альтернативной профессиональной журналистики, появившиеся в ответ на практики медиаоглупления (media endarkenment).
Я начну анализ этого термина с рассмотрения его последнего компонента – «журналистика». Для аналитической ясности я попробую определить, чем журналистика является и чем не является. Несмотря на кажущуюся очевидность, исследователи признают, что становится все сложнее понять, что такое журналистика во времена, когда инструменты журналистики резко меняются[1270]. Доминго и Ле Кэм предлагают воспринимать журналистику как «социальную практику, которая перестала быть эксклюзивной деятельностью только лишь профессиональных журналистов»[1271]. Эта практика включает в себя все виды голосов сетевой публичной сферы, таких как хакеры, гражданские репортеры, алгоритмы, PR-специалисты, сетевые активисты и расследователи некоммерческих организаций. Журналистские практики отличает от других практик медиапроизводства (таких как реклама или развлекательные жанры) намерение представить через журналистскую работу наиболее аккуратную репрезентацию социальной жизни. Таким образом, журналистика может практиковаться в публичных сферах и нежурналистскими акторами. Далее я объясняю, почему для моего исследования важно различать профессиональных и непрофессиональных журналистов в сегодняшней медиасреде.
Некоторые исследователи утверждают, что «профессиональная» – это тоже спорный и неоднозначный термин[1272]. Халин и Манчини выделяют три основных компонента профессиональной журналистики, присутствующие в любых социальных контекстах, а именно: общие этические нормы, приверженность служению обществу, а не личным интересам и наличие групповой автономии[1273]. Рудакова объясняет, что, как профессиональная группа, журналисты выстраивают отношения с другими социальными институтами, включая государство, преследуя цель получить не только некоторую степень автономии от государства, но также легитимность и признание своей профессиональной экспертизы обществом в целом[1274]. Честность и порядочность отношений с аудиторией лежат в основе профессиональной журналистики[1275]. Третий компонент термина – «альтернативная» – означает «вне мейнстрима» или «находящаяся на периферии» медиасистемы. Предвосхищая вопросы об общепринятой терминологии, используемой многими исследователями российской журналистики, хотелось бы пояснить, почему я избегаю называть изучаемое мной сообщество «либеральными», «независимыми», «критически настроенными» и/или «оппозиционными» журналистами.
Во-первых, я не называю их «либеральными», поскольку этот термин отягощен идеологически. Кроме того, он несправедливо обобщает всех немейнстримовых журналистов в единую категорию, представители которой разделяют западные либеральные ценности, что в действительности обстоит иначе. Вместо идеологического разделения на либеральных и нелиберальных я использую профессионально ориентированный способ определения.
Во-вторых, я не называю журналистов, которых изучаю, «независимыми», поскольку этот термин отягощен структурно и может вводить в заблуждение в тех случаях, когда издания иногда используют государственные деньги или госконтракты (как, например, красноярские «Проспект Мира» и «Афонтово») или когда происхождение инвестиций неясно или же держится в секрете (как, например, в «Медузе» и RTVi). Кроме того, большинство журналистов из моей выборки очень критически относятся к термину «независимая журналистика», уточняя во время интервью: «независимая от кого или от чего?» и поясняя, что в современной России издание не может быть полностью независимым и до сих пор существовать.
В-третьих, я не называю журналистов, которых изучаю, «критически настроенными» и/или «оппозиционными», поскольку эти термины подразумевают определенное отношение и политическую позицию, что несовместимо с принципами нейтральности и объективности, которые дискурсивно исповедуют многие альтернативные профессиональные журналисты. Некоторые из них признают свою приверженность западным нормативным идеалам журналистики, подразумевающим недопустимость принятия той или иной стороны.
Еще один новый термин, который я ввожу, – это медиаоглупление (media endarkenment). Я предложила его в попытке найти название для процесса медиавлияния и практик производства и потребления медиа, в результате которых число информированных, критически мыслящих и социально активных граждан сокращается. Слово «оглупление» (в оригинальном английском варианте endarkenment) в контексте моей исследовательской работы имеет коннотацию процесса, противоположного процессу просвещения (enlightenment). Добавляя часть «медиа» к слову «оглупление», я указываю на конкретные способы и каналы, посредством которых происходят процессы оглупления. В теоретизировании концепции медиаоглупления я следую направлению мыслей Адорно и Хоркхаймера, которые объяснили, почему просвещение обернулось массовым обманом[1276], и Хермана и Хомского, которые описали определенную модель пропаганды и способы производства общественного согласия[1277]. Однако в своей критике эти авторы, во-первых, рассматривали просвещение в условиях капитализма и либеральных демократий, а во-вторых, воспринимали публику как молчаливую и послушную массу, манипулируемую определенными акторами (капиталистами, тоталитарными лидерами, продюсерами индустрии культуры и т. д.). Я же развиваю их критику далее, демонстрируя, что это не односторонний процесс навязанной манипуляции, а разносторонние практики взаимодействия и принятия решений, при которых индивиды тоже выступают активными агентами действий. Как показывают данные моего исследования, некоторые индивиды делают автономный и осознанный выбор, на который оказывают влияние их идентичности, семейные истории, прошлый опыт, ежедневные практики, необязательно манипулируемые теми, кто находится у власти. Для некоторых людей в России быть оглупленными (endarkened) – это сознательный выбор. Они активно и намеренно участвуют в процессах медиаоглупления через свои привычки медиапотребления, отказ участвовать в социальных изменениях и нежелание узнавать о событиях в политике, экономике и общественной жизни. Некоторые объясняют свой выбор самосохранением и заботой о себе, имея в виду, что знание проблем и участие в общественной жизни могут вызвать стресс, тревожность и даже психические заболевания (как говорится в русской пословице, «меньше знаешь – лучше спишь»).
Еще один интересный аспект моей концепции, отличающий ее от предшествующих теоретизирований, – это влияние разнонаправленных процессов медиаоглупления друг на друга. Это означает, что не только публика подвергается влиянию, но и те, кто у власти, также могут попадать под влияние процессов медиаоглупления. Своим сознательным выбором не знать, не участвовать, не реагировать, не критиковать и не говорить о своих потребностях в публичной сфере люди могут провоцировать оглупление тех, кто у власти. Своей неактивностью граждане уничтожают обратную связь, соединяющую официальный дискурс и государственную пропаганду с реальными убеждениями и ожиданиями людей. Таким образом, «оглупленные» чиновники и пропагандисты теряют связь с реальной картиной мира и контроль над ситуацией, что ослабляет их способность манипулировать. Более того, без знания реального положения дел они начинают верить в ложную картину мира, которую сами же выдумали, чтобы потом показывать ее народу. Можно сказать, что именно это произошло в случае с арестом журналиста «Медузы» Ивана Голунова. Этот инцидент продемонстрировал ограниченность знания Путиным реального положения вещей в стране и контроля над спецслужбами. Коррумпированные силовики, испугавшись расследований Голунова, решили от него избавиться и заказали своим подчиненным сфабриковать против него уголовное дело, по которому журналиста можно было бы посадить в тюрьму на долгие годы. Исполнявшие этот заказ, во-первых, не знали, что человек, которому они подбрасывают наркотики, журналист; во-вторых, они решили арестовать его в тот день, когда российский президент встречался с лидером Китая. Предполагалось, что их встреча будет лидировать в заголовках СМИ. Однако арест Голунова затмил событие, которому Кремль придавал очень большое значение. Голунов в тот день доминировал в российских соцсетях и упоминался в Твиттере в тридцать тысяч раз чаще, чем Путин[1278]. По мнению одного из журналистов, Путин был очень зол, что некий московский полицейский, пытающийся защитить свои коррупционные бизнес-схемы, вытеснил президента из центра внимания[1279]. После того как Голунова освободили, Путин уволил двух высокопоставленных генералов, имевших отношение к аресту журналиста «Медузы». Политик Дмитрий Гудков поделился шуткой, циркулирующей в московских властных кулуарах, о том, что Путин лишь аватар российских спецслужб, живущий в изолированном пузыре и вскармливаемый системой, которую он сам больше не в силах контролировать[1280].
В этих процессах взаимного оглупления ключевую роль играют СМИ, которые сейчас еще более важны, чем в те времена, когда были написаны «Производство согласия. Политическая экономия массмедиа» Хермана и Хомского и глава «Культурная индустрия. Просвещение как способ обмана масс» в книге Адорно и Хоркхаймера «Диалектика просвещения».