считывает более шести тысяч участников[1325]. 3 июля 2019‐го более тысячи из них вышли на главную площадь Красноярска, чтобы выразить свои требования[1326]. Еще одна серия массовых протестов в защиту экологии началась в Архангельской области в 2018‐м. Местные жители взялись активно противостоять строительству мусорного полигона, на который планировалось ежегодно свозить из Москвы до пятисот кубических тонн мусора. В июне 2019‐го сотни людей организовали в районе стройки палаточный лагерь, который стал символом нарастающего в России социально ориентированного активизма[1327]. В мае 2019‐го тысячи жителей Екатеринбурга, четвертого по размеру города России, следуя призыву, опубликованному в соцсетях, собрались в сквере, где Русская православная церковь начала строительство храма. Люди сформировали живую цепь вдоль строительного ограждения и, снося его, выкрикивали лозунг «Мы хотим сквер»[1328]. Протестующие оспаривали идею, что для строительства храма церкви непременно нужно уничтожить сквер – один из немногих парков в Екатеринбурге и любимое место отдыха горожан. Протестующие встретили сопротивление охранников стройки и связанных с церковью бойцов смешанных боевых искусств. Многие протестующие были ранены, трое госпитализированы и двадцать шесть арестованы. Однако они не сдались. Они остались в сквере на несколько дней, некоторые даже привязали себя к деревьям. В итоге местные власти согласились провести опрос общественного мнения и, основываясь на его результатах, сказали, что храм может быть построен в другом месте. Так граждане отстояли сквер, бесстрашно сопротивляясь жестокости представителей власти, пытавшихся остановить их. Физическое насилие – стандартная практика полиции и других силовиков, играющих свою роль в симуляции диктатуры как компонента гибридного режима. Однако есть ощущение, что государственные устрашающие механизмы все менее и менее эффективны как средство предотвращения общественного участия граждан.
В начале 2000‐х Засурский выделял три модели российской журналистики[1329]. Первую модель он назвал «советской», «инструментальной» и «авторитарной», объясняя, что при этой модели СМИ всегда являются всего лишь инструментом в руках власти. Будучи инструментом в руках государства, СМИ могут одинаково содействовать сталинским репрессиям и горбачевской перестройке[1330]. Вторая модель – «модель свободы прессы» – просуществовала лишь несколько лет и исчезла во время президентской кампании Ельцина в 1996‐м. Тогда, в период его переизбрания на второй срок, появилась третья модель. Засурский назвал ее «корпоративно-авторитарной» и приравнял к «советской инструментальной» модели, поскольку огромные постсоветские корпорации, купившие СМИ, использовали медиа точно так же, как их советские предшественники[1331]. Десятилетием позже Дзялошинский усложнил теоретизирования Засурского, добавив три вариации позиции журналистов по отношению к их аудитории. Первая модель ставит журналиста над аудиторией, что происходит тогда, когда журналист воспринимает аудиторию как объект идеологического и пропагандистского влияния. Эта модель возникает в СМИ, которыми владеет государство или корпорации и которые составляют бóльшую часть современной российской медиасистемы[1332]. Вторая модель позиционирует журналистов рядом с аудиторией, что происходит тогда, когда журналист считает своей миссией информирование аудитории. Эта модель обычно возникает в коммерческих СМИ, ориентированных на получение прибыли в результате удовлетворения интересов аудитории, что часто приводит к засилию развлекательного и сенсационного контента. Дзялошинский считает, что и первая, и вторая модели приводят к отчуждению аудитории от СМИ. Третья модель помещает журналиста внутри аудитории и воспринимает его как члена определенного сообщества, имеющего свои позиции по определенным социальным вопросам, дискутируемым в публичных сферах. Основная идея этой модели в том, что аудитория является не пассивным наблюдателем, а активным участником публичных обсуждений и общественных процессов, а журналист является не экспертом и инфлюенсером, а модератором публичного диалога между различными (иногда конкурирующими) социальными группами. Дзялошинский признает, что третья модель журналистики, защищающая интересы публики от давления государства и капитала, в общей массе незначительна[1333]. Политическая экономика российской медиасистемы и условия политического режима препятствуют развитию третьей модели. Однако Дзялошинский провокационно замечает: «В данных социальных условиях… СМИ в массе своей и не могут быть свободными, честными и объективными. СМИ не могут, а журналисты могут»[1334]. Выглядит многообещающе, когда журналистов воспринимают как профессионалов, обладающих некой автономией в условиях достаточно жесткой медиасистемы. Как показывают данные моего исследования, когда дело касается профессиональных практик, решающим почти всегда оказывается личный выбор конкретного журналиста в конкретных условиях. Журналист, конечно, подвержен влиянию структурных ограничений, но он также руководствуется своими собственными профессиональными суждениями о том, как себя вести, что делать и чего не делать в определенной ситуации.
Нынешняя российская медиасистема отражает все вышеперечисленные модели российской журналистики – от инструментальной до коммунитарной журналистики соучастия. Следуя метафоре публичного пространства «ядро – периферия», я условно делю современную медиасистему на две части – СМИ «ядра», или мейнстримовые медиа, и СМИ «периферии», или альтернативные медиа. СМИ мейнстрима большей частью соотносятся с позицией журналиста над аудиторией, иногда смещающейся в позицию журналиста рядом с аудиторией. Мейнстримовые медиа в основном прогосударственные и коммерческие, что вовсе не обязательно является взаимоисключающим. Как часть государства и сферы рыночных отношений, большинство мейнстримовых СМИ воспроизводят официальный доминирующий дискурс и не допускают к публикации противоположный нарратив и акторов альтернативных публичных сфер.
Я разделяю группу мейнстрима на две подгруппы: мейнстримовая профессиональная журналистика и медиа госпропаганды. Мейнстримовые профессиональные СМИ включают в себя среди прочего три основных бизнес-издания страны – «Ведомости», РБК и «Коммерсант». Еще два издания, на мой взгляд, находятся в промежуточном состоянии между мейнстримовой профессиональной журналистикой и альтернативными профессиональными медиа. Это радио «Эхо Москвы» и «Новая газета». Несмотря на то что они производят альтернативный дискурс и критически настроены по отношению к существующему режиму, я условно определяю их как мейнстрим, учитывая их историю, традиционную модель распространения и принадлежность системе. Оба издания служат определенным целям гибридного режима по части симуляции демократических институтов, когда это необходимо. Более того, главный редактор «Эха Москвы» Алексей Венедиктов – частый гость в Кремле, а совладельцем его радиостанции является государственная корпорация «Газпром». «Новую газету» часто связывают с главой госкорпорации «Ростех» Сергеем Чемезовым. По мнению политолога Крашенинникова[1335], российская власть имитирует демократию при помощи системной оппозиции, в которую, по моим наблюдениям, весьма вписываются кажущиеся альтернативными «Эхо Москвы» и «Новая газета». Власть знает, как использовать их и как договариваться с ними, в отличие от новых оппонентов – альтернативных профессиональных медиа, отказывающихся играть по правилам Кремля. Мейнстримовые профессиональные медиа исторически были наиболее значимыми изданиями, появившимися сразу после распада СССР. Тогда они представили сообществу западные журналистские стандарты и воспитали многих талантливых репортеров (некоторые из них сейчас руководят альтернативными профессиональными медиа). За годы правления Путина они были вынуждены принять кремлевскую «облегченную цензуру» для того, чтобы оставаться на плаву и сохранять статус-кво. Однако им удалось также сохранить и некоторую степень групповой автономии, в связи с чем я характеризую их как профессиональных журналистов. Им разрешено иметь частичную редакционную автономию в обмен на лояльность, связанную с политически чувствительными темами. Журналистов, которые нарушают табу (такие как, например, темы, связанные с членами семьи Путина и с его частной жизнью), обычно увольняют. Это то, что в 2016‐м случилось с бывшим главным редактором РБК Елизаветой Осетинской. После того как ее уволили за критические репортажи, она переехала в Пало-Альто, где поступила на программу для опытных журналистов в Стэнфордском университете и запустила свой альтернативный медиапроект The Bell[1336] («Колокол») с ежедневной рассылкой о новостях России и мира. Еще один случай подобного давления на журналистов мейнстрима произошел в мае 2019-го, когда целый политический отдел газеты «Коммерсант» уволился из солидарности с двумя старшими журналистами, которых вынудили уйти в отставку[1337]. Они покинули редакцию по требованию владельца издания, прокремлевского миллиардера Алишера Усманова. Причиной увольнения стала статья, основанная на информации от анонимных источников, о том, что в ближайшие месяцы председатель Совета Федерации Валентина Матвиенко будет заменена главой СВР Сергеем Нарышкиным