Вера ИнберУ НАС ВО ДВОРЕ
Красавицей и модницей
В жакетке шерстяной —
Домашнею работницей
Пленился я одной.
Пойду в распределитель,
Скажу, что я влюблен.
Мне счастья отпустите
На розовый талон.
Товарищи, скажу я,
Чтоб без очередей
Десяток поцелуев
Мне был, как у людей.
Скажу я так сурово
Об этом потому,
Что сорта никакого
Второго не возьму.
Что, как угодно, драться я,
Товарищи, готов
За в корне ликвидацию
Пониженных сортов…
Сиреневою веткой
Махая на меня,
Сидит в цветной жакетке
Красавица моя.
Но все же кто же именно —
Об этом ни гу-гу.
Назвать ее по имени,
Простите, не могу.
А может, и не надо
(Я тем и знаменит).
Вечерняя прохлада
Мне струны серебрит.
А дальше, разумеется,
Мечтай кому не лень.
У каждой ведь имеется
Жакетка и сирень.
И каждой пусть представится
В домашней тишине:
«Ведь это я красавица,
Ведь это обо мне».
Л. НикулинСАПОГИ
Есть люди, которым никак не идет форма.
Я имел непрезентабельный вид в гимназической куртке. Неважно сидела на мне студенческая тужурка с золотыми пуговицами. Но хуже всего я выглядел в форме вольноопределяющегося 192-го Путивльского стрелкового полка.
В ротной швальне мне кое-как пригнали казенное обмундирование, но бескозырка с грязно-белым околышком была не к лицу, и особенно угнетали меня казенные пудовые сапоги.
На плацу в марте месяце я утопил один сапог в жидкой, как сметана, грязи. Это произошло на глазах помиравшей со смеху учебной команды.
Фельдфебель Павлюк имел некоторое уважение к вольноопределяющимся за их неизменную заботу о том, чтобы у него под кроватью не оскудевали запасы казенного столового вина. Он посоветовал мне заказать хромовые сапоги у знаменитого сапожного мастера Наума Песиса, у того самого, который шил сапоги даже штабс-капитану Маркову.
В общем, я не поминаю лихом Павлюка, хотя он был страшен, потому что пил в одиночестве. В офицерское собрание подпрапорщиков не пускали, а с нижними чинами Павлюк по своему чину общаться не мог. И он пил в одиночку и действительно был по утрам страшен, как может быть страшен «шкура», фельдфебель сверхсрочной службы, подпрапорщик.
Итак, теперь у меня были сапоги на ноге из хромовой кожи и притом с особенным глянцем. В то утро я начистил их первого сорта ваксой. Она придала сапогам серебристый блеск и матовую зеркальность.
Я шел по лагерной линейке. В кармане у меня лежал отпускной билет по шестнадцатое июля. Эту ночь я мог ночевать в городе. Я мог вылезть из солдатской кожи, переодеться в штатское платье и вместо бескозырки посадить на голову широкополую шляпу колоколом, шляпу того фасона, который в то время предпочитали юноши свободного образа мыслей.
Как хорошо прикрыть такой шляпой наголо остриженную голову и гулять по главной улице, крепко держа в кармане правую руку, чтобы она не тянулась к козырьку при встрече с обер- и штаб-офицерами! Притом следить, чтобы ноги сами собой не становились во фронт в ту минуту, когда на перекрестке улицы заалеет подкладка генеральской шинели.
Пожалуй, мне было чуть-чуть жалко расстаться с сапогами. Они ловко сидели на ноге, и июльское солнце отражалось в них серебряным, сплющенным рублем.
Я шел, не торопясь, осторожно обходя лужи. Сутки лил дождь, и жирная черноземная грязь блестела на плацу, как повидло. Она облепила колеса обогнавшей меня пролетки. Я козырнул спине в светло-серой шинели и двинулся дальше, выбирая сухие места на дороге. Все же мне хотелось появиться в городе настоящим военным, и больше всего я боялся мальчишек нашего двора. Они в первый раз видят меня в военной форме, а мальчишки южного приморского города, да еще на Слободке, — это, знаете ли…
— Вольноопределяющийся!
Голос раздался как гром с ясного неба. Я посмотрел вперед и назад. Пролетка остановилась по ту сторону плаца. В пролетке сидел штабс-капитан Марков. Он сложил руки рупором и еще раз крикнул через плац:
— Вольноопределяющийся!
Указательный палец капитана делал призывные знаки. Между капитаном и мной лежал плац — мертвое море грязи, южной черноземной грязи.
Сорок минут я потратил на то, чтобы навести глянец на новые сапоги — шедевр Наума Песиса, теперь все погибнет.
И бессознательно, почти инстинктивно я пошел к ротному Маркову не по диагонали и не рысью, как полагалось, а пошел шагом по краю плаца, осторожно обходя лужи.
— Вольноопределяющийся!
Третий удар грома. Согнутый палец ротного двигался быстрее и быстрее, солдат на козлах смотрел на меня с уважением и немым ужасом, но я уже не владел собой. У меня немели ноги, я двигался, не торопясь, находя сухие островки среди моря грязи и перепрыгивая через лужи.
— Вольноопределяющийся!
Тогда я сделал страшный прыжок, попал в самую середину глубокой лужи и утопил в ней на треть сапоги, затем выпрыгнул на дорогу и очутился перед ротным.
— Что это вы прыгаете, как козел?
Я молчал и смотрел в землю. Сапоги выглядели так, точно на них вылили ведро дегтя. Все кончено! В таком виде нельзя ехать в город. Надо вернуться в лагерь, сушить и чистить проклятые сапоги. Тем временем уйдет дачный поезд-кукушка. Ярость переполняла меня. Я молча смотрел на сапоги.
— Вольноопределяющийся!
Я поднял глаза. По уставу надо есть глазами начальство. Но я не хотел смотреть в выцветшие голубенькие глазки штабс-капитана Маркова, я не хотел видеть его пушистых белокурых усов.
Я изловчился и глядел мимо, хотя он стоял прямо передо мной.
— Вольноопределяющийся! Вы что косите?
«Чего тебе еще надо? — думал я, холодея от тоски и злости. — На кой ляд я тебе нужен?»
— Вернетесь в команду, разыщете Павлюка, скажете: «Ротный командир приказал никого из роты не отпускать…» Понятно?
Я сделал налево кругом и вернулся в лагерь.
Это произошло 16 июля по старому стилю, 16 июля 1914 года, почти двадцать лет назад. В следующее воскресенье, как вы понимаете сами, мне не дали отпускного билета. Спустя десять дней я уехал на фронт в новых хромовых сапогах работы Песиса.
…Году, кажется, в девятнадцатом, в осеннее время грузовик «бенц» остановился на главной улице у здания военного трибунала. По бортам грузовика стояли моряки из особого отдела.
Несколько ниже их сидели люди, одетые в штатское и полувоенное платье.
— Прими арестованных, — сказал моряк.
Арестованные молча заносили ногу через борт грузовика и прыгали на мостовую. Тот, кто прыгнул первым, поскользнулся и схватил меня за локоть.
— Капитан Марков, — сказал я громко, — что это вы прыгаете, как козел?
Марков посмотрел на меня, изменившись в лице, но не ответил.
— Капитан Марков! Что это вы косите?
— Давай проходить! — сказал ему матрос и указал на дверь комендатуры.
Пока его уводили, я смотрел на свои старые походные сапоги. Они были в глине, грязи и заплатах, но мне показалось, что они сверкали, как новые, знаменитые, хромовые сапоги работы Наума Песиса.
Рина ЗеленаяКУЛЬТПОХОД
…А когда мы утром пришли, учительница сказала, что арифметики не будет, а будет культпоход в крематорий. А Борька сказал, что хорошо, что арифметики не будет, потому что он все равно ее не знает.
А когда мы сели в трамвай, Настя и Вова остались на остановке. А когда мы на другой остановке хотели сойти, кондукторша сказала, что на другой остановке нет остановки. А когда уж мы вернулись на ту остановку обратно, их уж там не было, а учительница сказала, что мы на трамвае не успеем, и мы все выстроились по парам и побежали.
А Борька сказал, что он уже в крематории был с папой и все равно неинтересно, когда тебя жгут, потому что как тебя крышкой заколотят, так ничего не видно. А когда мы прибежали в крематорий, там уже был перерыв на обед, а учительница сказала, что тогда мы пойдем в кино, у нас билеты на завтра, но, может быть, нас сегодня пустят.
А в кино самый главный сказал, что картина сегодня для нас неподходящая, она для старшей группы, а что он нас устроит в ихний клуб на расширенный пленум с концертом.
А Борька сказал, что он с папой на расширенном пленуме был, и все равно неинтересно. А там долго не начиналось, а потом один вышел и сказал, что сегодня ничего не будет, потому что отменяется.
А когда мы на улицу вышли, уже темно было, и дождь шел, мальчики еще шли, а девочки в лужи падали.
А тогда учительница сказала, что все могут идти домой, потому что все равно сегодня культпохода не будет.
Георгий ЛандауКОНСУЛЬТАЦИЯ
Началось с того, что начальник постройки научно-исследовательского института пригласил для консультации профессора.
В подвале дома, назначенного на сломку, оказалась вода: откуда? В подвалах соседних домов было сухо; в буровых скважинах, заложенных вокруг дома, воды также не было. Это была загадка.
— Не будем ломать голову, — сказал, наконец, начальник постройки, обращаясь к своему старшему инженеру Синицыну. — Позовем для консультации профессора. Там, где мы с вами тычемся, как щенята, откуда вода, — для него это будет просто и ясно.
Профессор потер тонкими пальцами подбородок.
— Я помню подобный случай около озера Файр Лейк — в Америке.