вные мякоти и оставит бессмысленную кутикулу.
Победа механицизма над «поповщиной», довершившая тысячелетний жестокий спор рыцарственных Гогенштауфенов и наследовавших им светских владык со Святым Престолом, логически востребовала в духовные наставники новому, просвещённому человеку не служителя культа, а идеолога. Идеология существует столько, сколько существует социум. Это знаковый комплекс, в котором оформлена жизненная практика обособляющей себя внутри целого — от социализированного человечества, в котором происходит самосложение этносов, до класса, внутри которого выделяет себя, скажем, сословие, — специализированной группы, чья функция — обеспечить вкупе с другими такими же общностями долговременную и бесперебойную жизнедеятельность всей системы. По самой своей природе этот знаковый комплекс ориентирует в области «кесарева» и не единичную особь, а коллектив, с которым она солидаризуется. Его истоки — также в технологическом, рационализирующем мышлении: он призван решать утилитарную задачу нахождения и сохранения группой такого положения в сложном целом, при котором она могла бы наиболее полно реализовывать свои предпочтения. Идеология всегда делит человека с синтетическим — религиозным — сознанием и всегда трансформирует себя согласно его самоопределению во всё большем множестве: на уровне ханьского самосознания «цзюньцзы» — конфуцианский начётчик и джентльмен — и простой крестьянин, «чёрная кость», равно противостоят приблудному «заморскому бесу», будь то утончённый буддийский проповедник, мусульманский купец или грубый португальский матрос Националистическая идеология — это естественный предел сепаратного самовыражения, за ним знаковая система должна сорганизоваться соответственно уровню выражаемого и провозгласить безусловный кантовский императив (вопреки очевидной целесообразности времени, места и отношений), интегрирующий человека в абсолютное качество: «Не сделай другому того, чего не пожелаешь себе». Кенигсбергский философ просто повторил за мудрым Конфуцием. Абсурдность максимы знаменует переход языка идеологии в язык веры с их резким разграничением и без отмены первого, но с жёстким соподчинением его второму. Последующая интериоризация личности, её глубинное самопознание даёт ей выразить Бога — Целое, большее, чем Вселенная — уже на языке евангельских заповедей и тем самым доводит конфликт религиозного сознания с технологическим мышлением до степени крайнего ожесточения, а мятущееся человеческое существо — до искушения вогнать себя в пределы умопостигаемой однородности. «Широк человек, надо бы сузить», как говаривал герой Достоевского. Философ-монист и учёный-натуралист общими усилиями выживают попа со стогн, откуда принято вещать народу, в исповедальню и к смертному ложу, где ему навязывается убогая роль Луки-утешителя. А за философом и учёным победоносно следует идеолог-материалист с железным жезлом нового духовного пастыря.
Трагизм ситуации в её завершённости. Личность в её трансцендентном качестве отвергается в тот момент, когда она уже завершила свою разрушительно-созидательную работу по лакунизации естества, по приданию техно- и социосфере столь всеобъемлющего характера и такой мощи, что перехвату ею у природы инициативы саморазвития не может воспрепятствовать никакая стихийная катастрофа. Собственно, эволюция пришла к тому, к чему шла. Неумолимое становление в петлях связей человека и техносферы подвело универсум к черте, за которой должен быть сделан выбор.
Пока западное человечество собирается с духом, вероятно, ожидая Второго Пришествия, чтобы почерпнуть руководящие указания непосредственно из уст Бога, который зримо являет себя лишь ангелам, идеология пролетариата бестрепетно повела массы спиралями своей диалектической Вавилонской башни прямо в райские кущи. Аттестуя себя несокрушимо-научным, исчерпывающе верным «дао» для существа, ипостазированного в природном и социальном, но в основе материалистически-однородном, растлив пропагандой сферу религиозного сознания и задействовав её знаки для ориентации на пространстве ещё более тесном, чем пространство «естественного» человека энциклопедистов, она немедленно превратилась в жуткое подобие веры — веры в стихийную, самодостаточную тенденцию, которую, однако, должно править к чьему-то сепаратному благу. Живое целое мироздание замыкается в этой ереси на нижайшее в номенклатуре множеств подразделение, все свойства которого обусловлены дальним и потому специфически искажённым действием общего механизма. Оформившись, учение извлекает из недр техносферы своих оголтелых проводников — борцов за Светлое Будущее — и под знаменем классовой борьбы идёт на приступ гнетущего настоящего. Куда же выведет этих борцов их дорога в новый Эдем?
Вернадский писал, что в XX веке человек становится новой геологической силой. В этом кабинетном обобщении вся современная наука с её печальной слепотой к вещам существа. Живя в Советском Союзе эпохи великих строек коммунизма, учёный и мыслитель обязан был вникнуть в сущность происходящего и написать определённее: человек становится исключительно геологической силой, вся его роль в мироздании сведена к роли геологического агента. Эволюция не просто замирает, она обращается — происходит некое «тоннелирование» её исторического содержания в геологическую предысторию. На пространстве одной шестой части земли возникает «эволюционный тромб» — машина слепого природного действия, исчерпывающая свой энергетический потенциал и подавляющая, угнетающая своё эволюционное содержание. Автономность Целого, Космоса здесь узурпирована техносферой, которая закономерно извращает живую тенденцию естества (ибо нести ей за вычетом личности нечего) в одну бесплодную экспансию, в опустошающее бессмысленное самовоспроизводство. Если можно представить себе сообщество колониальных кораллов, сумевших вовлечь все ресурсы бытия в строительство рифа ради одного этого рифа, задавшегося целью стать самодовлеющей «рифосферой», то картина получится сходной.
Советская автократия, желание отгородиться от мира «железным занавесом» — это обособление геологической реальности от исторической.
Прямой контакт человека с геологической предысторией происходит ежеминутно. Всякий раз, когда из буровой штанги вываливается пёстрая колбаска керна, когда ковш экскаватора на глубине ста метров вгрызается в толщу рудоносных метасорфитов, когда малец-бойскаут, лазая по склону горы, выковыривает из породы каменные тельца белемнитов или морских ежей, когда курортник, прогуливающийся по пляжу вдоль прибалтийского глинта, наклоняется, чтобы подобрать поразительно похожее на мушкетную пулю ржавое марказитовое стяжение, мы напрямую общаемся с силуром или каменноугольным периодом. Мы привыкли к этому и не находим здесь ничего необычного. Мы мыслим категориями стратиграфии, а стратиграфия исключает обратную связь между природными системами, центр значимости которых необратимо смещается в ходе мирового процесса в область эволюционных приобретений. Вулкан не может навязать свои чисто геоморфические задачи сине-зелёным водорослям, как те не могут свести роль млекопитающих в биоте к санации водных масс и приращению осадочного чехла строматолитовыми известняками. В иерархии стоящих перед человеком задач геогенез занимает подчинённое положение относительно биогенеза, а этот последний — подчинённое положение относительно «ноогенеза», если понимать под ним выявление личности. Только в кошмарном сне можно представить себе человека, низведённого до кристалла или железобактерии. Но если это случилось, мы вправе говорить о противоестественной ситуации хищного вторжения в историческую повседневность замкнутой на себя геологической предыстории.
Всякое общество может быть описано в терминах экономики, социологии и политики, и в каждой из этих сфер выявятся приоритеты, комплекс которых отразит существо модели. С советским «обществом» этого сделать нельзя.
За пределами анализа всегда остаются какие-то исходные предпосылки, которые только и дают отобрать необходимый инструментарий: приступая к исследованию цивилизации, мы делаем заведомое допущение, что она центрируется на человеке. Мы не можем представить себе социум, где «мера всех вещей» — простой эрг или килограмм веса и где субъектом действия является то, в чём они количественно преобладают. Мы справедливо скажем, что это вулкан, мир косного вещества, но никак не социум.
Когда Сталин, в отличие от Вернадского, прекрасно чувствовавший, какого рода «ноосферные» механизмы управляют его сатанинским режимом, поинтересовался у следователя, ведущего дело Каменева, признал ли последний инкриминированные ему злодеяния, и услышал, что подследственный никак не «раскалывается», он спросил, сколько, по мнению следователя, весит Страна Советов?
Чекист не понял и растерялся.
— Ну, — пояснил Сталин, — заводы, фабрики, элеваторы, паровозы, МТС, танки… Сколько всё это весит?
— Не знаю, наверное, миллионы тонн, — осторожно предположил чекист.
— Правильно, — кивнул Сталин. — А теперь идите и больше не говорите мне, что вы не можете добиться у Каменева показаний.
Не ручаюсь за текстуальную точность, но смысл разговора передан исчерпывающе.
Также исчерпывающе выражены приоритеты и суть эволюционного тромба. Иерархию задач венчает геогенез.
В последнее время у нас много пишут о бессмысленности, пронизывающей все сферы производства и общественной деятельности. Крестьянин препятствует земле родить, сталевар льёт никому не нужный чугун, машиностроитель клепает никому не нужный комбайн, педагог, воспитатель угнетает познавательные способности ученика и умерщвляет нравственность воспитуемого, наука не изучает мир, а ищет подтверждение мифам господствующей идеологии и так далее до бесконечности. Голос здравого смысла при виде жутких и неисчисляемых нелепостей готов сорваться на крик. Однако, нелепости эти только кажущиеся. В эволюционном тромбе человек не более, чем породообразующий или эрозионный агент, а в конечном счёте — универсальное средство дезинтеграции. Не горняк добывает магнетит, не сталевар льёт металл — это рудное тело руками человека превращает себя во вторичный — ювенильный — расплав. Не бетонщик месит бетон, не строитель возводит ужасающую многоэтажку — это песок, гравий и мергель руками человека превращает себя в горную породу, отвечающую структуре конгломерата, и слагаются в новую форму рельефа. Не крестьянин обеспложивает почвенный слой сульфатами, нитратами и обломками железных сеялок — это сама плоть земли руками человека бессмысленно рассредоточивает свои прежние накопления, формируя новые залежи аммиака, мирабилита и оксидов железа. Перед нами первичный, приоритетный процесс, слепое действие гильотинированного естества. Ему подчинено биологическое вырождение, некая «зазеркальная» эволюция — разрушение отравленной средой обитания и жёстким отбором на взыскуемую неполноценность структур живой плоти — в первую очередь человека, но также доместикатов и вообще всего дышащего и ветвящегося. И, наконец, на самом заднике — неподвижная, косна