду?
– Ступай.
По утрам в трактирах обычно тихо. Гулявшие всю ночь купчики вместе с присосавшимися к ним профессиональными прихлебателями уже угомонились и лежат в разнообразных позах там, где их сморило. Разошедшиеся по своим конуркам половые с мальчиками тоже досматривают последние сны, перед тем как их поднимут. Полы еще не метены, посуда не мыта, да и столы толком не убраны.
Рыжий кот с подранным ухом, обычно отирающийся рядом с кухней, пробрался в отдельный кабинет и, пользуясь случаем, вгрызся зубами в почти нетронутую клиентами баранью ногу. Рядом умопомрачительно пахнет недоеденное фрикасе, чуть дальше уже подсохшие ломтики балыка и миска заливной рыбы, и Васька едва слышно урчит от ярости, поскольку понимает, что сожрать все это в одну харю ему не удастся.
На диване живописно раскинулись Тихон Щербатый и его неизменная спутница Лаура. Оба помятые и расхристанные, оттого что ночью им захотелось близости. Правда, у женщины под глазом уже наливается ядовитой синевой фингал, так что, вполне возможно, любовный экстаз был только у одного из них. Вторую пришлось уговаривать.
Вор почивал совершенно спокойно, всем своим видом опровергая распространенное заблуждение, будто для крепкого сна необходима чистая совесть. Зато его подруге явно неудобно, и она время от времени тревожно ворочалась, нервируя этим кота. Наконец, Василий, дернув еще целым ухом, пришел к выводу, что добычу следует перепрятать. Вцепившись зубами в мякоть, он сделал попытку стащить добытое непосильными трудами со стола и, как и следовало ожидать, перевернул сиротливо стоящий почти пустой графинчик. Тот, разумеется, громко звякнув, грохнулся на стол, заставив рыжего разбойника замереть от испуга.
– Что? – открыла глаза проститутка и резко поднялась со своего ложа. – Кто здесь?
Виновник переполоха тут же притих, распластавшись на скатерти, которую еще совсем недавно можно было назвать белоснежной, и только рыжий хвост, предательски дергаясь, нет-нет да и выглядывал из-за укрытия. Некоторое время ничего не происходило. Женщина пыталась понять, что ее разбудило, а кот усиленно притворялся, что его здесь нет. И все могло бы кончиться благополучно, но Лаура вчера изволила перебрать, и потому теперь у нее абсолютно сухая глотка и переполненный мочевой пузырь.
Страдальчески сморщившись, она поднялась и, взявшись дрожащей рукой за горлышко бутылки, набулькала себе полную рюмку марсалы и одним махом отправила ее содержимое в рот. Сладкое вино живительной влагой проследовало в желудок, после чего жизнь сразу же стала казаться молодой женщине не такой уж и безотрадной.
На нее и прежде накатывали непонятные мысли, когда Лаура пыталась представить себе, что будет с ней завтра? Со временем ее красота увянет, после чего Тихон, и без того не являющийся образцом постоянства, найдет себе другую напарницу и уж тем более любовницу. Кое-какие сбережения у нее, конечно, были, но на безбедную жизнь их точно не хватит. Единственная отрада в ее жизни – маленький сын, растет у чужих людей и даже не подозревает, что она его мать.
Хорошо в этом смысле немкам, каких было множество в ее профессии. В отличие от русских девушек, они нисколько не смущались своего занятия, похоже, даже не считая его аморальным. Проведя в России несколько лет и заработав проституцией приличные деньги, они возвращались к себе на родину и спокойно выходили замуж за вполне респектабельных господ. И почему ей нельзя так?
Однако тяжесть внизу живота не дала ей долго размышлять на эту тему. Нужно было идти в дамскую уборную, а для этого следовало хоть немного привести себя в порядок. Конечно, тут ее во всяких нарядах видели и даже без таковых, но все же уподобляться некоторым ее товаркам, способным без всякого смущения нафурить в углу, ей не хотелось.