Если не сказать — высокопарный. «Доблестный труд», «благородные стремления», продолжение «славных традиций несметного числа отважных поколений», связанных «нерасторжимыми узами крови». Текст начинает расплываться у Деборы перед глазами. Она встряхивается. Показать, что ей скучно, нельзя, но Дебора всегда была нерадивой ученицей.
Глава начинается с описания относительно спокойной жизни венценосной семьи в Лаксенбурге в Австрии, в то время как империя вокруг рушилась. В шесть утра месса, затем завтрак из мяса и минеральной воды, после чего император отбывал в штаб армии в Бадене и возвращался на обед к супруге и их — в то время — пятерым детям. Винклер продолжает приводить распорядок дня императора — в этом месте кто-то приписал в жирных скобках: «Тоска зеленая! Тыры-пыры… Тут я сокращаю. Если мучаешься бессонницей — только свистни, и я переведу тебе эту часть полностью!»
Дебора пролистывает страницы и видит другие примечания в скобках, смайлики и шутки («Короче, кайзер заваливается в бар…»). Мать улыбается Бек.
— Что тебя так обрадовало?
Дебора протягивает дочери лист.
— Кто этот весельчак?
— Кто-кто… Да никто. Кристиан, переводчик. Читай дальше.
И она читает. Узнает об обретении Чехией независимости, о падении Болгарии, о подписании Народного манифеста, в результате которого Австро-Венгерская империя превратилась в федерацию национальных государств. Наконец Дебора доходит до длинной части, в которой Винклер цитирует рассказ императрицы об осени, предшествующей распаду империи. В отличие от автора книги, императрица говорит четко и без прикрас. Ее повествование захватывает Дебору.
Один эпизод особенно увлекателен. Императрица Цита описывает дни, последовавшие за революцией в Будапеште. Когда она и ее супруг поехали в Вену, то оставили детей в Гёдёллё в Венгрии, недалеко от столицы. Они были уверены, что отпрыски будут там в безопасности, — обстановка в Вене казалась им более тревожной.
Однажды ночью революционеры ворвались во дворец в Гёдёллё. Цита проснулась от телефонного звонка из Будапешта. Она разбудила мужа, и тот в панике поднялся. Не успел он еще полностью прийти в себя после сна, не успел узнать о начавшемся в Венгрии восстании, как спросил: «Что-то с детьми?» Цита кусала костяшки пальцев, слушая реплики мужа, которого генерал посвящал в подробности произошедшего в Венгрии.
Дебора уже собирается пролистать вперед, заинтересованная, удалось маленьким Габсбургам выжить или нет, когда замечает сноску: «Через четыре дня после того, как в Будапеште разразилась революция, 3 ноября, дети были тайно вывезены в Вену преданной няней, юной рыжеволосой красавицей, которая благородно рисковала жизнью, чтобы в целости и сохранности доставить сыновей и дочь императорской четы к родителям».
Дебора стучит Бек по ноге.
— Рыжие волосы.
Бек поднимает брови. Дебора читает вслух сноску и для выразительности тыкает пальцем в бумагу.
— Винклер говорит, что няня, спасшая детей императора, была «юной рыжеволосой красавицей».
Бек все так же смотрит на мать, словно они напрасно теряют время.
— Это Флора.
Бек берет в руки лист и читает сноску сама.
— Хелен когда-нибудь рассказывала, чем занималась Флора до ее рождения?
Дебора качает головой.
— Но известно, что у нее были огненно-рыжие волосы. Если это действительно Флора и она спасла отпрысков Габсбургов…
Бек снимает очки и улыбается.
— Император мог подарить ей алмаз в знак благодарности.
Четырнадцать
Бек еще не успевает рассказать брату и сестре о рыжеволосой няне и даже изложить свою гипотезу Тому, когда тот останавливает ее в коридоре офиса, чтобы поговорить о ее отце.
— Он пошел вразнос. — Том сует Бек в руки утреннюю газету. На первой полосе Кенни цитирует дневник Хелен, который якобы доказывает, что она обещала ему алмаз «Флорентиец».
— Зачем они это печатают? Слепому видно, что это полная туфта.
— Ты накопала на него что-нибудь?
— Понимаешь… — мнется Бек. — А другого способа нет? Просто для моей мамы все это очень тяжело. Они ведь даже не разведены. Боюсь, попытки опозорить Кенни только усугубят ситуацию.
Том щелкает пальцами.
— Развод. Насколько твой отец падок на деньги?
— Я бы сказала, весьма и весьма.
— Оформим это как урегулирование отношений, подбросим ему деньжат и заставим подписать обязательство не общаться с прессой по поводу нашего дела.
— Стоит попробовать. У нас есть пятнадцать тысяч долларов от… — Бек замолкает. Тому необязательно знать, что Виктор продал бриллианты Хелен. — Короче, мы можем предложить ему пятнадцать тысяч.
— Это все, что у вас есть?
Бек думает о броши, хранящейся в тумбочке, о нескольких тысячах, припрятанных в банках из-под кофе и в саше с сухими духами.
— Я, вероятно, могу добыть чуть больше, но давай попробуем уложиться в пятнадцать. Думаю, он не откажется. Свяжусь с ним сегодня.
— Нет. — Том хватает ее за руку, но тут же отпускает. — Лучше, если предложение будет исходить от меня.
Как обычно, ее первое побуждение — возмутиться. Она сама способна справиться с собственным отцом и не нуждается в помощи мужчины, тем более своего бывшего. Но потом Бек представляет, как Кенни съеживается под натиском Тома, и желание сопротивляться улетучивается.
Ей не суждено узнать, что сказал Том Кенни, но дело улаживается очень быстро. На следующей неделе, когда она встречает Тома в коридоре, тот мимоходом замечает:
— Все улажено. — И на этом проблема с Кенни Миллером закрыта. Конец приходит и пятнадцатитысячной заначке Миллеров, полученной от продажи бриллиантов.
В начале августа Бек и Том присоединяются к другим сторонам тяжбы на заседании суда, рассматривающем заявления о продлении сроков досудебного представления доказательств, которые все подписывали. Как и ожидалось, судья Риччи отклоняет ходатайства о снятии ареста с алмаза. Она также отклоняет заявления сторон с просьбой отложить суд. Пока судья зачитывает свое решение, Бек сидит рядом с Томом.
— Ваша честь, — возражает один из австрийских юристов. — Все наши свидетели и специалисты находятся за океаном. У нас нет возможности в течение девяноста дней привезти их сюда для дачи показаний.
— Насколько мне известно, перелет из Европы в Соединенные Штаты занимает десять часов, — отвечает судья.
— Ваша честь, — встает представитель итальянцев. Бек узнает его имя: он был среди тех, от кого три месяца назад она получила письмо. — Мы настаиваем на разрешении получить доступ к бриллианту, чтобы наши эксперты могли его изучить.
— Вы сомневаетесь в заключении Международного геммологического общества? — спрашивает судья.
— Мы только считаем благоразумным, чтобы наши специалисты подтвердили, что это действительно алмаз «Флорентиец», прежде чем досудебное разбирательство продолжится.
— И мы тоже, — вставляет юрист Габсбургов. — У нас нет причин ставить под сомнение выводы Геммологического общества, но наши историки должны убедиться, что в Федералистском банке на самом деле лежит бриллиант «Флорентиец».
Судья поворачивается к Тому, у которого нет возражений на слова оппонентов. Пока не прозвучали новые протесты, судья объявляет:
— Каждая сторона может представить список лиц, которых нужно допустить к осмотру бриллианта, и я выпишу ордер, обязывающий банк разрешать ограниченный доступ при предъявлении соответствующих документов. Но срок окончания досудебного рассмотрения доказательств остается в силе. Не вижу причин откладывать его.
У истцов нет другого выхода, кроме как согласиться. Глядя вслед удаляющейся судье Риччи, Бек замечает, что ее плечи опущены, — она явно понимает, что, как бы ни старалась, это дело будет только расходовать государственные ресурсы. Даже если ускорить процесс, от сторон последуют многочисленные апелляции, возможно даже в Верховный суд. И потом, все эти необоснованные претензии, которые помощники юристов в Министерстве юстиции должны будут отклонить одну за одной… Канитель растянется не меньше чем на год. А может, и больше.
По пути в офис Бек и Том идут через внутренний двор городской ратуши, хотя быстрее было бы обойти здание. Туристы снуют, вытягивая шеи, чтобы разглядеть возвышающегося над ними Уильяма Пенна, но Бек нравится огороженное пространство внутри общественного сооружения, нравится думать о том, сколько людей прошло здесь за сто с лишним лет. Бек призналась в этом Тому задолго до первого поцелуя, на одной из их первых прогулок из суда в офис, и с тех пор они всегда пересекали двор.
Том размахивает портфелем, как адвокаты в кино. Бек знает, что бы он сказал ей, будь она простой клиенткой, а не коллегой и бывшей его девушкой. Он бы сосредоточился на преимуществах быстрого процесса, подчеркнул бы выгодные стороны ситуации. Но он тихо идет рядом с Бек, и его молчание говорит громче, чем любые напрасные надежды. Оно вызывает у Бек желание доказать, что он неправ. У них сильные позиции. Должны быть, по крайней мере.
— У меня есть одна зацепка, — слышит Бек свои слова.
Она заучила сноску из книги Винклера на память и цитирует ее буквально.
— «Через четыре дня после того, как в Будапеште разразилась революция, третьего ноября, дети были тайно вывезены в Вену преданной няней, юной рыжеволосой красавицей, которая благородно рисковала жизнью, чтобы в целости и сохранности доставить сыновей и дочь императорской четы к родителям». Мы не много смогли узнать о нашей прабабушке Флоре, собственно, практически ничего и не узнали. Но у нее были ярко-рыжие волосы.
Они выходят с другой стороны двора, и, когда двигаются по Маркет-стрит, толпа рассеивается. Том удивленно поднимает брови.
— И что?
— Только у двух процентов населения Земли рыжие волосы. Я понимаю, что это натяжка, но что, если той няней была моя прабабушка? Тогда понятно, откуда у нее бриллиант.
— И ты выяснила, что няню звали Флорой?
Бек качает головой. Ей нужно посетить филиал Австрийского государственного архива во Внутреннем Городе в Вене, где хранятся документы Габсбургов. Империя вела досье на всех работавших при дворе. Среди дел других придворных наверняка была и папка со сведениями о рыжеволосой няне.