В разных странах искушенным
Был ценителем и сделал
Относительно России
Вывод нелицеприятный:
Мол, ничем не отличают-
ся здесь русские от немцев,
Англичан или французов,
От самих датчан и шведов,
И слова той поговорки —
Просто выдумка, не боле,
Просто хвастовство пустое.
Молодечество и гонор.
Истинными ж лихачами —
Утверждает Кнут-датчанин —
Средь извозчиков в Европе
Могут называться… финны,
Ибо только лишь однажды
В своих странствиях по свету
Кнуту, как он сообщает,
Приходилось звать на помощь
Полицейского — то было
В Хельсинки, где дюжий кучер —
Финский парень деревенский —
Гнал без устали пролетку,
Запряженную лошадкой
Тоже финской, низкорослой,
Но чудовищно рысистой
И выносливой на диво;
Гнал, кнутом ее бичуя,
Будто белены объелся
Или пару мухоморов —
Как берсеркер перед боем —
Проглотил перед работой;
Гнал, не слыша даже криков
И команд остановиться,
Вылетавших на ухабах
Из гортани пассажира,
Перепуганного насмерть.
Или, может быть, ни капли
Горячительного зелья
Этот хельсинкский возница
В рот не брал перед работой;
Может быть все дело в том, что
Так спокойствием пропитан
От природы люд Суоми —
От покойной их Природы —
Что едва ли замечает
Разницу меж тем, что мчится
И стоит себе на месте,
Иль сидит, как изваянье,
Или в матке пребывает,
То есть, по-фински, в путешествьи;
Потому-то, знать, так много
Авто-гонщиков отменных
(Айайа — по-фински «гонщик»
Иль «шофёр» или «водитель»)
Появилось в нашем веке
На спортивных состязаньях
Среди финнов суверенных —
Что сидят себе в машине,
Как зародыш тихо в «матке»
Долгой, бережно хранящей,
И при этом — быстролетной…
Да, не выставляют финны
Напоказ своей приватной
И сугубо самобытной
Сокровеннейшей глубинки —
Будто бы и нет того, что,
Якобы, кулак суомский,
Сжатый намертво, сжимает,
Будто бы он стиснул пальцы
Идиом своих стабильных
В окруженье русской речи
Вкруг того пустого места,
Той великой и священной
Пустоты, что всем Востоком —
Индуистским и буддийским,
Но, в особенности, дзэнским —
Почитаема издревле
Как начало и кончало,
Как основа всякой жизни
И всей жизни же вершина
(Точно финская водица
Огневая, то есть водка,
Что в рекламе во российской
«Водкою с вершины мира»
Названа парадоксально),
Впрочем, как и всякой смерти —
Ибо нет в Восточном Знанье,
В его высшей ипостаси,
Никаких тому подобных
Разделений и различий;
Да, сжимать-то он сжимает
Пустоту, как мы сказали —
Так, как будто, с точки зренья
Среднего всеевропейца,
Бриллиант каратов в тыщу
Он сжимает любострастно
И притом своекорыстно;
Да, сжимать-то он сжимает,
Представлять-то представляет,
Охранять-то охраняет
Внутренность свою отменно,
Но из кулака такого
Финских идиом не кукиш
(И, тем более, не «кукуц»),
Ни фига не шиш, но пуукко —
Финский нож торчит контрастно
И почти что неуместно —
Если бросить взгляд скользящий;
Финский нож глядит сурово
На пришельца на любого,
И своим одним изгибом,
Лезвия одним загибом
Держит уж на расстоянье —
Не огромный меч двуручный
Викингов иль самураев,
Не копье бойцов турнирных
Франции средневековой,
Не мортира, не ракета
С ядерной боеголовкой,
Чем мы, русские, стращали
Всех до самой Перестройки —
Но сравнительно короткий
Ножик равно для работы
По хозяйству в мирном доме
И — для финнов крайне редкой —
Для охоты на медведя,
То есть на «карху» по-суомски.
Если ж взять и референты
Этих идиом российских,
Кои в русском представляют
Финское мировоззренье
И которые за это
Мы для краткости сугубо —
Для родимейшей сестрицы
Баснословного таланта
Славного народа Суоми,
Выпевшего Калевалу
(Чем пример был дан отличный
От всех прочих песнопений
И эпических сказаний
Нам, за нео-Калевалу
На большой земле России
Взявшимся, дерзнув смиренно
В год восьмидесятилетья
Независимости финнов
От России той же самой) —
Да, для краткости сугубой
Мы их финскими назвали. […]
В этом месте непременно,
В этой связи неизбежно
Мы (единственная нацья,
Что на финнов суверенных
Ополчалася войною,
Воевать их заставляя),
Мы насельники России
И насильники Суоми,
С колокольни русской речи
Просто вынуждены будем
Рассмотреть два близких слова,
А точнее два звучащих
В финском также как и в русском
Одинаково набора
Из одних и тех же букв:
Оба языка, живущих
Как теснейшие соседи,
В словарях своих имеют
Каждый диво-слово «матка»
С ударением на первом,
Как и подобает, слоге —
Только в финском это слово
На латинском алфавите
Пишется, что и понятно,
То есть, стало быть, как «matka».
Но уж больно непохожи,
Даже противоречивы,
Если не сказать — противны,
Их значения друг другу —
Кажется при первом взгляде:
«Матка» в суоми-лексиконе
Означает «расстоянье»
Иль «дистанцию» какую,
Ну а также «путешествье»
Иль «далекую поездку»;
Мы не станем здесь вдаваться
В «матку» в русском пониманье,
Ибо, говоря на русском,
И родным его имея
Языком, мы знаем сами
Без словарных дефиниций,
Что стоит за этим словом
Как предметный референт.
Но, коль скоро, мы вниманье
Тщательное направляем,
Точно лучик света тонкий,
На Суоми из России,
Из семантики из русской,
То подобное созвучье
В поэтическом режиме
Поиска сокрытых смыслов
Финской жизни неприметной
Может ключиком волшебным —
Пусть и вовсе ненаучным,
Но по-своему логичным —
Послужить нам в самом деле,
В этом самом тонком деле:
Обнимая русской «маткой»
«Матку» финскую, получим
В результате этой странной
«Математики» словесной
То, что финны как бы в матке
Жизнь свою всегда проводят,
В охранительной утробе
Плавают, как эмбрионы
И свершают в ней такие
«Путешествия», что сниться
Могут только лишь полярным
Путешественникам или
Самым смелым мореходам,
Иль безумным скалолазам —
Прозябающим в реальной,
Явной жизни, от которой
Убежать они готовы
Хоть в торосы ледовитых
Северных морей смертельных,
Хоть в заоблачные выси
Восьмитысячников горных,
Хоть в подводные пучины
Мирового океана
(Как Кусто на батискафе) […]
Екатеринбург, 1997
Нина ГорлановаТРИ РАССКАЗА
Букериада
Н. Г. Оказывается, всё изменилось: сейчас в первую очередь кладу в карман сумки образок Спасителя, в другой карман — страховые полисы, в карман куртки — очки, которых ещё недавно не было…
В. Б. Нина, ничего не изменилось. Образки брали в дорогу на Руси всегда. Коммунисты — это миг в нашей истории, а что такое миг — забыть и всё.
Н. Г. С утра в предотъездный день у Агнии лопнул замок в сапоге. Португальские сапоги — накануне купила.
В. Б. Что ты думала о Португалии — не пиши здесь. Чтобы там не было землетрясения!
Н. Г. О Португалии я ничего не думала. Сапоги купила с областной премии. А чек потеряла. Понесла в срочный ремонт, по пути хотела до Москвы дозвониться — сломался переговорный пункт. И я поняла, что не везёт уж очень. Что делать? Стала я хватать на улице знакомых (носилась по району по магазинам) и затаскивать в гости, чтобы подарить каждому картину. Задобрить судьбу. В., например, кочевряжится: «Эта на Матисса похожа», «Эта не технична», «Это чистый Шагал», я металась по квартире, с благоговением слушая В., воплощавшего в это время судьбу. Таким образом я разметала в разные стороны холм рукописей и документов. В полночь обнаружилось, что справки из школы нет. А без неё детей не посадят в поезд! Или надо будет доплачивать.
В. Б. Задобрила судьбу? Сама виновата: ты молилась Богу Судьбы, а это язычество. Языческие Боги странно себя ведут порой, ещё древние греки замечали про них, что иногда вдруг боги завидуют…
Н. Г. А ты в тот вечер вёл иврит в синагоге и сказал так серьёзно: «Мне по секрету сообщили, что победит Пётр Алешковский. Ему дадут Букера». Впоследствии, когда я Пете это рассказала, он очень смеялся: «Ну, по синагогам всё было известно заранее!»
В. Б. Когда мы в Пермь вернулись, мои ученики в синагоге были очень разочарованы, что мы не победили. Или свой… или земляки! Такие у них были мечты.
Н. Г. На Киевском вокзале мы сели не на ту электричку и проехали Переделкино. До Апрелевки.
В. Б. Переделкино величаво проплыло мимо.
Н. Г. А два часа сидели в зале ожиданий. Ты ходил в «Справочное», вернулся и сказал: «До Рима ехать с пересадкой в Кишинёве».
В. Б. С огоньком мечты во всегда вялых глазах…
Н. Г. У меня болела сильно голова, поэтому я так трагично восприняла, что мы проехали мимо!
В. Б. А у меня спина отвалилась — тащил твои сорок картин. Зачем ты их столько взяла!
Н. Г. А всё равно их не хватило на всех.
В. Б. В Переделкино заломили такие суммы, что мы сразу решили резко опроститься: сказали, открылись, признались, что у нас всего денег с собой 900 тыс. Ведь мы доплачивали за детей, ибо справку из школы — льготную — потеряли во время жертвоприношений судьбе.
Н. Г. Бухгалтер кричала: «Из расчёта 5 миллионов, из расчёта 2 миллиона… полтора…» Она была маленькая и красивая, как механический соловей. Здорово!
Н. Г. Было весело. Я зарыдала, и домик бухгалтерии затрясло от гнусных воплей провинциалов: «В телеграмме вы писали, что 900 тысяч…» Зачем нас вызвали!».
В. Б. Позвонила бухгалтер в Дом творчества, а там уже детей усадили обедать. Это обезоружило её совсем, и она очень быстро свела все расчёты к приемлемому минимуму. В общем не умеем мы с романтикой писать о финансах.
Н. Г. Ночью у меня пошёл камень в левой почке. Боли были такие, что мы хотели вызвать «скорую»… Камню ведь всё равно, где идти: в Перми или в Москве. Ему не важно, что утром нам собираться на Букеровский банкет.
В. Б. О болезни, Нина, нужно писать лишь тогда, когда она связана с душой, с её изменениями. То есть в метафизическом плане…
Н. Г. Хорошо, давай писать о банкете. Дочери уехали с утра в Москву, в Третьяковку. Они к банкету сильно устали.
В. Б. Нет, они в тот день поехали в музей восковых фигур фотографироваться в обнимку с Горби. И очень устали. Тяжёлое это дело — амикошонствовать с великими мира сего!
В. Б. Когда мы детей встретили в метро перед банкетом, мы сразу поняли по их виду, что девочки сильно разочаровались в великих — даже в их восковых формах… и это всё выльется на нас на банкете.
Н. Г. Напишем о Марине А. Как она нам справки достала? Детям… льготные.
В. Б. Нет, а вдруг это незаконно, и мы её подведём?
Н. Г. Расскажем о том, как нам в союзе писателей предложили переехать в Москву?
В. Б. Нет, это хвастовство!
Н. Г. Так о чём надо писать? Премию не получили, так о чём говорить тогда?
В. Б. Ну ладно, так и быть, про союз российских писателей. Мы сказали Свете Василенко, что в Перми рекомендаций никто не даёт. А она сразу: «В Перми все подошли так серьёзно? Никто не взял на себя ОГРОМНУЮ ответственность и не дал рекомендацию?» И тут же: «А что вам в Перми тогда делать? Квартиру не дают, рекомендацию зажали — вы должны в Москву переехать. Мы строим дом, когда в него переедут, освободится много квартир…»
Н. Г. Ну, на такую эмиграцию мы уже в нашем возрасте не решимся.
В. Б. Из страны Уралии в страну Московию.
Н. Г. Да, мы знаем, почему не едем никуда: здесь пишется. А от добра добра не ищут!
В. Б. Какой-то манифест у нас получился прямо!
Н. Г. Не правду, что ли, я сказала?
В. Б. И вот мы идём по Гранатовому переулку…
Н. Г. К Дому Архитектора. На улице плюс три, и трава зелёная на газонах. Москва в этом месте очень красивая, много всяких восточных посольств… Чисто на тротуарах очень!
В. Б. Я забыла косметичку. «Московский Комсомолец» на другой день напишет: «Нина Горланова напрасно время тратила: в туалете вместе с тремя дочерьми она напряжённо подкрашивалась, подтягивала чулки, смотрелась в зеркало и спрашивала у всех карандаш для подводки глаз». Но я им достойно отвечу!
В. Б. В пермской газете? Они все затрясутся!
Н. Г. Они же весь приём как описали: «Приём — это когда все пьют шампанское, смотрят друг на друга и думают: «Ну кто? Кто? Кто их этих шестерых?»» И я — значит — весь приём в туалете!.. Но я десять дел за час приема… сделала… делала!
В. Б. Не может быть, чтобы десять. Слишком ровное число!
Н. Г. Ну, во-первых, я искала в этой полуторатысячной толпе Машу Арбатову! Во-вторых, я должна была раздарить сорок картин. В-третьих, я обещала сосватать двух человек из друзей. Потом ещё я долго выбирала книги издательства «Новое литературное обозрение».
В. Б. Мы вместе их выбирали, а сколько заплатили! И ты их забыла в Доме Архитектора! А вспомнила лишь в дороге… ехали в Пермь уже.
Н. Г. Я и рекомендации тебе в союз достала там же. Дала 6 телеинтервью разным телепрограммам.
В. Б. Из них мы видели по ТВ лишь 3.
Н. Г. Ещё я 4 папки рукописей наших с тобой раздала редакторам журналов и газет. И мне нужно было найти Арьева, соредактора журнала «Звезда», чтобы отдать ему нашу повесть «Капсула времени». Они же заранее нам написали, что едет Арьев, чтоб на банкете забрать рукопись.
В. Б. Так, десяти дел нет.
Н. Г. А с Немзером знакомство? Я просила Веру Мильчину, чтоб она нас познакомила. Он же всегда о нас хорошо писал в «Сегодня»!
В. Б. Девять дел. А десятое?
Н. Г. Тебя познакомить с Серёжей Костырко! Ты же думал при чтении его статей, что это утончённый эстет, а я подвела тебя к Серёже — он огромный красавец спортивного вида!
В. Б. А Машу Арбатову я не видел там.
Н. Г. Она мне по телефону сказала: «До встречи на Букеровском банкете!»
В. Б. Ты, наверное, ляпнула ей, что в Перми программу «Я сама» зовут «Я самка»? Я так и знал… Зачем ты это сделала?
Н. Г. Анти-реклама — тоже реклама.
В. Б. Но Маша тебя любила всегда, а ты ей гадости сообщаешь.
Н. Г. Ничего не гадости, я сказала, что мы её программу смотрим, любим!
В. Б. Мы много лишнего говорим с тобой, а с годами надо бы строже к себе относиться.
Н. Г. Ахматова в молодости по средам молчала, чтоб выработать эту строгость к слову… надо и нам подумать об этом…
В. Б. Во время приёма я хотел послушать скрипачей — шёл по этому оглушительному шороху (все говорили вполголоса, но в результате получился оглушительный шорох) и видел, что скрипачи уже вытягиваются в нитку от усердия — вот-вот перервутся, но… их НЕ СЛЫШНО. Совсем. Такая толпа! И вдруг я вижу, что среди неё стоит Гачев и улыбается всеми милыми умностями своего лица!
Н. Г. Я подошла и представилась Гачеву, тут вы с ним сразу заспорили.
В. Б. Потому что он против христианства…
Н. Г. Да, я помню, что он за Фёдорова, чтобы воскрешать отцов, а ты ему про то, как можно грешными руками воскрешать — кого-то мы воскресим, но отцы ли это будут…
В. Б. Нина, ты забегаешь вперёд, об этом мы говорили уже в Переделкино, когда Гачев пришёл к нам в гости пить «Вдову Клико» — именно такую бутылку шампанского дали каждому из шестёрки в подарок.
Н. Г. Даша наша ходила по залу со своим неизменно-деловым видом, и её все принимали за администратора: «Вы администратор? — «Нет». — «А отсюда можно позвонить?» — «Звоните». Наконец она ко мне подошла и говорит: «Мама, ну почему меня все принимают за администратора?!» — «А ты, доченька, видишь во-он то кресло в углу? Сядь в него и посиди тихо, тебя никто не примет за администратора».
В. Б. Там была известная искусствоведша К. с морковным костром на голове… Отдельные пряди были залакированы, как вихри огня в костре.
Н. Г. Она тебе понравилась? А по-моему, это эпатирование буржуа… вообще публики!
В. Б. Она, может, пишет диссертацию на тему: «Реакция культурной публики на сверхсильный раздражитель», Представь, как ей тяжко нас раздражать, но ради науки она готова терпеть всё.
Н. Г. Слушай, ты так сложно видишь мир… Вряд ли она пишет такую диссертацию.
В. Б. Наш друг Рубинштейн говорил про неё: «Устоять невозможно».
Н. Г. Да, с непроницаемым лицом: «Устоять невозможно». Но мы же его предупреждали, что будет ему там скучно, потому что он не писатель, а видный инженер… Но он что отвечал: «Я так люблю Битова, я хочу с вами пойти и поужинать в том зале, где будет Битов». И пошёл с нами!.
В. Б. И что он видел и слышал? Курицын, сидящий у него за спиной, говорил о баскетболе. Другой журналист прибежал к нашему столу, чтобы утащить бутылку водки, нами даже не распечатанную. И тут Рубинштейн ему сказал: «Что вы делаете! Вот эта девушка пьёт только водку!» — и показал на нашу Соню. Журналист вспыхнул и поставил бутылку обратно. Но тут Соня не выдержала игру и расхохоталась. Журналист всё понял и снова схватил водку, убегая…
Н. Г. Я спросила у Рубинштейна: «Георгий Владимирович, ну как?» А он: «Ну что, разве я в литературе не понимаю! Овощных салатов было 5 сортов, рыбных блюд — 9, икры — 2 вида, мясных блюд 7, из грибов — 1 жульен, на горячее — котлета по-киевски, вин — 5 сортов, я в литературе очень даже понимаю!»
В. Б. Но Битова он видел и показал девочкам даже!
Н. Г. Девочки вели себя ужасно: они через каждые 5 минут повторяли: «Зачем вы нас сюда привели?!» А я хотела им показать, что в жизни писателей тоже есть минуты успеха, банкеты, премии, мы же своим творческим образом жизни как бы сделали прививку против духовности: нет денег, всегда их нет. И вот я думала, что свожу их на букеровский банкет, и они — хотя бы младшие (раз старшие уже бросили вузы) — увидят…
В. Б. Причём я им говорил: ешьте, дети, фаршированную севрюгу или заливное мясо, а Даша: «Неужели мы будем говорить о еде?! О еде говорить скучно и не актуально. — «Но актуальна лишь одна тема — спасения души», — отвечал я растерянно.
Н. Г. Но пока я носилась по залу и добывала тебе рекомендации, ты времени не терял! Подбегая, я слышала твои иные тосты: «За женщин и за литературу, которая тоже женского рода!» Немецкие славистки очень смеялись твоим шуткам.
В. Б. Да, но Гудрунг про тебя сказала: «У вашей жены лицо весёлое, но глаза трагические. Обещайте мне, что будете её беречь!» — «Ну как вы можете поверить, человек с Нетрагическими глазами, как у меня!» — отвечал я ей.
Н. Г. Агния, оказывается, ждала, что подадут устриц, а их не было, хотя и так было столько всего, что я без конца подставляла девятый стул к нашему столу и на него приглашала по очереди журналистов от камер, а они потом написали, что я весь приём в туалете…
В. Б. Не тех подсаживала… или тебе хотелось, чтоб тебя сочли за администратора?
Н. Г. Наконец объявили лауреата, но мы уже знали, что не мы будем победителями. Я так «Вестям» и говорила (это было потом в эфире): «Москвичи дадут премию своим талантливым друзьям! И это правильно! Я бы в Перми тоже дала своим. Что может быть дороже дружбы? Ахматова говорила, что единственное настоящее богатство — это отношение к тебе людей. Всё остальное — ненастоящее. (Тут журналистка спросила: «А как же высшая справедливость?») — А никакой высшей справедливости здесь нет, она наверху — у Бога!»
В. Б. Дочери нас сразу потащили домой, в Переделкино, они устали. И взяли со стола шкатулочку с зубочистками.
Н. Г. Я им сразу: «Зачем вы это сделали?!» Они в ответ: «Когда в старости будете дряхлы и без памяти, чтоб вас подбодрить, мы напомним об этом банкете, о том, что вы были в букеровской шестёрке. А мама нам: «Фамилия вашего отца — Букур!» — «Да, но премия-то Букера, мама!» — «Врёте вы всё, пользуетесь моей беспамятностью! Что я стара стала, смеётесь над старухой!» И тут мы достанем шкатулку с зубочистками и спросим: «А откуда эта шкатулка?! С Букеровского банкета!»
В. Б. Странно, что девочки так скучали на банкете и с таким интересом в доме творчества ждали в ноль-ноль «Вестей»! Ведь сначала долго шло про политику, а уж потом нас показали! Словно девочкам мало было самой жизни, им надо было по ТВ увидеть то же самое!
Н. Г. А Вера Мильчина об этом сказала: «Словно в наше время без телевидения жизнь кажется недостаточно подлинной, словно ТВ завершает картину подлинности, как бы жизнь вторична, а ТВ первично»…
В. Б. Самое сильное моё впечатление от Москвы: Гачев! И выставка частной коллекции, где лицо Штеренберга на «Автопортрете» словно борется, чтоб не превратиться в натюрморт — типичный натюрморт мастера…
Н. Г. А для меня самая большая неожиданность, что мои картины всем очень понравились, и даже телевизионщики их без конца снимали и показывали после по ТВ. Я-то к себе относилась: это не искусство, мол, а просто нечто декоративное, так — для радости, для отдыха пишу…
В. Б. Вы же с девочками у Рубинштейна в гостях научились тарелки расписывать! Может, ты бросишь картины?
Н. Г. Зачем? Тарелки тоже буду… к картинам. Уже три я расписала, и 5 — Даша. Но у Даши лучше получается.
В. Б. В следующий раз вы заставите меня сумки тарелок в подарок везти в Москву, а они не легче ведь, чем картины, опять спина отвалится! И так я обратно вёз две сумки книг, что мы купили… если б сын нас здесь не встретил…
Н. Г. Но сын встретил. И Абашев встретил, и сказал, что моя книга вот-вот выйдет из печати! Устроят они презентацию в драмтеатре, с моей выставкой, почище Букеровского банкета!
В. Б. Кто же будет за Немзера? А, Киршин, он так похож на Немзера, те же глаза, усы, волосы!
Н. Г. А ещё мы у Иры Полянской слушали Лину Мкртчан в Москве, помнишь?
В. Б. «Да исполнится молитва моя…»
Трудно быть мужем
Ты чего: ходишь под углом в тридцать градусов к полу? Напился, что ли? — завелась жена, когда муж вернулся в час ночи.
— Я тут уродуюсь, навожу порядок в квартире, с детьми воюю, а он!
— Два бокала шампанского, — утверждал муж.
Но жена говорила, что сама слышала разговор двух продавщиц: мол, нет в городе шампанского, негде взять.
— Есть многое на свете, друг Горацио,
Что и не снилось нашим продавцам! — отвечал муж.
Однако жена всё злилась и спросила в отместку:
— Симанов, мой любимчик, был?
— Он ещё страшнее стал, усы отрастил. Мышиного цвета. Как будто кусок бархата такого реденького тут, над губой.
— Ну, ладно. Почему так поздно?
— Ты просила записывать, вот я и сидел до конца. Спорили о том, чем в XXI веке будем питаться: кашей или спрутами.
— Записал?
— Всё записал!
И он, листая записную книжку, стал с упоением рассказывать, что сейчас курицу в магазине зовут «синяя птица», что Филиппов уехал работать в Харьков, но там получает «уральские», потому что филиал-то от уральского предприятия, а вот Пирогов прошёл обследование, и все врачи советовали ему жениться, даже глазной врач и тот советовал — он посмотрел глазное дно и сказал: «Жениться тебе надо!», он как-то через глаз это понял…
— Молодец! — сказала жена. — Жизнь всё-таки неисчерпаема!
— А Симанов вчера принимал в университете вступительные экзамены по математике. Абитуриент совсем не мог ничего сказать, а приказано тройку-то поставить, ведь мужчины нужны факультету, и тогда Симанов решил задать уж самое лёгкое: начертить прямоугольный треугольник, тем не менее, тот начертил равносторонний, тогда Симанов сделал вид, что сам давно не знает разницы между этими треугольниками и поставил «уд», а вечером пошёл в садик за своим сыном и получил отповедь: мол, сына не смогут перевести в старшую группу, потому что он не тянет по математике: не знает, что такое прямоугольный треугольник и чертит вместо него прямоугольник. И тут Симанов растерялся. «Да?» — сказал он. — А в университет таких берут». Тогда растерялась уж и сама воспитательница. «Ну, вы возьмите нашу программу — подтяните сына по математике дома».
— Нет, жизнь неисчерпаема! — сказала радостно жена. — Но ты у меня уйму времени отнял. Дай почитать хоть десять минут.
Она взяла в руки Бахтина, подержала на животе, поднесла к лицу, понюхала и отложила, сладко заснув в ту же секунду.
Прошло два месяца. Как-то жене понадобилось для своей статьи о молодёжи взять несколько выражений из записной книжки мужа, и она открыла её, но там… оказалось всего четыре записи на четырёх страницах, причём писчий спазм, видно, совсем не давал возможности писать нормально. Каракули примерно можно было прочесть так:
1. Кури
2. Харь
3. Дно
4. Мужчины
— Ну! — закричала она. — Близиться старость. У меня всё болит, так трудно работать, а ты! Ты не хочешь ни в чём помочь!
Муж на всякий случай стал говорить про то, что старость — это самое лучшее, что может быть, что Достоевский написал свои лучшие вещи в старости и прочее, и прочее. Муж был оптимист.
— Не выкручивайся. Ты ничего не записал.
— Но ключевые-то слова я записал!
— Расшифруй их попробуй! Что такое «кури»?
— Кури… курить… Это, видимо, о том, что Василий в десять лет бросил курить — двадцать пять лет назад. Мол, десять лет — оптимальный возраст для того, чтобы бросить курить.
— Был такой момент на вечере?
— Был.
— А ты мне не рассказывал. Ну, смотри: завтра, на дне рождения Пирогова, всё запиши.
— Обещаю! — поклялся муж.
И легкомысленно поклялся, между прочим. Он так разговорился с приехавшим в гости братом именинника (у них оказались общие воспоминания о той эпохе, когда вдруг у болтов шлицу другой сделали; был такой плоский шлицевой пропил, вдруг — крестовой, и отвёрток — не достать, но потом оказалось, что хорошо ведь: дрелью попадешь с любого расстояния)… так разговорился, что про записывание забыл. И очнулся лишь на фразе:
— Сам Сталин любил слушать его скрипку — так представляешь сколько он зарабатывал! Но брату ни копейки не прислал, ни копейки, хотя в Перми тогда голодно было.
— Какой прекрасный еврейский сюжет! — воскликнул кто-то.
— Какой? — спросил муж своей жены. — Что там вначале? А?
Ему рассказали, как старший брат на последние деньги увёз младшего туда, где, как писал поэт, «из золотушных еврейских мальчиков делали гениев». И как брат проклял его: старший — младшего, зазнавшегося.
— И мы всей улицей слушали, плача, — закончил историю рассказчик.
Оказалось, пока муж записывал начало, уже был дорассказан конец. И он срочно стал его переспрашивать. Ему пересказали, что у пермского брата был сын Геня, тоже игравший на скрипке, оставшейся от дяди. Но отец не отдал его в музыкальную школу. Он не хотел в своей жизни пережить ещё одно предательство. Сын Геня играл, не учась. Вся улица плакала от этой божественной игры. Бабы кричали отцу в окно: «Отдай ты сына учиться, подлец!» Но отец был твёрд. Геня стал инженером, но по вечерам он брал скрипку и играл на крыльце, а вся улица плакала от этой игры.
Пока муж записывал конец сюжета, он пропустил начало новой истории. Тогда он бросил вообще записывать, а просто наслаждался вечеринкой, а по дороге домой сел на скамейку и записал парочку придуманных им самим историй. Домой пришёл в два часа ночи.
— Ну как? — спросила жена.
— Прекрасно! Перлы пёрли!
— А почему так поздно?
— Записывал. Для тебя же!
Но жена продолжала злиться и в отместку спросила:
— Как там мой любимчик Симанов?
— Усы у него ещё страшнее стали: словно какое-то животное поселилось под губой.
— Что ты записал — покажи! Неплохо… так… хорошо. Но очень уж кратко.
— Есть многое на свете, друг Горацио,
Что требует детализации, — ответил муж.
— Ты надоел мне со своим плоским юмором. Шампанское на тебя плохо действует. А теперь дай мне немного почитать.
Она взяла в руки Лотмана, подержала перед глазами и вздохнула:
— Все буквы слились в одну какую-то непонятную букву.
И тут же сладко заснула.
С тех пор жена с удовольствием отпускала мужа в его мужскую компанию — лишь бы он приносил записи всего, что говорилось там. Она освободила его от домашней работы на целый вечер, а он так и не научился записывать. Организм его мог метаться с салата на записную книжку и обратно. Тем более, что и компания поредела. Гамкрилидзе уехал в свою Грузию, обещая провести оттуда чаче-провод, из которого по каплям в сутки набежит до двадцати литров, но даже писем не слал пока. У Симанова родился второй ребёнок, на которого была, видно, вся надежда отца-математика. В надежде этой Симанов занимался с ребёнком по книге «Ребёнок от рождения до трёх лет», где были математические фигуры, на вечеринки он не ходил. Оставшиеся в компании хотя ещё не забывали, зачем собрались, и славили в первые минуты того или иного именинника, потом неизменно переходили на обсуждение топливных фильтров, возмущались, что у «Москвича» и «Жигулей» они разные — разве нельзя такую чепуху унифицировать (у них были свои машины).
Таким образом муж всё записывал за собой, то есть садился на лавочку и придумывал. Он даже пытался за прохожими писать, но из этого ничего не вышло. Обычно они говорили о продуктах, ценах, очередях. Без особой выразительности или юмора. Однажды он увидел двух девушек, одна из которых, порывисто припав к локтю другой, что-то громко и счастливо рассказывала. Прелестное лицо, похожее на лицо мадонн Кривелли, поразительно отличалось от всех других лиц на улице. Муж напрягся весь, чтобы услышать, о чём она так возбуждённо рассказывает, предчувствуя нечто интересное.
— А мы на базу, но и там только третий номер!..
Он разочарованно захлопнул книжку и услышал вдруг!
— Здравствуйте! — это поприветствовала его одна из прошедших мимо многочисленных подруг жены.
Нет ничего опаснее, чем подруги жён! Он это сразу понял, как только явился в дом.
— Что ты делаешь в сквере так поздно вечером! Ты сказал, что уходишь к Симанову, а сам поджидаешь кого-то на свидание! Я и Симанову позвонила — у них никакого торжества нет! Подлец! Я тут уродуюсь, делаю уборку — одна, без мужской помощи…
— Есть многое на свете, друг Горацио,
Чему найти так трудно мотивацию, — пытался по-старому отшутиться муж.
Жена не слушала его:
— Я и Василию звонила: в прошлый четверг ты не был у них оказывается. Тоже в сквере просидел, да? С кем ты там время проводишь?!
— Я это… сочинял…
— Что ты сочиняешь? Ты мне не сочиняй, ты мне правду скажи: в чём тут дело? Лиза видела тебя: развалился в одиннадцать часов ночи! На скамеечке…
Жена заплакала. Он опешил и даже слегка потерял цель жизни. Правду говорить было бесполезно. Он клятвенно заявил:
— Больше этого не повторится! — и он сразу же включил радио.
По радио как раз заканчивалась песня:
— Приходи ко мне, любимый мой,
И мы с тобой споём!
— О чём же они споют? — серьёзно спросил муж. — каков итог?
— Ля-ля-ля, ля-ля-ля, — спели они.
— Вот видишь, — сказал муж.
Молитва во время бессонницы
Вчера не могла ночью снять головную боль, на всякий случай составила список всех, кто мне помогал в жизни, чтоб за них помолиться. После чего — заснула! И вот этот список я решила сейчас перепечатать.
Лина Кертман и её муж Миша — давали деньги, продукты, вещи — без счёту! Лёня Костюков — ночлег в Москве, вещи, серебряные кольца девочкам дарила его жена Маша, ещё косметику и французские брюки мне давала его мама. Вера Мильчина — ночлег в Москве и остальное см. «Лина». Ира Полянская: см. «Вера Мильчина». Вова Кравченко, муж Полянской — нитроксолин, ценные советы. Вова Сарапулов: коробку бульонных кубиков, клубнику трёхлитровыми банками много лет, деньги (иногда). Лариса Заковоротная и Серёжа Артюхов: вещи, продукты, импортный чемодан. Наталья Михайловна Долотова (в редакции «Нового мира»): тушёнку, сгущёнку, вещи. Миша Бутов (в «Новом мире» же): вещи — три сумки! Костырко Серёжа (в «Новом мире») — книги, в том числе любимого Г. Померанца! Дмитриева Наталья — вещи и продукты. Невзглядова (Ленинград) — в редакции «Авроры» — посылку с продуктами в самое голодное время 91-го года! Лида Перетрутова: ночлег в Москве. Лида Кузнецова (Фрязино): вещи, продукты. Витя Королёв (Фрязино): лекарства в большом количестве! Рая Королёва — сгущёнку в бол. кол-ве. в гол. Года 90—91. Юра Королёв: см. «Лина». Березина: вещи, ванна. Света Вяткина — см. «Березина». Люся Грузберг: см. «Лина». Изя Смирин, покойничек, — см. «Лина». Шорина — сковородку, книги, к каждому празднику деньги на торт детям. Таня Долматова: песок, фрукты, лекарства. Белла Зиф: вещи. Саша Верховский: чай, кофе. Жора Гусев: см. «Верховский». Витя Заводинский: вещи, книги. Наташа Скобелева-Фролова: сигареты, деньги. Калерия Крупникова: вещи, ночлег в Лен-де. Неля Кириченко: вещи. Лида Шилова: вещи. Наташа Межеровская: бутылку коньяку за «Покаянные дни». Рита Спивак: вещи. Мошева: простыню на свадьбу. Таня Черепанова: полотенце на новоселье, деньги. Люда Василенко: см. «Лина». Боря Пысин: принёс на себе диван из магазина. Кондаковы: серебряную ложку на рождение Антона. Брат Вова: вещи, деньги, продукты без счёту, мешок картошки, мешок песку. Милый Колбас В. С. и Зиновьев А. П. — см. «Лина». Свекровь: вещи, продукты. На свадьбу подарила холодильник! Мои родители: без счёту… Тётя Наташа из Молдавии: посылку с бельём постельным (за рассказ «Мой дядя»). Тамара Никитина: вещи. Серёжа Андрейчиков: лекарства, краски Соне, холст, ленту для пиш. машинок. Таня Кузнецова и Серёжа Васильев: см. «Вера Мильчина». Дима Бавильский: бутылку шампанского. Виталий Кальпиди: см. «Лина». Наташа Шолохова: два кг. пельменей. Абашевы: книги, какао. Ира Михайлова: см. «Лина». «Мэри Поппинс» из Ялты: деньги. Юра Вязовский: книги. Лёша Решетов — деньги взаймы (и то спасибо, ибо это было в трудную самую минуту жизни). Вагнер — см. «Лёша Решетов». Юра Беликов: тушёнку, сгущёнку. Юра Асланьян: см. «Беликов». Оля Тодорощенко: вещи. Вова Виниченко и Таня Тихоновец: см. «Лина». Галя Чудинова: вещи и продукты. Оля Шилова: вещи. Света из маг. «Просвещение» — вещи. Нехаева: директор кн. маг. — вещи. Наташа Гончарова: чачу. Генкель М. А. — вещи, цветы, коробки конфет. Гельфанд: вещи. Таня и Эля (после моего выступления по ТВ в 93 г.): вещи, продукты. Решетникова Люда: вещи. Соседка Лина из 32 кв. (не путать с подругой Линой): вещи. Пирожниковы: варежки. Клёновы: стиральный порошок, пол-арбуза. Агеева Люда: деньги часто. Александровы из Запорожья, с которыми мы вместе победили в конкурсе «Учит. газеты»: вещи, продукты. Лена Васильева из Ташкента, с кот. я подружилась в Железноводске: вещи, продукты, деньги. Фадеевы (конкурс): вещи. Рожкова Эля (после «Даугавы»): вещи, сигареты. Друг Эли, кот. приехал в командировку: деньги. Пацевич Люда из Вильнюса (после «Даугавы»): две посылки с вещами. Галя Фёдорова из Ленинграда (после «Даугавы»): деньги, вещи, сигареты, лекарства, религиозную литературу. Галя Фёдорова из Свердловска: ночлег в С., вещи. Гендлеры Наум и Галя (после «Даугавы»): см. «Вера Мильчина». Рубинштейн Г. В. (после «Даугавы»): см. так же «Вера Мильчина». Аня Воздвиженская, с которой я подружилась после победы в конкурсе на лучший жен. р-з: вещи, продукты без счёту. Лена Трофимова: см. Аня Воздвиженская. Маша Арбатова: см. «Вера Мильчина». Юзефович Лёня и Аня Бердичевская: вещи. Полина Галахова: вещи. Люда Чудинова-Карякина: вещи, продукты, ванна (и ещё) и самое главное: всегда брала в закуп наши книги, когда уже в других магазинах не брали!.. Саша Лёгкий: посылку с красной рыбой, 9 кг! Шумовы (сын Лили и его жена): вещи, продукты! Бабиченки: вещи. Алла Минкина: вещи. Л. Т. Корякова: вещи. Шура Певнева: см «Лина». Наташа Григориади: см. «Лина». Холмогоровы: грибы. Ивановы (соседи): см. «Лина». Власенко Юра: книги. Катя и Вова Соколовские: см. «Лина», а главное — квартиру для нашей свадьбы! Вера Климова-Кайгародова: вещи. Вася Бубнов и Лена Огиенко: см. «Лина». Толя Королёв: ночлег в Москве. Володя Киршин и его жена Марина: см. «Лина» плюс стипендия от малого лит. фонда. Амина Юкина: вещи, продукты. Гашева Люся: см. «Лина». Гашева Надя: см. «Лина». Веретенникова Наденька: см. «Лина». Таня Кузьмина: см. «Лина». Васильева Н. В.: деньги, вещи, продукты. Ванда Вячеславовна (классная рук. Антона в универ. лицее): стипендию Антону. Сватья (мать Ирины): продукты. Лариса Фоминых: см. «Лина». Костя Масалкин: бидон клубники. Подруга Фоминых: деньги. Нора Даниловна, мать Наташи Петровой: вещи, деньги. Люда Ильиных: рентгеновскую плёнку Даше для снимка почек! Слава Запольских: вещи, продукты, деньги, его жена Таня: пальто. Лариса Пермякова: продукты. Сестра Валеры Ланина: вещи, продукты. Юрловы: сделали нам новый унитаз (свой), когда старый у нас лопнул. Моя учительница из Сарса, классная руководительница, Малухина Анфиса Дмитриевна: мешок картошки каждую осень до 1993 г. Андрей Гладков: мешок супов, вещи, деньги. Нихамкина Таня: см. «Лина». Света Опалинская: вещи. Дубровские: путёвки в санаторий Наташе, Соне и Антону. Комина Р. В.: мешок вещей. Лейтес Н. С.: две подушки, диван. Дора Холоденко: вещи. Тина Ключарева: вещи. Галя Канцельсон: см. «Лина». Маша (в издательстве): деньги в долг. Галя Пантелеева: сигареты, вещи. Зина Нимеровская: вещи. Эсфирь: вещи. Петухов и Мазанов из «Местного времени»: деньги в долг. Бухгалтерша из «МВ» же: деньги в долг. Римма из «Инициативы»: пальто Антону. Дядя Коля: деньги в долг. Илья Щеглов: деньги в долг.
Вот и готова речь. Если дадут Букера, то прочту этот список!
Пермь, 1996