В этом контексте проблема границ рациональности (то есть системы мировоззренческих установок и ценностей) или рациональностей во множественном числе в принципе не ставилась в России как культурно или политически значимая. Начиная с 2000‐х годов политический курс все больше ориентирован на единую официальную трактовку политических и исторических событий с ограниченной амплитудой альтернативных мнений. Однако для того чтобы модель агонистической или диссенсуальной публичной коммуникации работала (а именно эту задачу декларируют российские политические ток-шоу), нужно, чтобы в саму идею проявления различий в публичной сфере была встроена предпосылка наличия разных рациональностей или по крайней мере разных традиций мысли с их разными языками. Такая предпосылка дает возможность посмотреть на своего оппонента не как на «абсолютного идиота», а как на носителя альтернативной точки зрения, обусловленной его культурой мышления[1412].
В последнее десятилетие в западной политической философии разрабатывается концепт эпистемического исключения, суть которого заключается в том, что оппонент заведомо дискредитируется как «нелогичный», «нерациональный». Субъектами эпистемического исключения исторически становились женщины, рабы, этнические, религиозные и сексуальные меньшинства, инвалиды, неэксперты той или иной профессиональной области[1413]. Сегодня механизмом эпистемического исключения пользуются те, кто организует доступ к публичной сфере, отводя привилегированное положение одним группам/участникам и дискриминируя других. В современных переговорных практиках эпистемическое высокомерие выражается в виде механизмов пассивного исключения или пассивной дискриминации: когда формально участники включены в общее коммуникативное пространство, но они отказывают друг другу в праве на рациональность. Как сказал один из спикеров «Права голоса» другому в ответ на его альтернативное мнение: «[То, что вы говорите] это какой-то поток сознания (это просто горячечный поток сознания)» («Украинское перемирие». Часть 1-я. «Право голоса», выпуск от 15.12.2014). «Поток сознания» в данном случае означает, что для оппонента высказывание является информационным шумом и не несет в себе содержания, в то время как для говорящего оно видится логичным и рациональным. Другой вариант отказа воспринимать оппонента был озвучен участницей выпуска «Американская мечта» (7.09.2015), которая в ответ на реплику собеседника сказала: «Это было субъективное мнение, а на самом деле…». Дискредитация оппонента таким образом означает, что в сознании участников коммуникации нет презумпции возможности (и равноценности) разных рациональностей, равно как и телеведущие не ставят себе целью различить разные описательные языки и аксиологии.
Непрояснение основных понятий и терминов, определяющих дискуссию, – еще одна предпосылка, которая делает публичную агонистическую культуру неработающей. В качестве примера можно привести один из выпусков «Права голоса» на тему «Бездуховный Запад» (23.09.2015). Определиться в отношении западной аксиологии – это очень актуальная и болезненная для российского общества проблема, поскольку консервативная национальная традиция входит в столкновение с западной либерально-демократической. Образ либеральной Европы и особенно Америки в 2000–2010‐е выстраивается в СМИ и публичных речах политиков через негативные характеристики, которые оттеняют позитивные моменты российской самоидентификации. По разные стороны ценностных баррикад оказываются, например, такие понятия, как демократия и патриотизм, свобода выбора партнера и традиционная семья, свобода слова и вера (соответственно первые понятия пар – со знаком минус, вторые – со знаком плюс). Образ «бездуховного Запада» противопоставляется «духовной России», которая дорожит своими корнями и традиционными ценностями[1414].
В этом контексте «Право голоса» ставит перед собой важную задачу разобраться, насколько такое восприятие Запада справедливо, чем оно обусловлено, какие могут быть ему альтернативы и т. д. Проблема, однако, в том, что с самого начала определение основному понятию не дается: что значит «духовность» или «бездуховность»? От какой понятийной сетки мы отталкиваемся? В рамках какого языка рассуждаем? Поэтому участники могут до хрипоты спорить о том, духовен Запад или бездуховен, но им будет очень трудно артикулировать различия продуктивным образом именно потому, что понятийные предпосылки разных точек зрения изначально не проговариваются. Так, не оговаривается, что в студии сталкиваются две традиции мысли: либерально-демократическая (для которой «духовность» нации является синонимом ее культурного наследия) и консервативная (для которой «духовность» является синонимом религиозности и антонимом прагматизму). Это совершенно разные системы координат, и для того, чтобы соединить их в едином коммуникативном пространстве, нужно задать обобщающие параметры рассуждения. Вернее, показать, где именно проходят границы разных языков и как через эти границы можно переходить. Иначе оппоненты будут отрицать право альтернативной трактовки на существование. Так, один из участников выпуска «Бездуховный Запад» воскликнул, реагируя на аргумент своего оппонента: «Под духовностью [у вас] понимается [Х] – все это не имеет отношения к реальности!» Действительно, преобладающим и скорее фоновым, чем осознанно артикулируемым пониманием духовности в этом выпуске «Права голоса» было представление о духовности как моральности в значении религиозности (ориентации на веру и верность идеалам). Такое понимание свойственно консервативной традиции, но совершенно несвойственно либеральной, изнутри которой, впрочем, аргументы также подавались без прояснения понятия. В шуме всеобщего речевого потока духовности противопоставлялся прагматизм и инстинкт. Далее спорящие доказывали, действительно ли Запад прагматичен/руководствуется примитивными инстинктами или нет. Но если бы значения понятий были эксплицированы, например, духовность определилась бы как культурное наследие нации, то дискуссия могла бы включать в себя вопросы о ценностях культурного самосознания на Западе, о значении культуры и формах культурного самоопределения, о том, насколько хорошо мы знаем западную культуру и насколько она интегрирована в наше собственное культурное пространство. Однако весь этот семантический пласт значений был совершенно изъят из разговора только потому, что один из участников изначально задал весьма узкую и спорную оппозицию: религиозность (духовность) vs прагматизм (бездуховность), которая и определяла «безвыходность» дискуссии.
Далее участники могли вступать в борьбу фактов по поводу автоматически вброшенной оценочной предпосылки. Например, в реплики участников в общем шуме встраивается эмоционально окрашенная ремарка ведущего о том, что «при всем уважении к либеральной культуре, лоббирование (в контексте разговора: легитимация. – Т. В.) гомосексуализма – это аморально и неуважительно к окружающим». Далее стороны вступают в борьбу фактов: одни утверждают, что в Америке легализованы однополые браки (аргумент за бездуховность Запада), другие утверждают, что, напротив, в Америке известны многочисленные случаи протестов против однополых браков (аргумент за духовность Запада). Ни те ни другие не успевают поставить под вопрос вброшенную ведущим предпосылку и спросить: а почему, собственно, легитимация гомосексуальности неуважительна к окружающим? Таким образом, телезрители погружаются в атмосферу экспрессивного герметичного антагонизма с достаточно предсказуемым набором переменных.
Неожиданно продуктивной в плане различения языков получилась, однако, дискуссия либеральных спикеров с председателем Синодального отдела по взаимодействию Церкви и общества Московского патриархата, членом Общественной палаты Российской Федерации о. Всеволодом Чаплиным («Право знать!», выпуск от 22.11.2014[1415]). О. Чаплин известен своей общественной деятельностью, антизападными антилиберальными пророссийскими настроениями, приверженностью прогосударственной идеологии и провокационными высказываниями. Дискуссия получилась достаточно продуктивной за счет того, что спор выстраивался на отчетливой границе двух языков – либерально-демократического и консервативно-ортодоксального и критика не столько целилась показать несостоятельность мнения оппонента, сколько выявляла условность предпосылок суждения. Основные направления дискуссии строились вокруг принятой незадолго до выпуска передачи «Декларации русской идентичности». Документ был принят 11 ноября 2014 года по итогам заседания XVIII Всемирного русского народного собора, посвященного теме «Единство истории, единство народа, единство России». Он начинается с признания: «Очевидно, что общее российское гражданство, объединяющее на протяжении долгих веков представителей самых разных народов, не упразднило многонациональный состав нашего государства. Граждане России могут быть русскими, карелами, татарами, аварцами или бурятами, в то время как русские могут быть гражданами России, США, Австралии, Румынии или Казахстана. Национальные и гражданские общности существуют в разных феноменологических плоскостях»[1416]. А заканчивается он констатацией необходимости для всех русских придерживаться православной веры и разделять единую интерпретацию героической истории с четко определенными маркерами («Каждый русский чувствует глубинную эмоциональную связь с главными событиями своей истории: Крещением Руси, Куликовской битвой и одолением Смуты, победами над Наполеоном и Гитлером»). Таким образом, если многообразие национальностей допустимо, то вероисповедание и интерпретация «общей для всех» истории становятся объектом монополии государственной идеологии