– Ударная бригада бетонщиков им. 13‐й годовщины Красной армии не делает прогулов ни в какие дни, – заявил старший бригадир.
Старая казарма, но новые люди, жизнерадостные, бодрые и смелые, они здесь так же, как и в цехах, в непреодолимой воле энтузиастов противопоставили старым загнившим устоям новое, настоящее.
Однако в стенах этих казарм еще худшие виды бескультурья. Здесь также не оказалось ни газет, ни шашек, ни радио, ни красного уголка. И только один из нацмен укоризненно заметил – «кабишь двуя сутка не бывал кипятка, плуха это»[711].
Если люди в «типах» – хорошие, кто же тогда виноват в разрухе? Рабкоры винили местных начальников: горсовет Лысьвы не уделяет внимания рабочим окраинам, ЦРК уже месяц не может организовать в «типах» столовую, культурная работа не ведется… Работники культпросвета даже «легкую кавалерию» не смогли обеспечить сопровождением: «Об этом была договоренность с завклубом металлистов и рабочим клубом, которые в результате оказались бессовестными обманщиками. Слышите, товарищи Ильин, Широков, Шардаков и Иванов?»
Впрочем, рейдом по рабочим окраинам присутствие рабкоров в номере «Искры» от 18 апреля не ограничивалось. На первой странице помещались и маленькие заметки о разных лысьвенских делах, написанные явно участниками этих дел[712]. Автор под псевдонимом Студкор сообщал о том, что во время практики студент техникума Кокшарев перебивал инженера Иоффе и говорил другим студентам, что инженер ничего не знает: «Кокшарев кончил 1 курс техникума, а воображает уже, что он знает больше других. Студенты возмущены поступком Кокшарева». Другой корреспондент, под псевдонимом Зоркий, возмущался тем, что слесаря цеха молочной посуды Ставрова отдел кадров направил в пожарное депо: «Отделу кадров нужно внимательней относиться к распределению рабочей силы и не посылать слесарей на дежурство, когда они нужны до зарезу на Магнитострой. Ставрову надо дать работу по специальности, послав его на один из строящихся гигантов». (Что о таком любезном предложении думал сам слесарь-пожарник Ставров, нам, очевидно, не узнать.) Наконец, рабкор Новый требовал судить общественным судом старшего рабочего ремонтно-строительного цеха Ворожцова, который срывает ремонт мартеновской печи № 1, «расхолаживая» рабочих разговорами о том, что к 25 апреля работу все равно не сдать, сам же старается «как можно меньше работать и больше делать прогулов». Объявлений в лысьвенской газете было немного: так, газета извещала о готовящемся собрании жен инженерно-технических работников, информировала читателей о культурной программе городского цирка и двух кинотеатров – «Триумф» и «Пролетарий»[713]. При этом не весь рабкорский материал попал в выпуск – в специальной рубрике «Искра» давала короткие разъяснения соратникам Студкора и Нового. Например, рабкору Шляпе, приславшему заметку «О вывозке дров», было отказано с формулировкой «Не пойдут факты мелочны». Заметку рабкора Ленивцева «Шуткам должен быть конец» в «Искре» посчитали не основанной на фактах, а некто Д., автор заметки «Не ученье, а мученье», опоздал – «об этом уже писали»[714].
Таков был контент главной лысьвенской газеты, которую можно считать несущей конструкцией публичной сферы отдельно взятого социалистического города[715].
Возьмем для сравнения номер американской газеты «Янгстаун виндикейтор» за тот же день, 18 апреля 1931 года[716]. Эта газета была гораздо больше по объему контента, чем любая из газет, выходивших в те годы на Урале: «Янгстаун виндикейтор» имел порядка 16 страниц в выпуске. Первые страницы газеты были заняты новостями – не только местными, но и мировыми; особенно много внимания уделялось новостям о катастрофах и преступлениях, а также о политике. Между сообщениями об убийстве тещи собственным зятем (дочь убитой женщины хотела купить стиральную машину, из‐за денег вспыхнула ссора, в ходе которой муж застрелил тещу и пытался застрелить жену) и о том, что бывший военный министр США Н. Бейкер может вступить в президентскую гонку, затесалась написанная в разухабистой манере колонка известного киноактера и авиатора У. Роджерса, посвященная его визиту в Венесуэлу: «Что за страна Венесуэла! Здесь есть мужик по имени Гомес, это местный „Билл-Люцерна“ Мюррей[717], который ей управляет. Его называют диктатором, но в наше время, похоже, только такие хоть что-то делают. Хочу вернуться обратно и посмотреть на него подольше. Он настоящий, а не подделка (He is the real McCoy)»[718]. Много места в выпуске «Виндикейтора» было посвящено делу прокурора Р. Томаса, который хранил в «Central Saving & Loans Co.» депозитов на сумму порядка 20 000 долларов и использовал служебное положение, чтобы угрозами вынудить компанию вернуть депозит, несмотря на отсутствие у нее средств. За этими страницами шли страницы, посвященные литературе и кинематографу, спорту и общественным делам; «Виндикейтор» публиковал темы воскресных проповедей в церквях Янгстауна, биржевые курсы, цены на продукты, рецензии на художественные издания, полторы страницы мелких объявлений, прогноз погоды и, наконец, кроссворд. Чем ближе к концу выпуска, тем больше на страницах «Виндикейтора» появлялось рекламных объявлений – отели в Чикаго и Филадельфии, пиво «Августинер», полки и шкафы от мебельного магазина «Yoho & Hooker» и многое другое. Словом, янгстаунская газета воплощала собой именно тот процесс товаризации публичности, который, как мы видели выше, беспокоил Хабермаса.
Различия между «Искрой» из Лысьвы и «Виндикейтором» из Янгстауна столь велики, что эти две газеты надо бы признать относящимися к разным видам средств коммуникации. Да, подобно «Виндикейтору» и тысячам других газет в разных уголках земного шара, «Искра» играла роль клубной, театральной и кинематографической афиши. Однако рекламу она не размещала; отсутствовал в «Искре» и развлекательный контент, которому в «Виндикейторе» было посвящено несколько страниц – ни кроссвордов, ни спортивных обзоров, ни комиксов с короткими рассказами. А вместо 25‐й главы повести Роба Эдена[719] «Прекрасный лжец» («The Lovely Liar»), выходившей на страницах «Виндикейтора», лысьвенские читатели могли насладиться чтением очерка видного партийного историка П. Н. Лепешинского «Кровавая Ленская трагедия».
Одним из наиболее весомых различий был стиль. Информационно-отстраненный тон «Виндикейтора» резко контрастировал со страстной, лозунговой, активистской манерой «Искры». Оно и понятно: «Искра» могла не опасаться судебных исков и тяжб за грубость – вряд ли обвиненный в саботаже рабочий Ворожцов обратился бы в суд. И совсем не случайно мы отметили выше колонку У. Роджерса о Венесуэле – в стилистическом отношении это был единственный текст, который (с поправкой на идеологию оценок) можно было бы представить себе в лысьвенской газете.
В этом, по нашему мнению, и заключалась специфика социалистической публичной сферы. Социалистические медиа не участвовали в отношениях торговли, и в этом смысле они могли бы быть сведены до ограниченного количества рупоров официальной точки зрения. Однако в ситуации, когда исчезновение рынка не сняло потребности в организации экономической жизни, медиа публичной сферы оказались глубоко интегрированы в процесс управления экономикой и организации взаимодействия между индивидами. Буржуазная публичная сфера была населена редакциями и издательствами, продававшими доступ к критической аргументации и движимыми в этом деле коммерческим интересом, и читателями-буржуа, владельцами собственности и участниками товарных отношений.
Социалистическая публичная сфера, заимствуя хорошо развитую технологию коммуникации у этих редакций и издательств, имела иную структуру: ее населяли разнообразные организации, для которых издание газет и иных форм публичности (стенгазеты, плакаты и прочее) было неотъемлемой частью управления читателями-рабочими. Социалистическая публичность была похожа на то, что Хабермас называет «репрезентативной» («плебисцитарно-аккламаторной») публичной сферой, поскольку вместо критической дискуссии занималась транслированием готовых образов. Но одновременно она была вовсе и не похожа на «репрезентативную» публичную сферу, поскольку принципиально важным для такой коммуникации было активное вовлечение в нее читателя. «Искра» и ее собратья из других городов попросту не смогли бы эффективно работать без мощной и растущей сети рабкоров-активистов, без Зоркого, Нового и Студкора и десятков их коллег, так как должны были не только формировать массовое «необщественное» (опять-таки говоря словами Хабермаса) мнение, не только снабжать сеть активистов информацией, но и управлять производственными процессами в цехах местного завода и чистотой в жилых помещениях. Пожалуй, работа локальных газет в условиях социалистического соревнования была в определенном смысле ближе к современным социальным сетям[720], чем к современной же профессиональной журналистике: страстность вместо отстраненности, активизм вместо аналитики. Но главное – характер вовлечения читателей в процесс публичной коммуникации: индивиды, утратившие в плановой экономике характер автономных субъектов, насыщали страницы газет сообщениями в жанре, который можно определить как жалобу в широком смысле.
В ситуации, когда – говоря словами Пашуканиса – перевес получает административное управление экономикой, в публичной сфере критическое обсуждение принимаемых данным порядком решений становится невозможным. Сами большевистские теоретики описывали СССР именно как общество, в котором экономическая деятельность является одновременно и политической