Несмотря на распространение просвещения, Потанин возмущался отсутствием организованной группы «инородческих» интеллектуалов, так как «нет у них концентрации, нет ни киргизского, ни бурятского умственного центра». Однако, как ни странно, одной из самых перспективных групп областники видели якутов: в силу различий в экономическом развитии региона «только одни якуты как будто разрешили этот вопрос [культурного развития] или, по крайней мере, имеют задатки разрешить его»[542]. Действительно, к началу XX века в Якутской области стала зарождаться группа местных интеллигентов[543], задумывавшихся о судьбе региона. Описывая основные задачи якутской интеллигенции, М. Афанасьев, один из первых представителей интеллектуалов, подчеркивал:
…Якутская область – наша родина, и там нужны люди и примеры… Мы очень далеки от образованных русских, и наша нравственная обязанность помочь якутам сделать первый шаг на пути к развитию… Только тесная и живая связь с образованной частью русского общества может поддержать нас, дать нам возможность жить и быть полезными там, в родной стране[544].
В это время общественность в Якутии практически отсутствовала. Культурное пространство было сосредоточено в Якутске, не отличаясь большим многообразием. Небольшая по численности публика собиралась в местном клубе для проведения публичных чтений (Жуковского, Пушкина и т. д.), театральных и музыкальных вечеров[545]. Подобный социальный институт во многом компенсировал отсутствие в провинции общественной и политической жизни и являлся основным местом не только интеллектуалов, но и рядовых жителей Якутска: происходило постепенное вовлечение якутов в публичную сферу.
Нарастающее социальное недовольство, земельный вопрос и административная политика создавали предпосылки для появления местной интеллектуальной прослойки. Социализируясь с политическими ссыльными, народниками и учеными, якутский общественный деятель, журналист и публицист В. Никифоров перенял ключевое понятие «интеллигенция» – в народническом понимании моральное сообщество, осознающее свой долг перед «народом» (нацией), противостоящее официальным властям и борющееся за социальное равенство и справедливость[546]. Новый идейный опыт, полученный им в ходе Сибиряковской экспедиции, определил его интеллектуальный путь в качестве проводника демократических институтов и дискурса социальной справедливости в Якутской области во время революционных событий 1905–1907 годов[547]. В контексте кризиса Российской империи, неспособной справиться с нарастающим массовым недовольством, 4 января 1906 года по инициативе Никифорова был создан «Союз якутов»[548]. Члены-организаторы высказались за введение земства, за признание всех земель, находившихся в пользовании инородцев, принадлежащими якутам, за представительство в Государственной думе. Главной целью «Союза» было «прочное установление своих гражданских и экономических прав»[549]. Это ознаменовало бурный рост общественной жизни в Якутии.
Сформировавшийся на территории Якутской области дискурс самоуправления стал получать распространение благодаря зачаточным механизмам публичной политики – через прессу, выступления, литературные вечера. Постепенно идеи интеллигенции проникали в города и улусы Якутской области – учитывая огромные расстояния и неразвитость коммуникаций, непосредственную роль в передаче информации играли межродовые и межличностные связи. Для молодой якутской печати было важно поддерживать идейную взаимосвязь с общесибирским и областническим полем, «обсуждение и освещение местных вопросов и нужд»[550]. Рост общественной активности в Якутской области на фоне относительной либерализации после 1905–1907 годов был восторженно встречен в региональной печати: много писали о деятельности «Союза якутов», об организации просветительских обществ, целью которых было народное образование. Однако пропорционально возросло и давление со стороны администрации, которая препятствовала регистрации новых инициатив, каждый год закрывая региональные газеты[551]. Происходившая трансформация социального пространства в результате деятельности якутской интеллигенции воспринималась не более и не менее как «ломка строя»[552], а вовлечение широких масс якутов в решение проблем области – как «смелый опыт над строем целой нации»[553]. Репрессии властей не смогли затормозить развитие процессов общественной самоорганизации в Якутии и переосмысление местных интересов как национальных – в прессе, дискуссиях в клубах и театральных постановках.
Начавшаяся в 1914 году война сыграла важнейшую роль в регионализации пространств империи[554]: невозможность призыва «инородцев» в действующую армию воспринималась ими как символическое исключение из общеимперских гражданских процессов. Развитие публичных пространств в Якутии, идеи просвещения, социальной справедливости и демократии, а также некоторые социальные модификации привели к активизации национального движения. Как отмечал К. Залевский, общественная революционная волна способствовала развитию национальной культуры в различных окраинах империи, активизируя национальный вопрос, «игравший всегда важную роль в общественной жизни»[555]. Механизмы публичной сферы в данном контексте выполнили одну из ключевых функций мобилизации населения сибирской окраины, ее вовлечения в модерные дискурсы национализма, самоуправления и автономизма, а также повлияли на рост читающей публики и на формирование якутского «воображаемого сообщества».
Таким образом, благодаря многочисленным миграциям, расширениям общественных и коммуникативных сфер, увеличению образовательных возможностей в Российской империи сформированная «сверху» публичная сфера стала не только важным инструментом зарождения образованной публики и интеллектуалов в центре, но и средством распространения знаний и роста региональной самоорганизации в Сибири и ее «национальных» областях. Постепенная либерализация законодательства, демократизация общественной сферы и ослабление цензуры позволили ранее маргинализированным слоям сибирской и «инородческой» интеллигенции распространять идеи посредством печатного слова и публичного дебата, что приводило к увеличению циркуляции знания в региональной перспективе[556]. Появление в революционный период общественно-политических свобод давало местной интеллигенции больше возможностей для формирования общественного мнения в регионе и артикуляции актуальных социальных и политических вопросов. Важнейшим из них был вопрос регионального (земского) самоуправления, который на окраинах приравнивался к способности решить практически все местные вопросы, от проблем социокультурной жизни до постимперских проектов самоуправления и автономии.
(Ранне)советские медиа и новые схемы публичной коммуникации
Стивен ЛовеллПубличная сфера в России в эпоху стенографии[557]
Как неоднократно отмечали, реакция на важнейшую работу Хабермаса в англоязычном мире запоздала на одно поколение. Перевод «Структурной трансформации публичной сферы» вышел в 1989 году, когда ожила надежда на то, что открытая и рациональная публичная дискуссия способна изменить политическую обстановку: железный занавес был сорван, и объявленная Горбачевым гласность достигла своего апогея. Однако если мы посмотрим на историю России в целом, то поймем, что таких моментов было немного. Размышления о том, что происходило к востоку от Бреста, неизбежно вызывают в памяти возражение, которое нередко высказывали критики Хабермаса, полагавшие, что он идеализирует публичную сферу, существенно преувеличивает свойственное ей равноправие и возможности, которые она дает для рациональной дискуссии. Многие читатели отложили книгу, не уверенные, чтó перед ними – историческое исследование или размышления либерала об идеальных условиях для осмысленного публичного дискурса[558]. Слишком уж часто публичная сфера не дотягивает до высокой планки, заданной в «Структурной трансформации публичной сферы». Если это справедливо в отношении «буржуазной» Западной Европы, то уж тем более верно в отношении России, в которой власть до 1917 года (а некоторые полагают, что и по сей день) всегда была «абсолютной».
Однако это, вероятно, свидетельствует не о том, что мы должны отвергнуть концепцию Хабермаса, а о том, что нам следует ее доработать, чтобы сделать применимой и к «смешанным» случаям, сочетающим в себе «буржуазные» и «абсолютистские» черты. Сам Хабермас дал понять, что его анализ работает только для Западной Европы XVII–XVIII веков, не исключив возможности его корректировки для другого материала. Стремясь создать такого рода доработанную модель, мы в этой статье обратимся к тому периоду дореволюционной истории, когда было больше всего надежд на развитие некой формы просвещенной публичной сферы, к первой эпохе «гласности», то есть к периоду «Великих реформ» Александра II. Но это заставляет нас переключить внимание с содержания публичного дискурса на его форму. Многие отмечали, что понятие