— Не бойся, малыш, — ответил отец. Подхватив сына на руки и опираясь спиной о ствол дерева, он осторожно перешел по корню на другую сторону промоины. Мальчик буквально вывернул себе шею, как зачарованный уставившись на изрезанные стены обрывистого берега реки и её бурлящие воды.
Немного спустя тропинка начала расширяться и в конце концов плавно перешла в узкую полоску песчаного пляжа на берегу. Течение здесь было не таким стремительным, как там, где они недавно побывали, а вода выглядела заманчиво прохладной.
— Пап, можно я разденусь? — спросил мальчик.
— Конечно, — ответил мужчина. — Скидывай шорты, рубашку и иди купайся.
— А ты?
— Мне здесь будет мелко. Иди один, не бойся. Глубина здесь воробью по колено, так что даже если ты захочешь утонуть, ничего у тебя из этого не выйдет.
Мальчик остался в одних трусиках. Ринувшись в прохладную речную воду, он плескался там, пока ему не надоело, после чего выбежал обратно на берег в объятия отца. Затем всё это повторилось много раз — снова и снова мальчик бросался в воду, чтобы минут через пять выскочить на берег к обогреться и обсохнуть в руках отца. Это было чудесно — как крещение в водах священного Иордана. И его влажное прохладное тело тоже стало освящённым.
А потом они устали от жары и вернулись домой, но на закате дня пришли к реке снова. На этот раз они решили не предпринимать остановку в их излюбленной гавани в обрамлении молодых сосен, а двинулись к воде самым коротким путем, который, как им казалось, должен был пролегать по другой тропинке. Поначалу она была прямой и широкой, не когда до реки оставалось всего каких-то пятьдесят футов, она вдруг резко свернула в сторону и стала узкой и извилистой — видимо, в буйных зарослях ивняка и крапивы она и не могла быть иной. Мужчина подобрал с земли палку, чтобы раздвигать ею крапивные стебли и листья, однако когда они выбралась на открытое место, оказалось, что мальчик всё же слегка изжалил себе руки и ноги. Он уже приготовился захныкать, но отец взял его на руки и, подержав несколько мгновений, сказал ему:
— Не плачь, все нормально.
— Я не буду плакать, папа. — ответил мальчик.
Они миновали крутой изгиб реки, где она почти под прямым углом сворачивала с востока на юг, и остановились перед огромным чёрным валуном. Он возвышался над рекой футов на семь, не меньше, и вдавался в неё частью своей массы подобно небольшому полуострову.
Строго говоря, валунов было два — один, что был поменьше и поближе к берегу, тесно прилегал к другому, от берега более удаленному и превосходившему своего собрата по величине. Вместе они напоминали горбы на спине верблюда. Само собой разумеется, мальчик изъявил желание оказаться верхом на верблюде сразу же, как только увидел его.
— Хочу наверх, папа! — закричал он и бросился было к камню.
— Стоп, малыш, стоп, — схватил его за руку отец. — Не торопись, а то упадёшь в воду и утонешь.
Он вспрыгнул на камень поменьше; затем, присев на корочки и протянув сыну обе руки, поднял его и поставил рядом с собой. «Стой и не шевелись», — приказал он ему. Вознесение на более высокую часть валуна было осуществлено точно таким же образом.
Отец устроился на самой вершине и взял мальчика на колени. Едва глянув вниз, тот затаил дыхание от восторга. В самом деле, это было чудесно. Они находились сейчас прямо над бурлящей темной водой — стена валуна, выходящая на стремнину, уходила под ними вниз настолько круто, что они ощущали себя повисшими в воздухе без какой бы то ни было опоры снизу.
— Папа, а почему этот камень такой большой? — спросил мальчик.
— Это осколок большой скалы. Когда-то давно он откололся от неё и упал в реку.
— А он тяжёлый?
— Очень тяжёлый.
— Но ты же сможешь его отодвинуть, да, папа?
— Нет, конечно! — рассмеялся отец и взъерошил сыну волосы. — Чтобы такой камень сдвинуть хотя бы на дюйм, нужен трактор, не меньше. Вообще-то и трактор…
— Что трактор?
— Трактор не сдвинет его просто так. Нужен трос, а где ты найдёшь трос, чтобы он не порвался от такой нагрузки?
— А кран?
— Для крана тоже нужен трос. Где ты возьмешь его?
— Жалко, что нет такого троса, — заметил мальчик после короткой паузы, — а то я бы посмотрел, что там под этим камнем. Ты знаешь, что там под ним?
— Нет.
— Пап, а ты раньше этот камень видел?
— Как же не видел, малыш. Мы здесь знаешь сколько играли, когда были маленькими.
— Как играли?
— По-всякому. В индейцев. В войну. В скалолазов. Видел там такие вот отвесные скалы? — мужчина сделал головой движение назад. — Я по ним когда-то лазил.
— С твоей мамой и твоим папой?
— Нет, конечно.
— Почему нет?
— Потому что они бы мне этого не разрешили.
— Почему?
— Потому что это опасно.
— Почему опасно?
— Потому что я мог упасть и разбиться.
— А ты боялся упасть и разбиться?
— В первый раз да. А потом это стало просто интересно.
— А ты тогда был как я?
— Нет, сынок. Я был тебя немного постарше. Мне было лет восемь. А тебе пять.
— А твоя мама и твой папа не знали об этом?
— Нет, не знали.
— А твоя мама всё ещё не знает об этом?
— Нет, не знает.
— А если я ей расскажу, она не будет ругаться?
— Да нет, наверное. Это же было так давно.
Они оба надолго замолчали. Мальчик устал сидеть в одной позе и сделал неожиданно резкое движение в руках отца.
— Ч-ч-чёрт! — воскликнул отец, с ужасом представив себе, как его чадо летит в воду, и вцепился ему в плечи. — Ты что, свалиться захотел, глупый мальчишка?
— Папа, но я же бы не свалился, — сказал мальчик. — Я смотри как крепко за тебя держусь — вот, — и он изо всех сил сжал своими ручонками руки отца.
После этого снова воцарилась долгая тишина. Утративший прежнюю свою яркость диск заходящего солнца проглядывал сквозь пелену легких облаков и могучие кроны старых тополей, что склонились над рекой и нарушали тишину тихим шелестом своей пышной листвы. Все кругом было окрашено в нежно-золотистые и тёмно-красные тона; только старая церковь на противоположном берегу, взметнув свои купола в самые небеса, казалась черной на фоне яркого вечернего перламутра — чёрной, но совсем не мрачной.
— Уже поздно, малыш, — сказал мужчина. — Пойдем-ка домой.
— Нет, — нахмурился мальчик. — Я не хочу уходить отсюда.
— Я тоже не хочу, но я уже устал здесь сидеть. Пойдем?
— Ладно, — нехотя сказал мальчик после некоторого раздумья.
Вниз они спустились тем же манером, что и поднялись вверх, — с большого камня на камень поменьше, а с него уже на землю. Они не торопились уходить и ещё какое-то время постояли на берегу, у самой воды. Мальчик поднял с земли прутик и бросил его в самую стремнину, наблюдая за тем, как он стремительно удаляется от них вниз по течению.
— А куда плывет эта палочка? — спросил он.
— В другую реку.
— А оттуда?
— В ещё одну реку, которая больше той.
— А оттуда?
— В следующую реку, которая ещё больше.
— А оттуда?
— В океан.
— В какой океан?
— В Северный Ледовитый.
— Это далеко отсюда?
— Очень далеко.
— А сколько далеко?
— Примерно две тысячи миль, кажется. Представляешь, сколько это?
Видимо, цифру эту мальчик представлял себе не очень хорошо.
— Нет, — произнес он немного погодя. — Я ведь, папа, не знаю, что такое тысяча.
— Ну тогда представь себе — твоей палочке придется плыть до Северного Ледовитого океана полмесяца.
— Полмесяца?
— Ну да, полмесяца. Две недели.
— Папа, я хочу на Северный Ледовитый океан.
— Там же так холодно. Людей нет. Кругом льды и белые медведи.
— Я знаю. Как у Снежной Королевы. Но я же поеду туда с тобой. Или мы поплывем туда по речке.
— Пойдём домой, котёнок, — сказал мужчина. — Поздно уже.
— Я не буду плакать, — продолжал мальчик. — Пап, я же не плакал, когда меня обожгла крапива.
Отец не ответил ему. Какой уж там Северный Ледовитый океан, котёнок ты мой, подумал он, когда уже завтра утром тебе нужно быть в другом городе за восемьдесят миль отсюда, а дальше ты со своей мамой поедешь на море. На тёплое южное море, вдали от Арктики.
— Пойдём, Львенок, — сказал он.
Они пошли, не говоря более ни слова. Потом мальчик устал и запросился на руки. Отец прижал его к себе и увидел слезы в его больших карих глазах. Он обнял сына еще крепче и ускорил шаг.
Наступившее затем утро — утро дня разлуки — прошло для него в каком-то тумане. В его памяти остался только самый момент расставания, когда они сказали друг другу «до свидания». У того и другого в глазах стояли слезы. Весь последующий месяц он пребывал в прескверном и в то же время странно удивительном состоянии лихорадочного ожидания, когда в памяти остаются только те жизненные события и эпизоды, которые связаны с объектом вашей одержимости, а все остальные безжалостно изгоняются из неё. В который раз снова и снова прокручивал он в своём сознании сцены их прогулок, игр, разговоров и улыбок, столь обычных — и столь неповторимых: в них было что-то такое, что не укладывалось в их чисто материальное содержание и неким необъяснимым образом говорило о том, насколько безумно привязаны они друг к другу, хотя ни один из них никогда не признавался в этом другому на словах. В конце концов, слова тут были лишними: им было вполне достаточно вместе ходить, играть, беседовать и чувствовать при этом полную невозможность существования друг без друга.
Наступил август, и деревья начали сбрасывать свою листву — нехотя и нерешительно, будто всё ещё не веря в то, что другое время года идет на смену лету. Дни по-прежнему стояли теплые, но по ночам стало уже холодно, и наутро трава покрывалась серебристым инеем. Месяц ожидания закончился: можно было звонить и договариваться о встрече. Он набрал телефонный номер и услышал голос женщины, которая не так давно приходилась ему тёщей, — тусклый голос, с медленными учтивыми интонациями. Добрый день, сказал он, это я, позовите моего Лео, пожалуйста.