— Кушать будете? — встретил ее улыбающийся Федор.
На столе рядком стояли миски с разной одуряюще пахнущей снедью. Вареная картошка с простоквашей. Печеная рыба. Квашеная капуста с огурчиками. Домашний хлеб. Блюда, конечно, были самые простые, можно даже сказать крестьянские, но после неизменного габер-супа[40] угощение казалось царским. В иное время, Геся, возможно, проявила бы выдержку, но…
— Наголодались, Гедвига Генриховна, — сочувственно вздохнул наблюдавший за ней сердобольный Шматов.
— Федя, отчего ты зовешь меня Гедвигой? — спросила девушка, покончив с едой. — Ты ведь, верно, знаешь теперь, как меня зовут?
— Дык, привык я так, — пожал плечами парень. — А что до прочего, так оно мне без разницы.
— Что это за дом?
— Это Виртаненов, сродственников моей Аннушки. Граф велел снять домик на всякий случай, а у них как раз был. Ну и сладились.
— Он уже граф? — усмехнулась Геся.
— Еще нет, но какие его годы?
— Даже так!
— Тебя это теперь не касается, — тихо проговорил, неслышно появившийся в гостиной Будищев.
Его способность неслышно пройти, когда в этом была необходимость, всегда поражала модистку. Все равно, были под его ногами старые доски или только что выпавший снег, будь он обут в мягкие войлочные тапки или подкованные железом сапоги, если ему нужно было подкрасться, он это делал.
— Я все думала, когда же ты появишься? — с трудом подавив дрожь, спросила она.
— У меня были дела.
— О, они у тебя всегда есть!
— Проверял, будет ли за тобой слежка.
— И что же?
— Как выяснилось, никому ты нахрен не нужна. Ну, или они не успели узнать о твоем освобождении.
— А что нужно тебе?
— Мне?
— Да тебе! Ты ведь зачем-то встретил меня, привез сюда. Позаботился, чтобы здесь оказались мои вещи, но не было чужих глаз. Бог мой, да я уверена, что и с моим внезапным освобождением не обошлось без тебя. Это ведь так?
— В общих чертах, верно.
— Но здесь нет ни Стеши, ни Семки, значит ты что-то задумал!
Ответом ей была звенящая тишина. Геся никак не могла взять в толк, что случилось, но при этом никак не могла решиться спросить, а Будищев, смотрел на нее так страшно, что, казалось, вот-вот прожжет в ней дыру. Первым, не выдержал Шматов. Внезапно всхлипнув, он отвернулся и выдавил из себя неожиданно тонким для взрослого мужчины голосом:
— Помёр Семка!
— Что? — вздрогнула, никак не ожидавшая подобного девушка.
— Что слышала, — хмуро бросил Дмитрий. — Твои приятели-революционеры, устроили любимую забаву, «попади в царя бомбой». А то, что вокруг были люди, им, как обычно, похрен! Вот наш Сема под раздачу и попал.
— Не может быть!
— Почему не может? Чем он лучше солдат, подорванных вместе с царской столовой?
— А, девочка, что с ней?
— Ты ее в Трубецком бастионе разве не видела? — скривился Будищев.
— Что?!
— Вот только не надо этого цирка!
— Погоди, ты хочешь сказать, что она тоже в тюрьме? Но за что?!
— Какой своевременный вопрос!
— Из-за меня? — округлила глаза бывшая узница.
— Неожиданно, правда? Ну, ты ведь в вакууме живешь, как, мать твою, звезда! Рядом с тобой никого нет. От твоих дебильных действий никто не пострадает. Дела в мастерской не встанут, а работницам жалованье будет с неба падать. Ведь так?
— Нет, — подняла на него заплаканные глаза Геся. — Я жила вовсе не в пустоте! Я каждый день видела, как дурно и беспросветно существование простых людей. Как они мерзнут в холодных хибарах. Как они вынуждены тяжко трудиться по четырнадцать часов,[41] чтобы заработать на кусок хлеба для своих детей.
— Замолчи!
— Не смей затыкать мне рот! Да я все это видела, да и ты тоже! Но ты всегда хотел в другой мир. Хотел, чтобы за тобой признали титул, стать преуспевающим коммерсантом, известным предпринимателем, на худой конец. Радуйся, у тебя получилось. Но есть люди, для которых этого мало. Которые хотя счастья для всех! Понимаешь, для всех…
— И для этого счастья, нужно разорвать бомбой мальчишку? — скрипнул зубами взбешенный Будищев.
— Я не знаю, что там произошло, но уверена, что это случайность. Ужасная, трагическая, но случайность!
— Все у вас случайно и никто ни в чем не виноват.
— Подожди, я, кажется, поняла, что ты задумал… ты хочешь, чтобы я выдала тебе своих товарищей? И ты их… Ну, конечно, только в твоей голове мог родиться такой иезуитский план! Но знай, даже если ты вернешь меня в тюрьму, или убьешь, или будешь пытать, я все равно ничего тебе не скажу. Просто потому что не знаю! Они постоянно меняют место жительства, одежду, документы. И тебе никогда их не найти!
— А вот тут ты ошибешься.
— Никогда не отступаешь, верно? — горько усмехнулась Геся. — Боже, как я могла жить с тобой?
— Оставь Господа в покое, он тут ни при чем. Я в курсе, что твои дружки меняют квартиры и личины, и даже знаю, кто им дает на это деньги. Я первым делом проверил квартиру Искры и сразу понял, что она туда не вернется. И уж конечно, мне понятно, что ты после полугода в заключении не можешь ничего знать о ее новом убежище.
— Тогда что ты хочешь?
— От тебя? Ничего!
— И зачем ты все это делаешь?
— Тебе не понять.
— Конечно! — фыркнула девушка. — Где уж мне…
— Федя, где фотография? — повернулся к Шматову Дмитрий.
— Тут, — мрачно буркнул парень, доставая из стола конверт из толстого картона.
В нем оказался групповой фотографический снимок, сделанный вскоре после взятия Геок-тепе, на котором был запечатлен персонал госпиталя и несколько зашедших к ним в гости офицеров.
— Никого не узнаешь? — спросил Будищев.
— Нет, — скользнула равнодушным взглядом по карточке Геся.
— А ты присмотрись.
— Кажется, это ты во втором ряду, — присмотрелась она, после чего добавила более заинтересованным тоном, — а кто эта сестра милосердия рядом?
— Баронесса Штиглиц.
— Так вот она какая…
— Вы знакомы?
— Нет, конечно. Но, разумеется, я слышала о ней. Дочь придворного банкира и самая богатая невеста Петербурга внезапно отправилась на войну… а почему она стоит так близко к тебе?
— Ревнуешь? — усмехнулся Дмитрий, с досадой отметив про себя проницательность бывшей любовницы.
— Вот еще! Хотя неприятно сознавать, что ты недолго томился в разлуке.
— Угу. Только не говори мне, что у тебя такой живот от недоедания вырос!
— Не меняй тему разговора!
— Вот сюда! — ткнул он пальцем в фотографию, потеряв терпение.
— Что я должна там увидеть? Ну, кроме твоей новой пассии, разумеется. А что, еврейка ставшая сестрой милосердия, все как ты любишь!
— Этого солдата зовут Марк Барнес!
— Что?
— Что слышала. Марк Барнес. Он фельдшер и унтер-офицер, что для нижнего чина иудейского вероисповедания очень недурственная карьера. Вроде бы хочет выучиться на врача.
— Этого не может быть!
— Брательник твой это, точно говорю, — вмешался молчавший до сих пор Шматов. — У Графа твоя карточка была, так он, как твою личность увидал, так аж в лице переменился. Откуда говорит у вас это?
— Невероятно!
— Это еще не все, — продолжил Будищев. — Он вышел в отставку и скоро прибудет в Питер. Прикинь, какой его ждет сюрприз!
— Ты рассказал ему про меня?
— То, что ты в тюрьме я тогда еще не знал. Мне, если честно, вообще не доходит, как ты могла променять свою модную мастерскую, богатых клиенток и обеспеченную жизнь на… на что ты променяла все это?!
— Многие сочувствуют революционному движению, — тихо прошептала бывшая модистка.
— И этим ограничиваются! — криво усмехнулся Дмитрий, после чего продолжил спокойным голосом. — Короче, подруга. У тебя есть брат, которого ты так долго искала. В конце концов, скоро будет ребенок. Не знаю, значит ли он для тебя хоть что-то, но не совсем же ты тварь? В общем, вы можете уехать за границу. Более того, я дал слово, что ты именно так и сделаешь. Руки у тебя, откуда надо растут. Мозги тоже есть, хоть и набекрень. Устроитесь как-нибудь.
— А если я откажусь?
— Вернешься назад в тюрьму. Там же родишь. Выживешь при родах, ему дорога в сиротский дом, а тебе по этапу. Марка, когда узнают, что он твой родственник, нахрен вышлют из столицы и уж в любом случае не дадут поступить в университет. Вот такой расклад.
— Я уж думала, ты пригрозишь убить меня…
— Мне плевать, что ты про меня думаешь.
Имевшая от природы живое воображение Геся на минутку представила себе все то, о чем он только что рассказал, и ее невольно бросило в дрожь.
— Я не хочу назад! — прошептала она.
— Показать где граница? — усмехнулся Будищев.
Побледневшая девушка несколько раз глубоко вздохнула, потом подняла на бывшего любовника глаза и тихо сказала.
— Чтобы уехать за границу, нужны деньги.
— Это уж как водится.
— Надо снять квартиру, — продолжала она, — заплатить акушерке, потом нанять няню. Это не говоря уж о брате. Выучиться на врача стоит недешево, а он вряд ли смог много накопить.
— Я мог бы помочь тебе, но, если честно, не вижу смысла. У меня много других проблем.
— Что ты хочешь? Я же говорила, что ничего не знаю о местоположении своих товарищей.
— Как знать? Наверняка есть какие-то общие знакомые, через которых можно передать весточку. Привязанности, вроде престарелых родственников или бывших возлюбленных. Привычки, от которых трудно избавиться. Всякие мелочи, на первый взгляд не важные, но могущие помочь в поисках. Ты ведь долго крутилась среди них и многих знаешь. Просто расскажи мне и я дам тебе денег.
— Сколько?
— Три тысячи рублей.
— Этого мало!
— Больше все равно не дам.
— Но у меня же был счет в банке, мне принадлежала мастерская…
— Был, — не стал спорить Будищев. — Но, во-первых, на нем, куда меньшая сумма, а во-вторых, он открыт на имя некоей Гедвиги Берг. Ты же у нас, внезапно, Геся Барнес. Что касается мастерской, то твоя революционная деятельность довела ее до полного краха. Это не говоря уж о том, что тебе принадлежала лишь половина. Три тысячи нормальные деньги в твоем положении, тем более что у меня сейчас больше нет. Соглашайся.