Как показывают мои данные, присутствие элементов общественной журналистики не отменяет журналистской нейтральности и объективности, поэтому я настаиваю на многогранной структуре идентичности альтернативных профессиональных журналистов. Однако в разговорах со мной и друг с другом журналисты отказывались признавать присутствие своей активной гражданской позиции, боясь, что их обвинят в необъективности и политической предвзятости. Серьезные дебаты по поводу отношений журналистики и активизма вызвало счастливое окончание истории с Голуновым. Для того чтобы спасти своего репортера, коллектив «Медузы» и ряд других альтернативных медиа выступили как гражданские активисты, мобилизовавшие публику на поддержку Голунова и организовавшие протесты против его ареста. В ответ мобилизованная публика выразила некие ожидания, надеясь, что протесты в поддержку Голунова вырастут в общественное движение против полицейской жестокости. Однако 11 июня 2019-го, после того как Голунов был освобожден, «Медуза» призвала публику не ходить на марш, который был запланирован 12 июня – в День России. Главный редактор «Медузы» Иван Колпаков тогда написал:
Про марш. Наша позиция: мы отбили нашего парня, всем огромное спасибо. Это общая победа, результат невероятной кооперации людей. Но активизмом мы не занимаемся и не хотим быть героями сопротивления, простите. Поэтому на завтрашнюю акцию не призываем. Если люди пойдут – будем освещать плотно, как положено[1372].
Это заявление вызвало разочарование и нападки от большинства из тех, кто на свой страх и риск выходил на улицы с плакатами «Я/Мы Иван Голунов». Этот слоган, как казалось многим протестующим, затрагивал проблемы куда более обширные, чем освобождение одного журналиста. Одна из протестовавших написала в ответ на заявление Колпакова: «Прочла послание главреда Медузы Ивана Колпакова, что „активизмом они, уж простите, не занимаются“. С какого перепугу, уж простите, это высокомерие? А что были эти пикеты, воззвания, дежурства у суда – как не активизм?»[1373] Еще один член сообщества написал: «Как же я зол на руководство „Медузы“, что они в одностороннем порядке отменили марш. Давайте будем смотреть на эту проблему системно и не позволим свести разговор к перегибу на местах. Мы все живем в War on drugs, и каждый из нас может стать жертвой этой войны»[1374].
Сам факт, что публика выбрала альтернативных журналистов как лидеров общественного сопротивления (хотя они и отказались признать за собой эту роль), многое говорит о мобилизационном потенциале этой группы журналистов и их возросшем влиянии в публичных сферах.
Практики советской журналистики. Последний элемент трехсоставной профессиональной идентичности – это некоторые аспекты роли советских журналистов, заимствованные российскими альтернативными журналистами. Горбик отмечает, что, несмотря на политические изменения 1990‐х, когда либеральные ценности объективности и беспристрастности формировали новое понимание российской журналистики как профессии, даже молодые постсоветские журналисты продолжали хранить традиционное советское понимание журналистики как «производной от власти»[1375]. Оутс также считает, что все сегменты постсоветского общества – от политиков и граждан до самих журналистов – до сих пор воспринимают журналистов скорее как политических игроков, нежели как надзирателей над властью[1376]. Актуально это и для региональных журналистов, которые используют свою «властную позицию» для восстановления социальной справедливости на микроуровне. Следующий случай, который я наблюдала в редакции «Афонтова», может послужить ярким тому примером. Репортеру Кире (имя изменено) позвонили зрители – пожилые женщины, просившие снять репортаж о том, как у них украли входную дверь. Местные власти в течение нескольких недель игнорировали просьбы женщин установить им новую дверь взамен украденной, и женщины ужасно мерзли, поскольку все происходившее пришлось как раз на самые холодные месяцы сибирской зимы. Кира поехала к звонившим, сняла про них репортаж, и на следующий день после эфира чиновники установили женщинам новую дверь. Используя свою «властную позицию», Кира воссоздала практики, существовавшие в советской журналистике, когда журналисты выступали в интересах своих читателей, зрителей и слушателей, донося их просьбы до государственных и партийных чиновников[1377].
Ограничения. Как показывают мои данные, для того чтобы выживать, региональным альтернативным профессиональным медиа необходимо находить компромиссы с властями намного чаще, чем их коллегам из СМИ национального масштаба. В регионах число тех, кто покупает у медиа рекламу, ограничено, в то время как конкуренция среди различных СМИ очень высокая. В Красноярске работает семь местных телеканалов разных видов собственности и статуса – и это не считая радиостанций, печатной прессы и онлайн-проектов. К тому же большинство медиа принадлежат губернатору региона или мэру города, которые также пытаются взять под контроль и альтернативные медиа. В Красноярске альтернативные издания постоянно испытывают давление местных чиновников. Те часто звонят главному редактору «Афонтова» с требованиями поменять текст, перемонтировать видео или даже снять материал с эфира. Если главный редактор начинает спорить, чиновники шантажируют ее, угрожая подвергнуть телеканал «административному давлению». Но главного редактора «Афонтова» не так легко запугать. Она пережила «убийство» ТВ-2 – лучшей региональной телекомпании России. После того как в 2015‐м ТВ-2 закрыли, она с мужем и маленьким сыном переехала в Красноярск. Для общения с шантажирующими чиновниками у нее выработалась своя стратегия. Когда те звонят ей, она делает все, чтобы это общение их вымотало до такой степени, чтобы в следующий раз они подумали дважды, прежде чем звонить ей со своими требованиями. По большей части стратегия срабатывает, и чиновники звонят напрямую владельцу канала, живущему в Испании.
Для того чтобы нормализовать практики контроля, власти стали предлагать местным СМИ так называемую «информационную поддержку работы властей» в качестве госконтрактов. Издание, выигрывающее такой контракт, получает бюджетные деньги в обмен на положительное освещение деятельности мэра или губернатора. Не участвовать в тендере на госконтракты для местных СМИ означало бы лишить себя гарантированного финансирования, которое в тяжелые безрекламные времена зачастую остается единственным источником дохода. Таким образом, все местные альтернативные профессиональные медиа тоже участвуют в тендерах и в случае выигрыша обязуются исполнять госконтракты. Вызов, с которым сталкиваются профессиональные журналисты в таких случаях, – это найти действенный способ уравновесить проплаченные материалы репортажами о реальном положении дел в городе и в регионе. Иногда им удается успешно маневрировать между интересами аудитории, давлением властей и экономическими трудностями.
«Дождь» – единственное в моей выборке издание с платным доступом – тоже испытывает финансовые проблемы. Сейчас у канала не более пятнадцати клиентов, покупающих рекламу, что приносит катастрофически мало денег. Иностранные гранты, по российскому закону, российским медиа недоступны. Таким образом, практически единственным существенным источником дохода «Дождя» являются его подписчики. Однако деньги от подписки не могут покрыть все расходы на медиапроизводство. Ян говорит, что сейчас «Дождь» снова в кризисе. Каналу не хватает технического и кадрового ресурсов. Для Яна это означает, что каждый день он должен убеждать людей снимать оперативные низкокачественные репортажи для ежевечернего новостного шоу в ущерб их долгоиграющим качественным расследованиям и документальным проектам. Это послужило одной из причин того, почему Лидия в итоге сделала выбор не в пользу «Дождя», уйдя фрилансером в «Медузу».
Ян давно предлагал закрыть длинное ежедневное новостное шоу и сфокусироваться на высококачественных специальных репортажах. Однако статистика показывает, что подписчики хотят смотреть именно это шоу. Обслуживать нужды аудитории и удовлетворять ее интересы чрезвычайно важно для издания, основанного на подписке. Как объясняет Ян, с одной стороны, «это круто, что я ни у кого на шее не сижу, мне государство не платит, я сколько заработал, столько и получил, но, с другой стороны, нас это ставит в очень печальные обстоятельства». Финансовая устойчивость «Дождя» полностью зависит от числа подписчиков, которые, как выразился Ян, являются «заложниками своих привычек». Они привыкли смотреть новости, которые ведет определенный человек в определенное время, и они хотят слышать от него определенную повестку. Когда «Дождь» показал репортаж из Крыма о матери Бориса Немцова, сказавшей в интервью, что она бы проголосовала за Путина и хотела бы, чтобы Крым был в составе России, зрители разразились гневной критикой. Ян вспоминает:
Нам писали в комментариях, что мы «ватники», мрази, продажные крысы. И мы получаем отток подписок. Хотя мы сделали свою работу, сделали объективное интервью, преисполненное к ней сочувствия, потому что, ну, пожилая женщина, у нее ни за что ни про что убит сын. Но радикальная часть наших зрителей не оценила нашу объективность. Я не антипутинист. У меня нет совершенно такого, что все, что делает Путин, – это ужас. Иногда он делает разумные вещи. А наши зрители часто заряжены на то, что Путин – палач, Путин – убийца, и они хотят слышать это бесконечно. И понятно, что трудно выдерживать баланс между тем, чего нам хочется профессионально, и тем, чего ждет от нас зритель.
Для тех, кто смотрит полный новостной выпуск «Дождя», полагает Ян, эта практика смотрения содер