— Тебя нанял политик или преступник?
Именно в этот момент я мог бы изложить им свои соображения. Я догадался, мог бы сказать я, что меня заметили поблизости от мистера Афронзо-младшего. Что я в самом деле вел себя подозрительно и что я в самом деле кое за кем наблюдал. Да, я понимаю, что любой человек в непосредственной близости от Афронзо-младшего, занятый некоторыми незаконными действиями, например подсматриванием, будет неоднократно сфотографирован, его действия сняты на видео, его слова записаны с помощью параболического микрофона и собранные данные переданы для изучения команде специалистов в плотно закрытых комнатах, чтобы предотвратить утечку информации. Да, честно говоря, я мог бы сказать, что я лично не так виноват в возникшей ситуации, как другой человек. Я должен был понять, что мое лицо, поведение и голос таковы, что все красные маячки на пульте охраны Афронзо должны были вспыхнуть ярким светом, и быть осторожнее, наблюдая за молодым человеком. Конечно, я понимал, что из всех разнообразных опасностей, которые я представлял, самой большой было похищение. Да, такие, как я, представляют собой высокий уровень угрозы и требуют немедленных ответных мер. Тем не менее, как я был бы вынужден заключить, пустив ракету в наблюдательный пункт Южнокалифорнийского командования для того, чтобы отвлечь мое внимание, вы, пожалуй, неразумно перегнули палку. Дело в том, как я мог бы объяснить, что вы, понимаете ли, взяли не того.
Именно тогда, после того как мне задали семь основных вопросов самым бесцеремонным образом, не дожидаясь ответа, я мог бы прибегнуть к этой обороне. Я мог бы даже зайти еще дальше и очертить приблизительный контур моих истинных целей. Но это вошло бы в противоречие с моими намерениями. Нет, я отнюдь не собирался похищать мистера Афронзо-младшего, но я стремился завладеть диском, ради которого он убил нескольких человек. Стоит подойти слишком близко к этой правде, и результат будет такой же. Возможно, дело еще могло дойти до того, что мне пришлось бы рассказать правду о том, почему я не заинтересован в похищении юноши, но на тот момент я не смог придумать, какой ложью прикрыть свои истинные цели, поскольку меня отвлек слабый щелчок паяльника, который раздался, когда паяльник нагрелся до оптимальной температуры.
Глава 17
Парк смотрел в сейф, в пустоту на том месте, где он оставил бутылочку с «дремой».
— Это не важно.
Он не обратил внимания на слова Бартоломе, осматривая то, что осталось в сейфе. Его документы, золотые монеты, оружие и запасные обоймы, даже его наркотики — все было на месте. Но карточки с отпечатками, флешка с отчетами и сама «дрема» исчезли.
— Не важно, Хаас.
Парк отвернулся от сейфа, вышел из гардеробной и посмотрел на капитана:
— Кто?
Бартоломе стоял у окна спальни, глядя на что-то во дворе.
— Управление по борьбе с наркотиками. ФБР. Ну или ЦРУ. Хрен знает. Типы из Вашингтона. Это не важно.
Парк стал стягивать рубашку, в которой проходил целый день.
— Только это и важно.
— Они же ее производят, Хаас. Они ее сами производят.
— В том-то и дело.
Бартоломе отвернулся от окна.
— Да, дело в этом, но не так, как ты думаешь.
Парк стоял у комода, копался в ящике с футболками.
— Не важно, как я думаю. Либо это то, что есть, либо нет.
— Господи боже, Парк. Прекратишь ты когда-нибудь? Иди посмотри сюда хоть одну минуту. Просто посмотри. Полицейский Хаас, черт тебя подери, посмотри на меня сейчас же.
Парк посмотрел на Бартоломе. Позади него, за оконным стеклом, он увидел Роуз во дворе, она сидела по-турецки на жухлой лужайке, срывала мертвую траву. Франсин качалась в гамаке, натянутом между пальмой и фикусом, с ребенком на коленях и пела колыбельную по-французски.
Когда он перед этим вошел в дом, Роуз стояла посреди разгромленной гостиной. Она посмотрела на него, оглядела комнату и сказала:
— Тут тебя искали какие-то люди, — и вышла из комнаты.
— У меня в доме были какие-то люди. Люди, которые, как я думал, работают вместе с нами, пришли ко мне и выкрали улики из моего сейфа.
Бартоломе сел на край кровати.
— Неудивительно, что никто не хотел с тобой работать. Хаас. Они ничего не крали. По Закону о борьбе с терроризмом-2 они имеют право взять все, что хотят и когда хотят. А у тебя и так ничего не было.
— У меня была «дрема», которую мне дал Афронзо.
Бартоломе встал с кровати.
— Да! И что это значит? Ты меня слушаешь? Они ее производят. Они сами делают эту штуку, Хаас. Ну разумеется, у него есть «дрема». Да у него эта «дрема», наверное, из задницы лезет. Он ей, наверное, срет. Ну и что? Что ты себе придумал? Что семейка Афронзо нелегально продает «дрему»? Распространяют свой собственный товар на черном рынке? Зачем? Чтобы подзаработать?
Парк молча стоял с чистой футболкой в руках.
Бартоломе кивнул.
— Ну да, так, что ли? Мотив, Хаас? У них нет никакого мотива продавать «дрему» нелегально. Что они с этого получат? Только ущерб для самого прибыльного источника дохода после нефти. Значит, у него с собой был флакон, и он обменял его на шабу? Что это даст тебе в суде против их адвокатов? Тяжбу лет на сто.
Он шагнул ближе к Парку.
— Нет. Ты получишь беспорядки. Ты получишь кровь на улицах. Если это попадет на желтые сайты, в «Развлечение сегодня» и «Зеваку», ты получишь только то, что целая куча народу погибнет. И почему? Потому что этот парень меняет лишние флаконы, которые производит его семейный бизнес, на наркоту? Видел, когда мы проехали по дороге к тебе, какой навели шухер, потому что какие-то то ли ополченцы, то ли повстанцы, то ли обыкновенные бандиты выстрелили по наблюдательному пункту? Это еще цветочки. Люди станут гибнуть тысячами. Из-за какой-то ерунды, которая просто ничего не значит.
Парк скрутил футболку в руках.
— Что они вам сказали?
Бартоломе скрестил руки на груди.
— Они пришли ко мне, показали те фотографии с тобой и Афронзо и спросили, какого хрена? Я им сказал, что не знаю, какого хрена. Они сказали, что у тебя есть какая-то вещь, которую им надо забрать, и спросили, чего им ждать от тебя в смысле сотрудничества. Я сказал, что от тебя им можно ждать настоящего геморроя.
Он опять посмотрел в окно.
Оба остались стоять там, где были.
Бартоломе оглянулся на Парка.
— И тогда они велели поместить тебя куда-нибудь в надежное место и постараться, чтобы ты держал язык за зубами. Примерно тогда же ты запросил встречу. Пришлось иметь дело с федералами, поэтому я послал Хаундза.
— Почему его?
Бартоломе взмахнул рукой.
— Потому что он старой закалки. Потому что ненавидит этих из Вашингтона. Потому что я был уверен, что федералы не могли его купить, чтобы отвезти тебя в аэропорт и отправить в Гуантанамо.
Парк посмотрел в ящик с черными футболками. Он купил их, когда Роуз заболела. Все свои старые выбросил. Оставил только черные. Так каждый день нужно было принимать на одно решение меньше.
Он достал одну футболку и натянул.
— Что теперь?
Бартоломе оглядел спальню.
— Теперь решать тебе. Если хочешь, можешь заниматься «дремой» и дальше. Крупными партиями. Настоящими. А не всякой чушью про заговоры. Или занимайся тем, что у тебя здесь, дома. Я слишком долго делал свою работу, чтобы теперь работать по-другому. Мне говорят, что искать, я нахожу ребят и отправляю их искать. Производить аресты. Я произвожу аресты. А у тебя жена. Ты занимался этим всего пару лет. Наступит время, тебе придется заниматься тем, что у тебя здесь дома, и никто тебе ничего не скажет. И мне нечего будет сказать тебе об этом. Тебе решать.
Парк смотрел на кровать. Может быть, если бы он выспался, он на все посмотрел бы по-другому? Может быть, усталость делает из него параноика? Современный рекорд мира по бодрствованию, еще до НСП, установил Рэнди Гарднер. Одиннадцать дней. Когда неспящие переваливают за одиннадцатый день, они называют это «побить Рэнди». Парк знал, что еще не побил Рэнди, но он не помнил, чтобы он еще когда-нибудь так же долго оставался без сна. А если он ляжет в кровать и выключит свет, что будет? Заснет ли он и найдет ли смысл, когда проснется? Или, оказавшись в темноте, он поймет, что сон покинул его так же, как и жену?
Он подумал о Клейнере.
Бартоломе снова смотрел в окно.
Парк подошел и посмотрел на жену.
— Мое дело — выполнять свою работу.
Бартоломе оглянулся на него, вынул очки из нагрудного кармана, заслонил глаза и направился к двери.
— Выспись, Хаас. Когда выспишься, все сразу обретет смысл.
Парк ждал, пока не услышал, как завелся капитанский «эксплорер» перед домом и уехал вниз по улице. Тогда он вышел из дома с переднего крыльца и отпер багажник «субару». Он отодвинул мешавшее барахло, аптечку и аварийный комплект, поднял коврик и открыл запаску. Сунул руку внутрь, достал диск Хайдо и свой дневник с красным корешком. Захлопнул багажник, вернулся в дом и разорвал конверт с личными вещами, который Бартоломе отдал ему на обратном пути; из него выпала флешка с копиями его рапортов.
Он достал из заднего кармана отцовские часы, застегнул их на запястье и посмотрел на время.
Выспится потом.
Глубокий ожог на всю толщину кожи, он же ожог третьей степени, — это когда эпидермис поражен полностью и частично поражен подкожный жировой слой и расположенная под ним фасция. Для такого ожога характерно обугливание кожи, образование некротической ткани черного цвета, поражение потовых желез и снижение чувства осязания. Воздействия температуры около 71 градусов Цельсия в течение одной секунды достаточно для возникновения такого ожога у взрослого человека.
Свинцовый припой требует температуры от 250 до 300 градусов Цельсия. Бессвинцовый припой требует от 350 до 400 градусов. Сказать наверняка, на какой припой был рассчитан паяльник, я не мог, но мне представлялось несомненным, что даже на своем минимальном значении он должен оставить след.