Похожим на Садко оказался Свидерский, он склонился, целуя руку Арине, и спросил:
– Я надеюсь, наш доморощенный оркестр вам не очень мешал?
– Что вы! Что вы! – улыбнулась ему в ответ Арина. – Вы замечательно играете! Просто замечательно!
– Понимаю, что оценка завышена, но все равно польщен. Спасибо!
Рядом со своим товарищем-красавцем Багаев явно проигрывал: невысокий, рыжеватый, худенький, в пенсне, стеклышки которого от света костра то и дело вспыхивали красными кружками. Но голос, когда он заговорил, оказался по-командирски уверенным и жестким:
– Как я понимаю, Арина Васильевна, вам быстрее в Иргит нужно вернуться. Поэтому давайте сразу о деле. Этот человек, который у коляски топчется, кто таков? Ему можно доверять? Сюда позвать или пусть там побудет?
– Человек этот, Леонтий Иванович, мой поклонник, зовут его Николай Григорьевич Дуга, казачий сотник, и в скором времени собираются его женить на падчерице Естифеева.
– Интересно. Ладно, пусть там постоит. Ну что же, Арина Васильевна, давайте выясним, как говорят военные, нашу диспозицию. Насколько я понимаю, есть у нас один общий противник, замечательный иргитский купец Семен Александрович Естифеев. Человек он незаурядный, умный и хваткий. И еще, что немаловажно, жестокий. Возникнет надобность, он и перед смертоубийством не остановится. Это я для того говорю, чтобы вы предвидели степень опасности…
– Я эту степень на своей шкуре прочувствовала… – перебила его Арина.
– Ваше дело давнее, и кредит губернскому банку по сравнению с нынешними оборотами Естифеева, это так себе, тьфу, мелкие семечки.
– Не пойму я вас, Леонтий Иванович, все пугаете меня, пугаете… Когда о деле говорить начнете? – Арина сердито поднялась со стульчика.
– Да вы успокойтесь, – вмешался в разговор Свидерский, и осторожно, ласково взяв Арину за плечи, усадил ее на стульчик, – Леонтий Иванович человек у нас строгий, как казенный параграф, и никаких эмоций не признает, простите его великодушно…
– Зато ты у нас непревзойденный мастер по эмоциям, – Багаев наклонился, поднял с земли сухую веточку, переломил ее несколько раз и бросил в огонь. Видно было, что он недоволен вмешательством Свидерского в разговор.
Но надо было знать несравненную!
Редкий человек, когда она этого желала, мог устоять перед ее обаянием.
Порывисто поднялась со стульчика, шагнула к Свидерскому и Багаеву, протягивая к ним руки, и покаянно склонила голову, словно собиралась отдать низкий земной поклон. Голосом задушевным, чуть звенящим от волнения, заговорила и лишь камни замшелые, потрескавшиеся от старости, могли не отозваться на этот голос:
– Милые мои господа, Леонтий Иванович, Леонид Максимович, простите меня, ради Христа, неразумную! Вы мне такой чудный вечер подарили! Я все еще как не в себе! Простите, что так резко высказалась. Знаете, это от волнения. И еще раз простите – я ужасно проголодалась… Филя, там корзина в коляске, тащи ее сюда!
– Вы уж нас не обижайте, Арина Васильевна, у нас тоже корзина имеется, тем более, что вы – гостья! А мы – хозяева! Не извольте беспокоиться! Филипп! – Свидерский повернулся к Филиппу, но тот и без приказания знал, что ему нужно делать, и возле костра мигом появился раскладной столик и две большие плетеные корзины.
– Давайте мы пока прогуляемся! – Арина подхватила под руки Свидерского и Багаева, повела их к озеру, к самой кромке берега, и там, словно остыв от влажной прохлады, которой наносило от водной глади Круглого, они говорили уже спокойно и вполне доверительно.
Молодые инженеры, не осторожничая, откровенно рассказали Арине суть своего беспокойства. Заключалась же она в следующем. Приехав сюда год назад, они поначалу никак не могли понять и разобраться – почему все означенные сроки постоянно срываются из-за нехватки леса, кирпича, железа, гвоздей и прочих строительных материалов. Прибывали они, через пень-колоду, с вечным опозданием и плохого качества. Стали интересоваться – в чем причина? И выяснили, что главным подрядчиком является купец Естифеев. Но мало того, что он все сроки срывает, мало этого… Въедливый в своей службе Багаев залез в бумаги, положил рядом с собой счеты и щелкал по вечерам костяшками целую неделю. И нащелкал! Такого нащелкал, что, не дождавшись утра, побежал к Свидерскому на квартиру, разбудил его посреди ночи и огорошил: главный подрядчик-то – ворюга несусветный!
Дальше Багаев пространно начал говорить о торгах, ведомостях, договорах, поставках, но Арина умоляюще его перебила:
– Леонтий Иванович, голубчик миленький, это ж для меня лес темный! Не тратьте время, я все равно не пойму, мне бы попроще…
– Ну, если попроще, это к Свидерскому, – усмехнулся Багаев, – он у нас любит все упрощать.
– Потому что сама жизнь проста и немудрена, усложнять ее совсем не требуется, – весело отозвался Свидерский, – представьте себе, Арина Васильевна, что нам вот здесь, на берегу Круглого, нужно построить стену. Сколько для нее потребуется кирпича? Начинают считать: длина стены вот такая, ширина вот такая, а высота – вот какая! Складывают все это, умножают и получается – тысяча кирпичей, допустим, требуется, чтобы эту стену построить. Объявляются торги – кто поставит кирпич, желательно подешевле? Но только на торгах этих для нашей стены требуется уже не тысяча, а две тысячи кирпичей! Как так? Откуда? Почему? Да потому, что нужный человек, не альтруист, конечно, насчитал столько, сколько его попросили. И вот торги. Появляется на них Естифеев, либо его доверенный человек, и сбивает напрочь цену конкурентов, потому как знает наперед, что поставить ему придется одну, а не две тысячи этого несчастного кирпича. В итоге – стена построена? Построена! Сколько на нее кирпича ушло? Да кто его ведает!
– Я, конечно, плохо разбираюсь, но только вот думаю – это ведь одному Естифееву не под силу, кто-то же содействует ему!
– В том-то и дело, что содействуют, но мы лишь некоторых знаем, – Багаев помолчал и добавил: – Нам ваша помощь требуется, Арина Васильевна.
– Да чем же я помогу, миленькие, если я ничего не смыслю в таких делах?
– А вам и не надо в них разбираться, Арина Васильевна, – упрямо гнул свое Багаев, – как нам стало известно, с инспекционной поездкой до Владивостока едет высокий чин управления по сооружению железных дорог нашего славного Министерства путей сообщения. Он обязательно должен здесь остановиться. Мы вам бумаги подготовим, а вы эти бумаги ему передадите, прямо в руки.
Подождите, подождите, Леонтий Иванович… А где я его увижу?
– Увидите. Он является вашим поклонником, нам об этом верные люди сказали, даже запрос сюда по телеграфу делал – до какого числа Буранова гастролировать будет? И просил обеспечить ему хорошее место в театре. Так что, на один из ваших концертов обязательно придет. А дальше… дальше от вас зависит.
– Поймите, – Свидерский порывисто схватил Арину за руку, – мы сами не можем передать, нас никто к нему не допустит, слишком наши чины мелкие. Можно, конечно, прорваться через свиту и вручить, но тогда объяснить придется – что в этих бумагах. А рядом будут стоять наши противники и все услышат. Пока суд да дело, пока разбирательство начнется, они успеют все следы замести. А мы с Багаевым окажемся виноватыми. Теперь понимаете?
– Да не совсем уж я глупая, Леонид Максимович. Кое-что понимаю, – Арина резко повернулась, пошла, направляясь к костру и на ходу, как о чем-то обыденном и не стоящем внимания, сообщила: – Все сделаю, что смогу, не сомневайтесь, миленькие. А теперь покормите меня, господа, поимейте жалость к бедной певунье.
Подошла к костру, протянула к огню раскрытые ладони и крикнула:
– Николай Григорьевич! Хватит скучать, иди к нам, гулять будем!
Когда он подошел, Арина, словно извиняясь за невнимание, за то, что оставила его одного возле коляски, прижалась к нему плечом и нежным голосом попросила подать ей кусочек ветчины с черным хлебом.
7
Рано утром, едва только рассвело, Иргит умылся коротким и теплым дождиком, словно резвая баловница зачерпнула воды в ладошку и брызнула. Летучая пыль осела под водяными каплями, еще ярче зазеленела молодая трава на обочинах улиц, а когда взошло солнце, она вспыхнула, как осыпанная стеклянным крошевом. Горизонт распахнулся до бесконечности, небо поднялось выше, воздух не колыхался, и трехцветный флаг, поднятый в высоту в знак торжественного события – открытия Никольской ярмарки, безвольно повис в безветрии и даже ни разу не распрямился.
– Вот как нынче, – говорили люди, запрокидывая вверх головы, – ни вашим, ни нашим, ни москвичам, ни сибирякам особой удачи не видать – всем поровну!
И закипела ярмарка еще круче, ключом забила – как кипящая вода в раскаленном чугуне.
Прокатывались плотные людские потоки мимо рядов мануфактурных, галантерейных, посудных, кожевенных, бакалейных, растекались на ручейки, заплескиваясь в магазинчики и лавочки, где примеривались, встряхивались, перебирались товары, и не было тем товарам ни конца ни края – глаза разбегались, и все хотелось купить сразу. И плуг новый, и упряжь с медными блестящими наклепками, и полушубок, и валенки, и бусы с серьгами, и ковер бухарский, и вилки серебряные, и тарелки фарфоровые, и шаль атласную либо кашемировую, и сапоги со скрипом, и ботинки девичьи с алыми шнурочками, и дрожжей, и уксуса, и перца, и пряников фигурных ребятишкам на сладкую закуску…
Все, что душе угодно, – в изобилии!
А если и этого мало, хватают за рукава веселые девки, всучивают едва ли не силком орехи кедровые и грецкие, родные каленые семечки в кулечках, пироги и шоколад с мармеладом и, озоруя, приговаривают, будто песню поют:
Пускай тухло, да гнило,
Лишь бы вашему сердцу было мило!
Проворная баба печет блины, поставив сковороду прямо на таганок, ловко скидывает румяные солнца на плоскую большую тарелку, успевает принимать медную монету, засовывая ее в широкий карман фартука, и тоже время от времени вскрикивает тонким, умильным голосишком: