чью я лежал с открытыми глазами, без устали повторяя три слова: «Ну что, поцелуемся?», стараясь навсегда сохранить в памяти неповторимую мелодию немудреной фразы. Я не замечал за собой особого интереса к музыке, слушая, в основном, диски, что покупал Поль, но музыка в целом не трогала меня.
Вообще-то, меня почти ничего особо не трогало, я сейчас хорошо это понимаю, но тогда, со стороны, никто не замечал пофигизм спокойного молчаливого паренька. Поль нашел слово, которым другие объясняли мое поведение: «Это сдержанный парень, и всё». Ну, сдержанный, так сдержанный. Так или иначе, я не отдавался всей душой музыке, тем более той, что иногда слушал в доме Дефонтенов, особенно Баха — вот почему я сослался на фугу!
Господин Дефонтен пытался объяснить мне, почему он любит эту музыку, а поскольку он был хорошим учителем (преподавателем математики), то даже научил меня играть на его фортепиано несколько тактов токкаты BWV 911, которые я никогда не забуду, однако что-то мешало мне проникнуться этой мелодией. И вот ночью, после встречи с Лео и Камиллой, ворочаясь в постели, охваченный жаром нахлынувших на меня чувств, я вдруг услышал обрывки токкаты я слышал их, забывшись в тяжелом сне, пытаясь уловить среди беспорядочных нот триоль Камиллы и осознавая, что с утренним пробуждением всё это испарится.
«Поцелуемся», — тихо прошептал я. Мы еще какое-то время были немного скованы, но самое сложное осталось позади, и мы могли вернуться к простым вопросам: в каком ты классе сейчас, а вы в каком, а какие будут у вас учителя, ах, этот, я его знаю, правда, он классный? Ну и в таком же духе. Вдруг Лео неожиданно произнес: «Вообще-то мы пришли сообщить тебе, что с нами приехал наш отец».
Вот как? Их отец, Бернар Дефонтен?
«Да, на этот раз он сам привез нас сюда», — сказала Камилла. «С личным шофером?» — спросил я, окунаясь в их мир, где родители передвигаются на служебном автомобиле с шофером и завозят своих детей в школу по дороге в аэропорт. Но на этот раз, насколько я понял, отец Лео и Камиллы сам привез их на собственной машине, чтобы немного побыть с ними. Я в ответ лишь покачал головой, для меня это было непостижимо: отец, который находит свободное время для общения со своими детьми лишь в машине в промежутке между двумя авиарейсами. Но это было совершенно естественно для того мира, в котором жили Лео и Камилла. «И потом, бабушка и дедушка не любят, когда он приезжает с шофером, из-за соседей». Из-за соседей?! Ах, ну да, понятно! «Нет-нет, тебя это не касается, — поспешила добавить Камилла, — но ты же знаешь, какие наши родители». Мне начинала казаться странной их болтовня, раньше, когда им было по семь лет, они так подробно не распространялись о своей семье, и почему они так стараются мне объяснить, что их отец здесь?
«Вообще-то, — сказал Лео, — бабушка и дедушка хотят, чтобы ты пришел к нам». — «Вообще-то, они приглашают тебя на ужин», — продолжила Камилла. — «С твоей матерью, вообще-то», — добавил Лео.
Я никак не мог вникнуть в то, что они говорили, шокированный этим «вообще-то». Они, наверное, выучили это словечко совсем недавно, не понимая, что французский за время их отсутствия немного изменился. Обладая гибким умом и незаурядными способностями, они на лету схватывали в каждой стране, в которую попадали, новые выражения и словечки, но иногда перебарщивали, повторяя их при каждом удобном случае — такой была их манера адаптироваться к новой жизни, вообще-то.
Мы сидели на траве нашего дворика, еще теплой под лучами полуденного солнца, но я чувствовал, как постепенно рассеивается тепло, и треугольная тень от сарайчика, неумолимо приближаясь, вот-вот коснется нас, а моя мать вернется из мэрии. У меня не было желания вслушиваться в последние слова близнецов. Мне казалось, что с того момента, как они неожиданно появились передо мной, прошла не пара часов, а несколько бессонных ночей. Я бы хотел, как и раньше, наслаждаться с ними покоем, но меня ждали другие события, к которым я не был готов.
«Тебя это достает», — вздохнул Лео. «Нас это тоже достает», — подхватила Камилла. «Меня это не достает, но я не знаю, сможет ли моя мать…» — но я так и не закончил фразу, внезапно охваченный ужасом. Моя мать, в доме Дефонтенов, с господином Бернаром Дефонтеном, генеральным директором компании? «Бабушка говорит, что они хорошо знают друг друга», — сказала Камилла. «Кто?» — «Твоя мать и Бернар, они знают друг друга с детства, ну, как мы с тобой». — «Бернар, наш отец», — уточнил Лео.
Их вежливость, невероятная деликатность, тонкое восприятие мира опьяняли меня. Во мне словно включился чрезвычайно хрупкий механизм, о котором давным-давно забыли. И я злился на них из-за какофонии, от которой гудела моя голова. Я жалел о прерванном общении с моим молчаливым двухколесным другом, я мечтал перепачкаться в смазке с головы до ног. Вернуться назад, к тем минутам, пока они еще не появились, вновь окунуться в растворяющую мысли жару последних дней летних каникул. Или увидеть Поля на новеньком синем мотороллере, а потом удрать с ним из города и лететь по проселочным дорогам, чтобы ветер в ушах свистел.
Мне нужен был воздух, я вновь задыхался. Столько лет их всё не было, и бац — они здесь.
«Мне нужно переодеться», — пробормотал я. Они потащились за мной в ванную, где мне пришлось принимать душ, пока они ожидали меня, что ж, надо было заново привыкать к тому, что они совершенно лишены чувства стыдливости. «Я вытру тебя», — предложила Камилла. «Нет! — заорал я и уже тише повторил: — Нет». Она тут же отступила, нисколько не обидевшись. Затем они пошли за мной в мою комнату и уселись на кровать. «Теперь что, ваш черед нянчиться со мной, а?» — раздраженно бросил я, но тут Камилла неожиданно сорвалась с места и бросилась мне на шею. «Ты даже не можешь себе представить, как мы рады снова видеть тебя, Рафаэль!» Лео вскочил вслед за ней: «Точно, Раф, она правду говорит». И мы свалились втроем на кровать. Вцепившись друг в друга, мы катались в странных объятиях, я, как мог, придерживал полотенце, которым обмотался после душа, во мне боролись смущение и гнев, я переживал те же противоречивые чувства, что и шесть лет назад, только, возможно, еще более обостренно; но на самом деле я был безумно счастлив, словно я на какое-то время умер, а теперь возвращался к жизни. «Черт, мое полотенце!» — закричал я, и они тут же отпустили меня.
Я начал лихорадочно прикидывать, что же мне надеть, — званый ужин как-никак, мне еще не доводилось на таких бывать. «Не знаю, что и надеть», — растерянно пробормотал я. «Да всё равно что», — отозвался Лео. На них, как и на мне, были джинсы и майки с короткими рукавами, но мои джинсы и майка не имели ничего общего с их вещами и выглядели как карикатура на их одежду. Я не слишком понимал, чем именно они отличаются, но я точно знал, что они отличаются, а мне так хотелось иметь такую одежду, как у них, одеваться, как они, и Камилла, словно прочитав мои мысли, предложила: «Надень что-нибудь, а потом, у нас дома, мы дадим тебе нашу одежду и будем выглядеть все одинаково». — «Но я же выше вас!» — «Не намного», — воскликнули они, и мы развернули очередную дискуссию, которые они умели устраивать на пустом месте. Сначала я по очереди мерялся с ними ростом, потом Камилла, сбросив свои джинсы и оставшись в одних трусиках и майке, примерила на себя мои джинсы, — интересно, подумал я, носит ли она бюстгальтер, так как не видел под ее свободной майкой двух маленьких бугорков, — в конце концов я оставил на себе свои брюки, а майками обменялся с Лео, но потом, когда мы уже подходили к дому Дефонтенов, я вдруг почувствовал себя смешным и глупым: «Лео, гони назад мою майку», и мы снова переоделись прямо на тротуаре, и тут меня осенило: «А моя мать?» Совершенно вылетело из головы.
Оказалось, что моя мать была уже предупреждена и должна прийти на ужин прямо после работы. «Почему вы сразу мне не сказали?» — я чувствовал себя одураченным, жертвой предательства со стороны собственной матери, но мы уже заходили в сад Дефонтенов, и неожиданно я осознал, что мне приятнее идти в гости вместе с Лео и Камиллой, чем с мамашей. На мгновение я увидел себя со стороны: маленький мальчик, которого ведут в гости и который идет, сутулясь, опустив плечи, потому что его мать маленького роста.
Шагая рядом с близнецами, я, по крайней мере, держался нормально, расправив плечи, с ними было лучше, да, гораздо лучше, хотя и очень утомительно. Но тут я увидел этого незнакомца, господина Дефонтена, Бернара то есть. Он сидел на качелях в одних бермудах, уткнувшись носом в газету, слегка покачиваясь, оставляя пальцами ног следы на песке, а его тело с ровным бронзовым загаром возмутительно ярко переливалось в лучах заходящего солнца. Такой цвет редко, точнее говоря, никогда не встречался ни в моем окружении, ни в окружении Поля и его родителей. Этот цвет был таким богатым и насыщенным, что казалось, это отливает не кожа, а рыцарские доспехи, и в моей голове тут же столкнулись два образа туриста, развалившегося в шезлонге на гавайском пляже, и готового ринуться в бой знатного рыцаря.
Близнецы остановились в нескольких шагах от отца, молча наблюдая за нами и переводя взгляд с одного на второго. Я же просто окаменел. Тут господин Дефонтен опустил газету и, словно заметив старого друга, с которым он только накануне расстался, расплылся в широкой улыбке: «А, привет, Рафаэль. Только что звонила Люсетта, она уже идет».
Люсетта!
Ничего себе! Никто не позволял себе так называть мою мать, ее звали Люси, и она ненавидела свое уменьшительно-ласкательное имя, которое преследовало ее на протяжении всего детства. «Люсетта, монета, конфета», — кричали ей вслед на переменках в школе. «Добрый день, месье», — сказал я, а он: «Слушай, зови меня просто Бернар, — затем, бросив лукавый взгляд в сторону близнецов, добавил: — Они же зовут меня по имени, никакого, видишь ли, уважения к отцу». Перед его заразительным, повелительным смехом невозможно было устоять, и через секунду я уже сам оглушительно хохотал, правда, с неким странным ощущением, что делал это по принуждению, да еще мне было неловко из-за близнецов, следивших за нами со странно вытянувшимися лицами. Наконец он сложил газету — не местную и даже не французскую, — встал с качелей и повел нас в дом.