— Дочь, — сказал Парк в стакан, который держал на коленях.
— Мне сказали о вашей жене, а дочка, она тоже?
— Я не знаю. Жена не хочет, чтобы ее проверяли.
— Да, я могу это понять. Мою жену убил рак. Рак легких. Мы оба курили, как бестолковые идиоты, даже еще хуже. И я по сей день отказываюсь делать снимок легких. Боюсь узнать, что меня ждет. Хотя в моем возрасте это почти не имеет значения. Не одно, так другое меня все равно уже скоро доконает. Ваша дочь спит?
Парк отхлебнул воды.
— Сначала спала. Но в последние несколько недель трудно сказать.
— Как это?
— Она все время плачет. Или так кажется. Но я мало бываю дома. А моя жена, она… Я не знаю, насколько ясно она помнит, спит ли девочка, когда меня нет. Женщина, которая нам помогает, говорит, что ребенок спит, но, когда я ее вижу, не похоже, что она спит. Обычно ее глаза открыты. И этот сон всегда длится недолго.
Старик посмотрел на потолок.
— Еще с того времени, когда рядом со мной были маленькие дети, а я готов был первым признать, что нечасто бывал дома, но тем не менее я запомнил, что они могут быть такими. Плачут без перерыва, целыми днями не спят, все время плачут. Плачут целые часы напролет. Возможно, у вашей дочери просто колики.
Парк ничего не сказал.
Старший опустил глаза с потолка.
— Как ее зовут?
Парк провел пальцем вверх-вниз по граням на боку стакана.
— Омаха.
— Да бросьте.
— Жена сказала: «Никто не посмеет шутить с девчонкой по имени Омаха».
Старший улыбнулся:
— Здесь она права. — Он перестал улыбаться. — Вам надо ее проверить.
Парк кивнул, поискал, куда поставить стакан, поставил его на полку за плечом и посмотрел на собеседника.
— Ваш сын дважды продал мне «дрему». Я собираюсь его арестовать. Он дома?
Старший наклонил голову набок.
— Вы собираетесь арестовать моего сына, потому что он?..
— По обвинению в хранении и продаже веществ ограниченного распространения. Но у меня есть улики, которые могут привести к обвинению в рэкете. Отмывании денег. Уклонении от налогов. А также к обвинению в убийстве человека по имени Хайдо Чанг и нескольких его сотрудников.
— Вы думаете, мой сын кого-то убил.
— Я полагаю, что группа молодых людей, застреленных как при бандитской разборке, сбывали «дрему» по его указанию и были убиты из-за дел, связанных с продажей «дремы». Я считаю вероятным, что Парсифаль К. Афронзо-младший причастен к этим убийствам.
Старик нахмурил брови:
— Значит, вы подозреваете, что мой сын и есть главная фигура, стоящая за черным рынком «дремы»?
— Я думаю, это возможно. Хотя вы мне кажетесь более вероятным подозреваемым.
Старший перестал хмуриться.
— А вы рубите правду-матку. Ну что ж.
Он положил руку на бокал, который уже успел поставить.
— В интересах правды мне бы хотелось сказать несколько слов, которые могли бы пролить значительный свет на ваши подозрения. Не возражаете?
Парк взглянул на дверь. Он понимал, что присутствует на спектакле. Он понимал, что им манипулируют. Знал, что, если позволит спектаклю дойти до последней сцены, возможно, он никогда не покинет коттеджа. Он хотел применить принципы, которым научился у Живодера. В том, что в комнате была опасность, не было сомнений, но как поступить с этой опасностью, атаковать ее источник или бежать от него, было непонятно. И скорее всего, не имело значения. Парк не надеялся добиться успеха ни в том ни в другом варианте. И это тоже не имело значения. Потому что лучше всего Парк осознавал, как ускользает время. Скоро наступит рассвет. Ему нужно домой.
Но он также должен был остаться до конца спектакля и узнать, что произошло.
Он поднял руку с колена и повернул ее ладонью вверх.
— Я бы хотел услышать все, что вы можете сказать для прояснения этого дела.
Старший взял бокал, покрутил коньяк и проглотил.
— Хорошо. Хорошо.
Но не поставил опустевшего бокала.
— Для начала, вы правы; действительно есть незаконная торговля «дремой». Вы также правы, что АНД участвует в этой торговле. Но, честно говоря, такую цену в наши дни приходится платить за бизнес. Торговать, полицейский Хаас, непросто. Помимо расходов на топливо, частную охрану для сопровождения грузов, инспекцию при пересечении штатов, блокпосты нацбезопасности и время от времени продажных чиновников, существует еще и профсоюз дальнобойщиков. Чтобы своевременно и эффективно доставить наш продукт на рынок, нам часто приходится обходить криминальные и бюрократические препоны. Да боже мой, нашим водителям иногда загораживают дорогу настоящие баррикады. Приходится откупаться. И от многих. Уходит уйма денег. Как правило, наличными. И нам не только нужно откуда-то доставать эти деньги, мы еще вынуждены их прятать. Учитывая то, что мы делаем, мы даем взятки, чтобы иметь возможность доставить «дрему» туда, где от нее будет какая-то польза. Большинство этих выплат нелегальные. Мы подкупаем чиновников на всех уровнях власти. У нас нет выбора. Сейчас это все превратилось в какое-то скопление феодальных князьков. На уровне городов, штатов, на федеральном, межведомственном. С дорожными бандами и то проще иметь дело. И нельзя сказать, кому придет в голову нас шантажировать, чтобы поиметь с нас еще больше, или, боже упаси, покарать, если найдет следы наших сделок. Поэтому нам нужны невидимые деньги. Сама «дрема» лучше наличных. Мы могли просто сбрасывать с грузовика пару ящиков каждый раз, когда натыкаемся на преграду. Ну а потом что? Хаос, вот что. Десятки вольных продавцов, продающих мелкие запасы «дремы». Началась бы полная неразбериха. А след привел бы прямо к АНД. Кроме того, мы понимали, что черный рынок «дремы» неизбежен. Слишком большой спрос и недостаточное предложение. Мы увидели эту неизбежность, подумали, как нам нужны наличные, и решили сами создать и контролировать черный рынок. Партии «дремы» доставляются по каналам поставки на местные рынки. Каждый раз из партии наугад вынимают один контейнер и сканируют. И чипы оказываются в тех местах, которые указаны в декларации. Потому что они и есть там, где должны быть. Мы не трогаем их до тех пор, пока они не придут на место. Остается подмазать тех, кто раздает «дрему» в амбулаторных пунктах, и дело сделано. Можно выудить то, что нужно. Мы продаем «дрему» ящиками и контейнерами в хосписы, которые собрали деньги за счет пожертвований родственников своих состоятельных пациентов, в пункты продажи медицинской марихуаны и еще, да, некоторым очень активным и хорошо организованным распространителям бесплатных лекарств, которые обслуживают малообеспеченные районы, где в наше время мало полиции. Как вы сказали, конечный потребитель «дремы» не заинтересован в том, чтобы ставить под угрозу канал поставки. Некоторые крупные учреждения испытывают нехватку, но я не могу не чувствовать, что этот недостаток вполне компенсируется тем, что на самом деле система позволяет получить «дрему» многим людям, которые иначе не могли бы ее получить. За все те месяцы, пока система работает, у нас практически не было утечек. Что же касается Младшего и вашего предположения, что это он придумал все это, что ж, как вам кажется, похож он на создателя?
Парк подумал о Кейджере.
— Он похож на очень умного человека.
Старший нахмурился.
— Так и есть, так и есть. Он очень умен. Ум просто зашкаливает, если тесты на интеллект хоть что-то значат. Но он рассеянный. И не из тех, кого зовут душой компании. Неспособен управлять предприятием подобного масштаба. Он не смог бы применить все свои способности к такой задаче, потому что ему было бы слишком неудобно в отношениях с людьми. У этого парня, я вам говорю, больше природных задатков, чистого таланта, чем любой отец мог бы надеяться увидеть в сыне, но только он не может применить их ни к чему полезному. Бизнес, как я понимаю, — это не для всех, и я смог; а он может писать картины. То есть выразительные, мощные образы. Поэтому если бы он занялся живописью, я был бы «за» обеими руками. Сын-художник? Да я бы гордился безумно. Но даже в искусстве он просто… — Старик провел рукой по воздуху. — Его отнесло в сторону. Он потерял фокус, интерес. Такая энергия. Потенциал. Единственное, в чем он когда-то задерживался, — это чертовы игры. Эта единственная чертова игра. Он… Он теперь строит жизнь вокруг этой игры. Так что я, ведь я же его отец, я хочу его понять, делить с ним то, что он любит, поддерживать его, принимать его всерьез. И я честно был горд, когда он появился и сам по себе, просто наблюдая за рынком, за последствиями пика добычи нефти, краха кредитной системы, эрозии инфраструктуры, полной беспомощностью федерального правительства, увидел, что АНД должна получить выход на торговлю «дремой» вне рынка. И он хотел получить концессию. Для себя.
Он поднял и опустил плечи.
— Я поддерживал столько его начинаний. Но теперь у него был план, модель, и она имела некоторый смысл. В этом мире. Он показал количество неспящих игроков в «Бездне», показал мне онлайновые рынки, где продаются игровые артефакты, происходит обмен валюты между виртуальным и реальным миром. Он открыл мне глаза. И я подумал: что же, может, это как раз то, что надо, бизнес, прямо связанный с его настоящей страстью. Может, здесь он задержится. Поэтому я дал ему пару контейнеров. Убедился, что цена соответствует остальной нелегальной торговле. Мы не надуваем людей, полицейский Хаас.
Старик наклонился вперед.
— Вы должны понимать очень ясно. Мы устанавливаем цену. И если мы узнаем, что кто-то из наших авторизованных распространителей начинает повышать цену и прикарманивать разницу, мы принимаем меры. И я говорю это отнюдь не в метафорическом смысле.
Он откинулся назад и покачал головой:
— Я торгую фармацевтическими препаратами, а не человеческими страданиями.
Затем показал куда-то на восток.
— Эти типы. В Вашингтоне. Эти гомункулы из Белого дома. Иногда я думаю о том, кем мог быть наш президент, кем он должен был быть. Вы знаете, что при человеке, который его застрелил, была карточка члена Национальной стрелковой ассоциации? Он купил свое ружье на оружейной выставке. Ему достаточно было показать водительские права. В тот же день я сжег свою карточку. Это уже не важно. Если че