[1265]. Эта статья исследует, как участники современных российских публичных сфер воспринимают свои гражданские права, какие возможности для публичного обсуждения они имеют и как они поступают, когда сталкиваются со структурными ограничениями.
В своем исследовании я использую комбинированную методологию, которую Сингер назвала «триангуляционным методом»[1266]. Моя вариация этого метода включает в себя три
традиционных метода, а именно: 1) включенное наблюдение, 2) глубинные интервью и 3) дискурс-анализ. Их комбинация позволяет наилучшим образом изучить, как в российских публичных сферах взаимодействуют журналисты, их аудитория и представители государства. Дискурс-анализ материалов СМИ и содержания разговоров с участниками исследования помогает полнее понять нынешние политические события и проанализировать данные этнографической части исследования. Два этнографических метода – включенное наблюдение и глубинные интервью – не только собирают данные для детального представления о практиках, опытах и личностях участников исследования, но также позволяют отследить несоответствия между тем, что они говорят и что делают. Это особенно важно для определения и анализа расхождений между тем, что, журналисты считают, они должны делать (какие нормы они провозглашают), и тем, что они на самом деле делают (какие нормы они практикуют)[1267].
Включенное наблюдение и глубинные интервью использовались, чтобы изучать и журналистов, и их аудиторию. Важно отметить непрерывное влияние данных обеих частей исследования друг на друга. Например, после того как в интервью журналист утверждал, что его СМИ, освещая конкретное событие, пыталось дать объективную картину и представить все точки зрения конфликта, а зритель этого СМИ в интервью обвинил издание в «либеральном уклоне», в последующем интервью с этим журналистом мы обсудили, почему зритель воспринял «объективную» работу как «предвзятую».
а)Группа журналистов. Журналистика как профессия производится и воспроизводится через локализованные практики журналистов и их взаимодействие со своим начальством, источниками информации, аудиторией, политиками и друг с другом. Институты медиа, как и политические институты, создаются и изменяются конкретными людьми и не могут быть восприняты как зафиксированные, неизменяемые данности. Поэтому лучшим способом для понимания процессов, которые образуют общественную формацию в определенный период времени, является изучение социальных практик и идентичности тех, кто их выполняет. Именно это позволяют делать инструменты этнографии. Рудакова предполагает, что этнографические методы способны «прояснить аналитический туман, неизбежный при структурно-типологическом анализе, соединяя изменения, происходящие на микроуровне, с потенциально историческими изменениями»[1268].
Я понимаю изучаемую группу журналистов как сообщество практики в рамках теории, предложенной Венгером[1269]. Сообщество практики – это группа людей, имеющих общие интересы и профессию и делящихся опытом друг с другом посредством демонстрации своих навыков. Этот вид социального участия создает общую идентичность индивидуальных членов сообщества, которая наилучшим способом может быть изучена именно инструментами включенного наблюдения. Наблюдение за общением членов сообщества друг с другом и за их практиками выявляет не только то, как дискурс профессиональных норм перенимается и мобилизуется, но и то, какая материальная инфраструктура доступна и какие ограничения мешают желаемому исполнению. Протокол выполнения включенного наблюдения фокусируется на компонентах принятия редакционных решений, моральных и этических дилеммах журналистов, отношениях со спонсорами, источниками информации, государственными чиновниками, а также на том, как редакторы и владельцы медиа поступают с деликатными темами, как финансовые вопросы влияют на журналистское исполнение и многое другое. В некоторых изданиях, помимо того что я находилась в редакциях, аппаратных и студиях, я также ездила с репортерами на съемки и была приглашена на неофициальные встречи, которые оказались очень информативными для моего исследования.
В целом я наблюдала за работой журналистов шести изданий в разных регионах в период с июня 2018 по июль 2019 года. Некоторые из тех изданий не относятся к группе альтернативных профессиональных журналистов. Однако сведения, полученные из СМИ мейнстрима, были очень полезны для различия нюансов внутри профессиональных сообществ практики. Моя журналистская выборка для включенного наблюдения содержит телеканал «Дождь» (Москва), канал RTVi (Москва), базирующийся в Латвии онлайн-проект «Медуза» (Рига) и три небольших региональных издания: дальневосточную компанию «Альфа-канал»/Амур. Инфо (Благовещенск), сибирский телеканал «Афонтово» и онлайн-проект «Проспект Мира» (оба находятся в Красноярске). Основными этнографическими сайтами, где проходила бóльшая часть включенного наблюдения, стали «Дождь», «Медуза», «Афонтово» и «Проспект Мира».
Другой этнографический метод, используемый для изучения группы журналистов, – глубинные интервью. Они проводились как полуструктурированные и длились от полутора до трех часов каждое. В общей сложности в течение года (с июня 2018 по июль 2019 года) я провела тридцать одно первоначальное интервью и множество последующих интервью в Латвии, Москве, Сибири и на Дальнем Востоке. В мою выборку входили как альтернативные профессиональные журналисты и журналисты мейнстрима, так и другие акторы современных российских публичных сфер. Все интервьюируемые участвовали в исследовании на условиях анонимности, поэтому все имена в данной публикации изменены. В беседах были затронуты следующие темы: как журналисты оказались в изданиях, в которых сейчас работают; какой они видят свою аудиторию; какова их миссия; отношения между журналистикой и пропагандой; что значит быть профессиональным журналистом; объективная журналистика в противопоставлении журналистике гражданской; как журналисты взаимодействуют с государственными чиновниками; с какими финансовыми и структурными ограничениями сталкиваются их издания; почему путинский режим терпит их и многие другие темы. Сравнение содержания интервью с данными включенного наблюдения указывает на ряд интересных явлений, происходящих в российской медиасистеме в общем и в альтернативной профессиональной журналистике в частности. Далее в статье я подробно рассмотрю эти явления, суммируя здесь один из основных пунктов моих выводов о том, что понимание традиционных хабермасовских публичных сфер глубоко укоренено в нормах и ролевой концепции российской альтернативной профессиональной журналистики.
б)Группа аудитории. Выборка исследования этой группы также социально и географически многообразна. Она включает жителей Москвы, Красноярска и Благовещенска, среди которых есть те, кто потребляет работу альтернативных профессиональных журналистов, и те, кто с их работой незнаком. Протокол глубинных полуструктурированных интервью включает выборку методом «снежного кома» среди следующих демографических групп: мужчины/женщины 18–25 лет, мужчины/женщины 25–45 лет, мужчины/женщины 45+. Интервью длились от одного часа до более трех часов каждое. Помимо вопросов о привычках медиапотребления, в разговорах поднимались вопросы образования, политики, социальной жизни, общественного участия, свободного времени, путешествий, работы, планов на будущее и т. д. Всего было проведено сорок два изначальных глубинных интервью со множеством последующих бесед в течение года. Некоторое количество опрошенных было отобрано для дальнейшего включенного наблюдения, во время которого я проводила многие часы с информантами в их домах, на работе и отдыхе, исследуя их привычки медиапотребления, интеграцию медиа в их ежедневную жизнь и влияние медиа на индивидуальные идентичности. Основываясь на данных исследования аудитории, я выделила некоторые общие тенденции медиапотребления среди своей выборки, которые могут иметь значение для понимания современных публичных сфер в России. В числе этих тенденций следующие: телесмотрение стремительно падает, большинство в выборке получают новости через алгоритмы Яндекса (подконтрольные Кремлю), многие следуют советам лидеров общественного мнения и смотрят/читают то, что те публикуют на своих страницах в соцсетях (это также является способом распространения работы альтернативных журналистов), некоторые из моей выборки напрямую подписаны на страницы альтернативных изданий в соцсетях, многие не доверяют мейнстримовым медиа и признают наличие спроса на правдивый контент, противостоящий официальной пропаганде, однако почти никто не готов платить за подобный контент, и лишь немногие оказались готовы целенаправленно искать информацию, когда их не удовлетворяет контент их лент в соцсетях. Некоторые данные, полученные в результате исследования аудитории, я использовала в последующих и уточняющих интервью с журналистами.
Для обсуждения проблем, с которыми сталкиваются современные российские журналисты, я предлагаю ввести новую терминологию, отличающуюся от той, которую используют при изучении журналистики на Западе, где изучаемое мной профессиональное сообщество принято называть журналистами «либеральными», «независимыми», «критически настроенными» или же «оппозиционными». Этот язык реальностей западных либеральных демократий, постсоветской России 1990‐х и даже ранних лет путинского президентства неактуален для гибридного режима России пост-Крыма. В условиях нынешнего российского государственного капитализма не будет полезной и классификация, основанная на видах источников финансирования СМИ (например, разделение на частные/коммерческие, государственные и публичные медиа). Многие издания в России одновременно являются коммерческими и государственными, либо частными и лояльными Кремлю (то есть находящимися под влиянием государства иными способами, нежели просто прямое финансирование из бюджета), либо публичными и коммерческими (когда издание и продает рекламу, и берет деньги за подписку). Таким образом, учитывая структурные предпосылки, я предлагаю применять новые термины для обозначения двух противоположных наборов практик, осуществляемых в современных российских публичных сферах, а именно: практики