[969]. Блюм представляет этот процесс как стихийную победу гласности, но описываемая логика – это аппаратная победа стратегии Александра Яковлева и доверенных главных редакторов. Неподдельный и массовый интерес читателей закреплял эту формировавшуюся гегемонию.
Учитывая неудачу Хрущева, Горбачев и Яковлев делали ставку на создание широкой коалиции интеллигенции и новых субъектов, которые в условиях гласности и отказа от репрессий быстро приобрели автономию. Новые акторы, такие как народные фронты и «неформальные» клубы, поддерживаемые Яковлевым и республиканскими руководителями, стали тестировать новые инструменты – издание газет, клубные дискуссии, массовые митинги[970]. Выражение национальных интересов оказалось наиболее востребованной повесткой новых игроков. С осени 1987 года в Нагорном Карабахе и Азербайджане начались столкновения и погромы. В ноябре 1987 года Ельцин, рекрутированный в Москву из Свердловской области Лигачевым и бывший на тот момент в статусе кандидата в члены Политбюро, выступил на пленуме с резкой критикой непоследовательности в проведении реформ и обвинил Секретариат ЦК, курируемый Лигачевым, в работе «по-старому»[971]. Ельцин был вынужден извиниться и уйти со своего поста с существенным понижением, но его готовность потерять высокий статус и пойти на открытый конфликт была явным знаком нового.
Насколько мы можем судить по записям заседаний Политбюро вплоть до начала 1988 года, руководству партии угроза виделась в медленном темпе изменений и отсутствии явных успехов, которые можно было бы предъявить в ответ на возникший в начале перестройки энтузиазм и высокие ожидания[972]. Рыжков предупреждал о дисбалансах в экономике и предлагал продолжить курс на предоставление большей самостоятельности предприятиям. Горбачев, наблюдая снижающуюся отдачу экономических реформ и видя главное ограничение для роста в бюрократизме аппарата, сосредоточился на радикальной политической реформе. Вместе с небольшой группой советников генеральный секретарь определил институциональный дизайн нового политического режима. Модель предполагала передачу высшей власти от Политбюро и Секретариата ЦК к реформированному Верховному Совету и новому Съезду народных депутатов, избираемому без привязки к партийной принадлежности по смешанной модели – от организаций и от территорий. Это была революционная инициатива и по замыслу, и по последствиям. Исследование истоков «политической философии» Горбачева и его ближайшего интеллектуального окружения в этот период (Александра Яковлева, Вадима Медведева, Георгия Шахназарова, Анатолия Лукьянова, Валерия Болдина, Ивана Фролова и Анатолия Черняева) представляется ключевым для понимания результатов перестройки в целом[973]. Через два года после начала «испытаний» предложенной ими модели произошел распад СССР. Многие историки сходятся в том, что анонсированные в 1988 году политические реформы были одним из ключевых факторов распада СССР[974]. Однако частые утверждения о некомпетентности или злонамеренности высшего руководства КПСС и их влиятельных советников выглядят поверхностными. Реформы осуществляла дееспособная часть элиты СССР, отобранная самым компетентным из четырех предыдущих генсеков, нацеленным на укрепление режима, – Юрием Андроповым. Для реформаторов (за исключением Яковлева) речь шла о возрождении самостоятельности Советов, «творчестве масс» и «самоуправлении» как замене бюрократизма[975].
Слабость исторических знаний о том, как функционировали Советы, ВЧК, профсоюзы и другие институты при жизни Ленина, и отсутствие личного опыта участия в самоуправлении укрепляли веру Горбачева и его советников в то, что проводимая ими политика будет эффективной, а также ленинской[976]. Михаил Горбачев убеждал соратников в универсальной пользе нового метода: «Я считаю, что нужно тайное голосование сверху донизу, вплоть до выборов генерального секретаря. Принцип должен быть один всюду. Только так мы заложим механизм саморегулирующегося партстроительства»[977]. Это не было просто риторикой. Гласное обсуждение во вторую половину перестройки становится способом принятия решений, а выборы – новой кадровой политикой. Даже закон о государственном предприятии с января 1988 года вводил выборность руководителей и управленческого звена крупных предприятий, что напоминает ранние эксперименты в Красной Армии. Осознание утопичности решения пришло через два года, и положение о выборности было отменено[978]. Курс демократизации в политике и децентрализации в экономике казался очевидным многим внутри аппарата КПСС, включая тех, кто позже обвинял Горбачева и Яковлева в измене[979]. Критику и желание дистанцироваться в сотнях интервью и мемуаров вызывали последствия одобряемого в целом курса демократизации и вопрос о конкретных мерах.
Общей проблемой позднесоветской элиты было осознание необходимости каких-то перемен и слабое представление о конкретных возможностях изменения сложившегося уклада. Сциентистский официальный дискурс создавал у высшего руководства и части интеллигенции иллюзию, что, отказавшись от «догматизма» или цензуры, специалисты быстро придут к оптимальному и научно обоснованному курсу реформ. Первым значительным вопросом, вызвавшим технический раскол в Политбюро, стал новый этап политической реформы, задуманный Горбачевым без полноценного обсуждения с большей частью соратников. Оказалось, что ни Горбачев и его более либеральные соратники, ни более консервативное большинство Политбюро не могут всерьез обсуждать политический курс.
Итак, весной 1988 года происходила техническая подготовка радикальной политической реформы, разработанной лично Горбачевым, Яковлевым и небольшой группой советников, работавших на спецдаче в Волынском-2[980]. Эта рабочая группа не включала большинство членов Политбюро и лично Егора Лигачева, занимавшего второе место в иерархии. После первых трех лет перестройки в коалиции реформаторов внутри Политбюро обозначился неявный конфликт по вопросу дальнейшей стратегии – делать ставку на дисциплинарные меры и ручное управление в сочетании с хозрасчетом и гласностью как инструментом давления на бюрократию снизу (линия Лигачева) или экспериментировать с новыми решениями, включая бóльшую свободу предприятий, выборы и отказ от монополии аппарата КПСС и госплана на власть (линия Яковлева и Рыжкова). Во втором случае гласность использовалась для критики сложившейся системы в целом. Дисциплинарные меры типа госприемки и облав ОБХСС не сработали, а морализаторство Лигачева дало обратные результаты: антиалкогольная кампания вызвала массовое неприятие, контрабанду и привела к тяжелым потерям бюджета. Ручное управление в исполнении Лигачева вызывало растущее раздражение Яковлева, курировавшего идеологию, Рыжкова, отвечавшего за экономическую политику, Ельцина в Москве и других членов команды. Память о смещении Хрущева задавала Горбачеву горизонт восприятия опасностей – главной угрозой ему казалось Политбюро, которое могло выступить против лидера[981]. Утверждение активом партии нового проекта демократизации было приоритетом Горбачева в этот период и не было заведомо решенным вопросом.
Подходя к своим мартовским идам, инициатор перестройки был готов к бою с теми, кто внутри будет сопротивляться изменениям. Орудием боя была выбрана гласность в сочетании с демократическим централизмом. На Х съезде РКП(б) в 1921 году руководство партии приняло решение о том, что в случае конфликта между политическим единством и свободной дискуссией необходимо отдавать приоритет единству. Решение было зафиксировано в наборе формулировок, которые просуществовали в редакциях Устава вплоть до перестройки[982]. В 1988 году Михаил Горбачев и члены Политбюро были убеждены, что выбирать между дискуссией и единством необязательно. Возвращение к «ленинским нормам» выглядело смелым, но не безрассудным шагом. Как емко сформулировал Лев Зайков, ненадолго сменивший на посту первого секретаря МГК КПСС строптивого Ельцина, в ходе обсуждения письма Андреевой, «нам нужно единство, которое не исключает дискуссии, но без упрямства, а для выработки общего мнения»[983].
В конце 1987 года Нина Андреева, преподаватель химии Ленинградского технологического института, написала и опубликовала полемическую заметку «Воспоминания о будущем» в ответ на интервью писателя Александра Проханова в газете «Ленинградский рабочий»[984]. Читательница соглашалась с ключевыми мыслями Проханова о важности Сталина как строителя мощной империи, ведущей роли классового подхода и авангардной роли русского народа как «старшего брата» в СССР. Однако Андреева оспорила принципиально важный момент – плюрализм и «соревнование идей», которые воспевал Проханов, должны носить строго социалистический характер: «Без идейной консолидации будут мало что значить морально-политическое единство общества, дружба народов, а значит, и сам социализм». Публикация не произвела эффекта на публику или на адресата. В следующем интервью, опубликованном 2 января как ответ на многочисленные письма в редакцию, Проханов «продолжал отстаивать свои взгляды, в том числе явно ошибочные»