Первым делом я позвонила Карпенко.
Виталик тоже начал с соболезнований, и мне пришлось их выслушать. А потом я задала вопрос, который уже не имел никакого смысла, но мучил меня:
— Виталик, почему меня не разбудили?!
— Ты представляешь, чем чревато прерывание первого кокона, — вздохнул Карпенко. — Никому не хотелось, чтобы ты перекочевала прямиком в первую группу. Ну, и, вероятно, ребята не хотели причинять тебе ещё и физические страдания.
— «Вероятно»? Что значит «вероятно»?! Ты не в курсе, чего же хотели ребята?!
— Ты, наверное, не знаешь ещё… Я больше не начальник дружины, Лада. Меня сначала отстранили, через два дня после инцидента с Вероникой. Потом, после стремительного дисциплинарного разбирательства, уволили совсем, окончательно. Без права возвращения на службу.
— Кто же теперь начальник?!
— Марецкий.
Я даже не нашлась, что ответить.
— Для общего дела — это не худший вариант, — задумчиво проговорил Карпенко. — Но кое-кому с ним будет не сработаться. И боюсь, что практические исследования и наработки по ККМР его интересуют куда меньше, чем меня. Думаю, штабной подвал теперь станет тем, чем он когда-то задумывался: тюрьмой-передержкой.
— Что произошло с Максом?
— Когда это случилось, я был уже отстранён. Слышал, что его нашли на тротуаре у дома Никиты Корышева. На теле обнаружены множественные прижизненные травматические повреждения, но мне эксперт сказал, для жизни они были неопасны. Погиб он, судя по всему, упав с крыши. Подробностей расследования не знаю, мне теперь никто ничего не обязан сообщать.
Он ещё что-то говорил о том, что готов помочь, что понимает и сочувствует, но я промямлила неловкие слова благодарности и оборвала разговор.
Не успела я положить телефон, как он зазвонил у меня в руках.
— Лада, это Марецкий! Мои соболезнования… Мне очень жаль, что всё так получилось. Держись, пожалуйста!
— Да, Лёша. Да, спасибо.
— Как ты себя чувствуешь? Баринов очень встревожен…
— Лёш, я немного резко с ним обошлась, я виновата. Но мне сейчас и правда никто не нужен. Я справлюсь.
— Я подъеду сегодня к тебе чуть попозже, когда утрясу в штабе кое-какие формальности.
— Не утруждайся. Я сама.
— Дело не в том, сама ты или не сама, хочешь или не хочешь. Твой статус изменился, Лада, и теперь придётся привыкать ко многим неприятным и несвоевременным вещам, — сурово сказал Марецкий. — Поэтому никуда не выходи из дома. У меня к тебе серьёзный разговор.
Я отложила замолчавшую трубку.
Для меня прошло каких-то полчаса с того момента, как я уснула на коленях у Макса. За эти полчаса кто-то отнял у меня всё, чем я жила.
Мой статус изменился.
Глава 20
— Марецкий тебя предупредил, но ты всё-таки ушла? — уточнил Эрик глухим шёпотом.
Я кивнула.
— Зря. Не стоит копить дисциплинарные нарушения с самого начала.
— Да наплевать.
Мы с Эриком сидели на ободранной скамейке в больничном саду.
Дядя быстро поправлялся после операции, ему уже несколько дней как разрешили гулять и дышать свежим воздухом и скоро должны были выписать домой на амбулаторное лечение. Раны затягивались хорошо, но повреждённые связки напрягать было нельзя, чтобы не потерять голос окончательно, и Эрик шептал.
Он много чего нашептал мне, пока я глотала слёзы, сидя рядом с ним. Мой добрый заботливый Эрик, он очень за меня переживал.
— Тебе придётся переехать обратно, ко мне, — сказал он задумчиво.
— Ни к чему.
— Я оставлю полную опеку над тобой, независимо от того, какую группу тебе присвоят. Поэтому не бойся, ты не окажешься в интернате ни при каких обстоятельствах. Я буду отвечать за всё, что с тобой произойдёт. Я знаю, ты постараешься не подводить меня, но лучше, если ты будешь постоянно у меня на глазах.
— Эрик… Эрик, ты славный. Ты лучший дядюшка на свете. Но ты не заменишь мне Макса, поэтому не старайся. И не волнуйся так. Я справлюсь сама.
— Конечно, справишься. Я только немного помогу. И я никого не собираюсь заменять, у меня, как ты знаешь, особая сфера ответственности, — Эрик потрепал меня по плечу и притянул к себе.
— Ты слышал, что Марецкий собирается сделать с подвалом?
— Я постараюсь его переубедить.
— А если не выйдет?
Эрик помрачнел и пожал плечами:
— Поживём — увидим. Не знаю пока. Если уж смотреть в корень, я сам виноват во всём. Если я потеряю подвал, то это только моя вина. Ты мне сама же и говорила об этом там, в скорой. Всё случилось из-за Вероники. А Вероника — это моя ответственность от начала и до конца… Ты уверена, что она в надёжных руках?
— Да.
— Это хорошо. Спасибо тебе. Вот выпишут меня, я сразу же займусь этим.
Я посмотрела на его решительную физиономию.
— Эрик, кроме Вероники в подвале ещё дюжина народу, с которыми неизвестно что будет теперь.
Он взглянул виновато:
— Знаю. К счастью, там никому не грозят ни опасности, ни особые неприятности, если Марецкий пустит их по стандартной процедуре. Только, пожалуй, тот последний мальчик, которого ты тогда привезла. Он недавно вышел из кокона, и мне сказали, что он неплохо держался и вполне мог бы рассчитывать на третью группу. Но он несовершеннолетний, и его обязаны вернуть родителям или туда, куда укажут родители… то есть, туда, от чего ты его тогда спасла. Но его проще будет спрятать, он безопасен, его не будут так упорно искать. А вот Вероника…
Я вздохнула.
— Достал я тебя с Вероникой, — кивнул Эрик и тоже вздохнул.
— Есть немного, — согласилась я. — То ты её в упор не видел, а теперь только о ней все и мысли.
— Что значит, «в упор не видел»?! — возмутился Эрик, и даже среди шёпота прорезался вдруг сиплый голос.
— Да не ори ты! — испугалась я. — То и значит! То ты не замечал, что она с самого начала в тебя втрескалась по уши…
— Ну… — Эрик безнадёжно развёл руками. — Не хотел замечать, видимо. А потом… Сам не подозревал, как внезапно и стремительно могут открыться мои глаза.
— Шутишь? Или правда влюбился? А как же твоя Светка? Или как там её?
Он усмехнулся и пожал плечами.
— Вот ещё на мою голову… — проворчала я. — Хотела я, чтобы ты поумнел, наконец. Но не такой же ценой!..
Эрик снова обнял меня за плечи, и мы сидели так молча, каждый в своих горьких мыслях.
— О-о-о… — вдруг скорбно протянул Эрик. — Да, этот — не Виталик. Этот из-под земли достанет…
Я взглянула туда, куда смотрел Эрик.
По дорожке больничного сада энергично шагал Марецкий. Не в гражданском, в форме командного состава дружины. Карпенко так одевался только в случаях неумолимой официальной необходимости.
Марецкий подошёл, поздоровался, пожал руку Эрику. Потом окинул меня оценивающим взглядом и спросил:
— Как самочувствие? По десятибалльной шкале? Только честно.
— Честно? Физически — на девятку. Об остальном, Лёша, лучше не спрашивай… Или мне тебя теперь Алексеем Ивановичем величать?
— На людях лучше бы обойтись без «Лёши», а наедине — неважно, — усмехнулся он. — Я зачем, собственно, пришёл. К Эрику у меня есть разговор о грядущих изменениях на передержке, но это не так срочно…
— А я бы поговорил, — решительно возразил Эрик. — Если то, о чём мне рассказали недавно ребята, правда…
— Это правда, — кивнул Марецкий. — Мы будем действовать так, как предписано нашими инструкциями и законом. Благотворительностью дружина больше заниматься не будет и человеколюбием прикрываться тоже не станет.
— У тебя это так называется? — глаза Эрика сузились от гнева.
— Послушай, Малер, — спокойно возразил Марецкий. — Ты же знаешь мировую статистику. Где-то заболеваемость на спад пошла, а у нас, увы, выявленных заболевших меньше не становится. А трагических последствий теперь меньше только потому, что у нас введены эффективные процедуры контроля и надзора. И у нас эти процедуры куда гуманнее, чем в иных местах…
— Ага, давай, с какой-нибудь Сомали сравни! — прошипел Эрик.
— Не перегибай. У нас хорошие законы о ККМР. Сложные, но хорошие. Они работают, надо всего лишь их исполнять. И тебе придётся их исполнять. И ещё тебе придётся исправить свои ошибки и просчёты, которые при попустительстве Карпенко привели к нескольким трагедиям. Прежде всего — оказать помощь в задержании кикиморы первой группы Вероники Сошниковой. Я знаю, что не ты её прятал… — тут Марецкий многозначительно посмотрел мне в глаза и снова повернулся к Эрику. — … но именно ты, Малер, её отыщешь, я надеюсь. Если, конечно, тебе интересно и важно то, что будет теперь происходить на штабной передержке. Я открыл в управлении вакансию на твоё место, отзову я её или нет — это будет зависеть только от тебя. Пока ты на больничном, у тебя есть время подумать.
Эрик молча смотрел в сторону, его скулы ходили ходуном.
— Да, — ответил он, наконец. — Я уже над этим думаю.
— Отлично, — кивнул Марецкий. — Ну, а теперь то, за чем я собственно пришёл: за тобой, Лада. Пойдём, поговорим.
Я обняла Эрика на прощание — он успел сунуть мне в карман пару купюр и конфету — и пошла вслед за Марецким к выходу с больничной территории.
— Во-первых, — произнёс Алексей, когда я с ним поравнялась. — Осознай, наконец, что дружеские поблажки кончились. Я не буду, как это делал Виталий, пытаться стать всем отцом родным и закадычным другом. Ты всё хотела, чтобы я бросил над тобой подшучивать, так вот, свершилось. И это был последний раз, когда ты не подчинилась требованию дружинника, и это не имело неприятных для тебя последствий.
Я промолчала. Марецкий внимательно посмотрел на меня и, видимо, решил, что я хорошо расслышала сказанное и поняла.
— Во-вторых, ты слышала, что я сейчас сказал Эрику. Я даю вам обоим время до окончательного выздоровления Малера. Не знаю, как вы с ним между собой договоритесь и что предпримете, но к тому дню, когда Эрик приступит к работе, Сошникова должна сидеть в подвале в камере, готовая предстать перед комиссией. А дальше будет так, как полагается по закону. Карпенко, добрая душа, только грозил и увещевал. Я же не буду сотрясать воздух. Это моё первое предупреждение вам, касающееся Сошниковой, оно же последнее. Если Вероника не вернётся на передержку, на твоего дядю будет заведено уголовное дело за преступное самоуправство и длительное уклонение от законных действий в отношении опасного существа. Тебе в этом случае тоже придётся отвечать, и я гарантирую, что ты сядешь. Сядешь, конечно, ненадолго, но учитывая твой новый статус, вряд ли когда-нибудь выйдешь на свободу, окажешься в задрипанном режимном интернате где-нибудь в глуши.