[702]. Иными словами, победа капитализма означала возникновение публичного над приватным, хотя власть внутри отдельного капиталистического предприятия, оставаясь «частным законодательством», в определенном смысле остается «куском феодализма». Но в целом именно из разделения публичного и приватного вытекает концепция автономии индивида: «На рынке каждый отчуждающий и приобретающий является, как мы видели, юридическим субъектом par excellence. Там, где на сцену выступает категория стоимости и меновой стоимости, там предпосылкой является автономная воля лиц, вступающих в обмен. Меновая стоимость перестает быть меновой стоимостью, и товар перестает быть товаром, если меновая пропорция определяется авторитетом, расположенным вне имманентных законов рынка. Принуждение, как приказание одного человека, обращенное к другому и подкрепленное силой, противоречит основной предпосылке общения товаровладельцев»[703]. В Советском Союзе, находящемся на переходе от капитализма к социализму, сохраняется «чисто-юридический, то есть судебный порядок урегулирования отношений» (поскольку государственные предприятия СССР участвуют в товарообороте как «автономные единицы», связанные друг с другом через рынок, хотя эта автономия и сохраняется «лишь как метод»), но «наряду с этим сохраняется и с течением времени несомненно будет усиливаться непосредственное, то есть административно-техническое руководство в порядке подчинения общему хозяйственному плану»[704].
Все эти наблюдения, которые Пашуканис изложил еще в 1923 году, позволяют нам наметить концептуальную рамку социалистической публичной сферы. Действующими лицами этой сферы не являются автономные субъекты; автономия отсутствует потому, что отсутствует рынок и с ним отсутствуют товарные отношения, а именно товарные отношения являются условием для автономии субъекта. Без рынка отсутствует и деление на публичную и приватную сферы. И тогда вместо совокупности частных лиц (читай, буржуа) с автономной волей, участвующих в рыночном обмене и одновременно в публичной сфере, регулирующей этот обмен, социалистическая публичная сфера оказывается населена индивидами-рабочими, коллективно осуществляющими производственный план.
Подобно тому, как складыванию буржуазной публичной сферы предшествовало формирование определенного рода социальных и экономических структур, социалистическая публичная сфера возникала в специфических исторических обстоятельствах. Важнейшими из них были два: уничтожение частной собственности и рынка (вытесненного в обширную, но периферийную зону «теневой экономики») с последовавшей заменой их плановой экономикой, а также стартовавшая одновременно с этим амбициозная программа построения социализма, разрушившая или по крайней мере сильно деформировавшая противопоставление «публичного» и «приватного», столь важное для определения буржуазной публичной сферы[705]. Экономика СССР начала двигаться по неизведанным маршрутам командно-административного регулирования и уже в начале 1930‐х годов в полной мере столкнулась с проблемой организации, стимулирования и контроля труда при отсутствии рынка и конкуренции.
Творцы плановой экономики искали выхода из тупика на путях «социалистического соревнования», субститута конкурентной борьбы. Соревнование предполагало организацию, ключевым элементом которой являлись медиа[706]; печатные газеты представляли собой вершину айсберга, состоявшего из стенгазет, листовок, плакатов, «живгазет» и оформления рабочих мест, в той или иной форме поддерживавших и стимулировавших соревнование. Идеологические усилия советской власти оказались направлены теперь не только на легитимацию политического порядка, но и на управление колоссальной экономикой[707]. Чем дальше от уровня центральных изданий, в наибольшей степени загруженных идеологической репрезентацией, тем больше эта роль медиа в социалистическом обществе возрастала. Мы постараемся проиллюстрировать этот тезис анализом соответствующего газетного контента.
Рассмотрим обычный экземпляр советской газеты эпохи индустриализации, издававшейся в провинциальном городке, значимом (но не крупнейшем!) промышленном центре, проходившем в годы пятилетки переоснащение. Таком, как небольшой уральский город Лысьва, где располагался металлургический завод, до 1917 года принадлежавший Шуваловым, а в межвоенную эпоху известный как завод имени газеты «За индустриализацию». В годы индустриализации здесь каждые два дня выходила газета «Искра», включавшая четыре страницы.
Возьмем выпуск «Искры» от 18 апреля 1931 года. Год не случаен: к этому времени пятилетний план находился в глубочайшем кризисе, и советское руководство напрягало все силы, чтобы хоть как-то выполнить свои же сверхамбициозные показатели. Пресса, как и все остальные организационно-властные ресурсы, была брошена на передовую борьбы за план. День, напротив, был подобран случайно – подальше от крупных партийных съездов, заполнявших всю прессу Союза перепечатками докладов, подальше от крупных международных событий, подальше от праздников советского календаря. Конечно, неделя не была совсем уж нейтральной – на днях в Испании была свергнута монархия, а само 18 апреля было годовщиной Ленского расстрела, игравшего значительную (хотя и далеко не первостепенную) роль в революционной мифологии СССР. Кроме прочего, газета и вовсе не должна была выходить в этот день (пришедшийся, кстати, на субботу, хотя в условиях непрерывной рабочей недели это не было важным); маленькая заметка на первой странице сообщала читателям, что по нерасторопности начальника типографии номер «Искры» не успели напечатать к 17 апреля, когда – согласно своему регулярному интервалу – она должна была увидеть свет.
Итак, о чем писала лысьвенская «Искра» 18 апреля? Первая страница, как и у всех городских и заводских газет СССР того времени, была посвящена производству, вторая – сельскому хозяйству, хотя конкретно в этом номере на вторую страницу попал и заводской материал. На третьей странице под лозунгом «Вырвем рабочие поселки Лысьвы из лап бескультурья, грязи и обывательщины» обсуждались вопросы городской жизни. И, наконец, на четвертой странице разместился обзор новостей с разных концов СССР и международных дел.
Контент «Искры» может быть поделен по своему характеру и происхождению на несколько блоков. Первый из них – это та самая пропаганда, набор материалов, транслируемых из идеологического центра: выступления вождей, тезисы идеологов-теоретиков, а также мощный блок по международному положению. Эту часть газеты можно условно назвать «пропагандистской». Равным образом и международный обзор, сообщавший о германо-австрийском таможенном союзе, был далек от сухого изложения новостей:
Против этого-то и вопит французский империализм и его подручные – Чехословакия, Югославия, Венгрия, Польша. Они отлично понимают, что мощь германской буржуазии усиливается от хозяйственного объединения с Австрией. Ропщет и итальянский империализм, который еще недавно открыто мечтал о поглощении маленькой Австрии. Недовольно и так называемое «рабочее» правительство Англии. Оно, как верный слуга английского промышленного капитала, явно побаивается усиления германской конкуренции на рынках Центральной и Юго-восточной Европы[708].
Однако пропагандистско-идеологический блок не был крупнейшим. По размеру он уступал второму блоку – материалам, посвященным сугубо локальным вопросам, почти исключительно производственным и бытовым[709]. «Искра» была озабочена практически всеми вопросами производства на основном городском предприятии – заводе имени газеты «За индустриализацию».
Сообщения о городской жизни, помещенные на третьей странице выпуска «Искры», целиком состояли из материалов «массового рейда» рабкоров «Искры», «Рабочей газеты»[710] и «легкой кавалерии» местного комсомола, состоявшегося поздно вечером 12 апреля. В подписях под статьями и заметками фигурирует в общей сложности 22 фамилии рабкоров, хотя на деле в рейде участвовало еще больше людей.
Материалы, подготовленные рабкорами, живописали самые разнообразные ужасы лысьвенского быта – антисанитарное состояние общежития ФЗУ, рукоприкладство гражданки Волосновой, избивающей собственную падчерицу, отсутствие в рабочих домах и бараках красных уголков. В центре же внимания «легкой кавалерии» находились так называемые «типы» – пять огромных казарм на 650 квартир, выстроенные в годы Первой мировой войны. Перенаселенные «типы» не сходили со страниц «Искры», будучи рассадником хулиганства и дебоширства даже по меркам совсем небезопасной Лысьвы начала 1930‐х годов.
Не то чтобы рейд «легкой кавалерии» выявил что-то необычное – одни и те же жалобы можно было встретить в любой заводской или районной газете Урала; жалобы эти можно было разделить на две большие группы – отсутствие культурного (клубы, красные уголки) и бытового (вода, топливо, постельное белье, питание) обслуживания и скверное поведение самих жителей (хулиганство, пьянство). Как правило, скверное поведение вытекало из нехватки культурного и бытового обслуживания – рабкоры уверяли, что в Механических казармах «все рабочие, с какими только мы ни говорили, сильно возмущены тем, что они всеми заброшены и вместо культуры к ним в казармы идет вино, карты, драки».
Заметки рабкоров, старавшихся, по-видимому, фиксировать или передавать речь самих обитателей «типов», иногда выглядели довольно курьезно – сегодня они воспринимаются едва ли не как сатирические зарисовки:
Топчанки наполовину были заняты спящими. За отдельным столом сидело несколько человек русских и нацмен (татар). Люди ужинали, а над столом на воткнутых шестах висели и сохли портянки. Присутствующих это ничуть не смущало. На наш вопрос – есть прогулы? последовало многоголосое «Нет!»