Услышав эти слова, Лизочка моя засияла. Обрадовалась.
— Переедем, Васенька, отсюда. Не могу я по соседству с глухонемой жить. Не привыкла. Она ведь на мои оскорбления даже внимания не обращает. Только молчит и улыбается!
И тут же добавляет:
— Вот мы с тобой десять лет живем, а я целыми днями дома. А от нечего делать одно развлечение — с соседями поговорить!
И, выслушав эти слова, понял я, по чьей вине скандалы в доме происходили. Виноват, оказывается, был во всем я сам. Любил очень Лизочку. Здоровье ее оберегал. И хотя она много раз собиралась идти работать, я ее всегда отговаривал: хватит, говорю, и моего заработка. Сиди и отдыхай.
Но уж после всей этой истории пошла Лизочка работать. Я ей сам работу подыскал. У нас на заводе. Табель вести.
И с тех пор живем мы дружно и тихо. Лиза моя целыми днями на заводе, а вечером в доме общественными делами занимается.
Ну прямо не узнать человека. С соседями стала ласковой, доброй, со всеми дружна, и в нашем доме избрали ее председателем товарищеского суда. Скандалистов, значит, судит.
Так что, если вам расскажут об активистке Елизавете Павловне Скворцовой и о том, какие полезные дела она делает, так и знайте, дорогие товарищи: Елизавета Павловна — это и есть моя жена, Лизочка. Бывшая иждивенка и отчаянная скандалистка!
А. КолосовГОЛУБОЙ БЫЧОК
Четыре месяца тому назад обоз передвижного зверинца ехал в село Тучки на большую осеннюю ярмарку. Невдалеке от этого села в обозе случилась большая неприятность: из старой, давно не ремонтированной клетки выскочил галицийский волк. Ошалев от неожиданной радости, зверь не знал, что ему делать, куда бежать. Сперва он кинулся под телегу, потом — в овсы, из овсов снова выскочил на дорогу. Произошла паника: лошади помчали прямо в овраг, две телеги перевернулись, а с третьей сорвалась и ринулась к далеким перелескам молодая быстроногая антилопа-гну.
Произошло все это в одно дыхание: грек Ампулио, сопровождавший обоз, не успел и охнуть. Он заохал и стал выкрикивать разные отчаянные слова, когда антилопа и волк пропали с глаз.
Теперь Ампулио, круглый, бритоголовый здоровяк мужчина, стоит перед народным судом и обосновывает иск, предъявленный администрацией передвижного зверинца колхозу «Муравей».
Колхоз этот расположен в пятидесяти километрах от места, где произошла авария, но доказано, что антилопу поймали колхозники «Муравья», поместили ее в свой омшаник и в течение месяца скрывали этот факт. Антилопа погибла, и зверинец понес убыток в размере 1 200 рублей. Пусть колхоз внесет эту сумму на текущий счет зверинца.
В судебном зале сидят старики Иван Ненашкин, Прохор Окунев и старуха Китаиха. Из молодых колхозников здесь присутствует только Семен Дымов, член правления «Муравья». Он уже дал суду свои показания. Суть их в том, что ни правленцы колхоза, ни активисты, ни животноводы не повинны в гибели антилопы. Эту антилопу поймали, посадили в омшаник, ухаживали за ней телячий пастух Ненашкин и сторож колхозных огородов Окунев, тихие, малоприметные колхозные старики. Они сообщили председателю «Муравья», что к телячьему стаду приблудился чей-то бычок, но время было горячее — колхоз молотил хлеб, поднимал зябь, — и председатель не обратил на это сообщение внимания. Однако, когда в деревне пошли разговоры, что старики Ненашкин и Окунев поймали какого-то диковинного, совсем необыкновенного бычка, председатель велел завхозу, то есть Семену Дымову, съездить в залесный омшаник, посмотреть приблудного бычка, и если это действительно стоящий бычок, то дать объявление в районную газету. Семен Дымов хотел поехать в омшаник, но повстречал старика Прохора Окунева, и тот сказал:
— Нечего тебе ехать: подох он, бычок-то!
И если бы не старуха Евдокия Китаиха, то до сих пор никто не догадался бы, что это была антилопа, а не бычок.
— Гражданка Китаева! — обращается председатель суда к низкорослой, ласково улыбающейся старухе. — Что вы можете сказать по настоящему делу? Сообщите суду, при каких обстоятельствах вы обнаружили в лесу антилопу.
— Я по маслята ходила. Как раз после дождя было.
— Так. И где же вы увидели антилопу?
— Где увидели? В лесу и увидели. Беру я маслятки, а он, бычок-то, тихонько подбег, я и не слышала совсем, как он и подбег-то.
— Так. И вы что, поймали его, что ли? Ухватили?
— Уж больно ты, товарищ, прыткий! — горячо возражает Китаиха. — «Ухватили?»! Глянула я на него, и в животе у меня даже морозно стало. Хочу крикнуть — нету голоса.
— Так. Дальше?
— Не помню, как откинулась, как побегла. Прибегла на телячьи выпасы, говорю вон Иван Егорычу: «Иван Егорыч, погляди, чего там на полянке ходит». Иван Егорыч пошел. Чего-то он больно долго ходил, а потом тащит бычка, а шапку, видать, потерял, без шапки идет и вроде как сам не свой. «Иван Егорыч, — спрашиваю, — чего это такое будет?» А он: «Иди, — кричит, — как можно скоренько к Прохору Окуневу, скажи, что приблудился голубой масти бычок!» Я пошла.
— Гражданин Окунев, — говорит председатель пастуху, — вы подтверждаете показания гражданки Китаевой?
— Подтверждаю.
— Так как же вы, опытный пастух, не могли отличить бычка от антилопы? Ведь вот, скажем, я городской человек, а если бы мне сказали про антилопу, что это бычок, я не поверил бы.
— Годов пятнадцать тому назад и я не поверил бы, — сердито отвечает пастух. — Пятнадцать годов тому назад мужик и в трактор не верил, и что корова по девять тысяч литров доит, тоже не верил, и что по пескам можно сто восемьдесят пудов пшеницы брать с каждого гектара, мы тоже не верили. Ежели бы в старое, прежнее время мне кто сказал, что свинья может принести в год двадцать пять поросят, я бы того человека нехорошим словом назвал. А теперь удивляться нечему. При колхозном положении человек всего может сделать, не то что голубого бычка, а и все, чего хочешь! Для науки нынче ворота широкие.
— Да, все это так, — прерывает судья Окунева. — Но при чем тут антилопа?
— На ней не написано, что она антилопа, — хмуро говорит пастух. — А сходство с бычком у нее есть. У меня такое мнение было: этого бычка наши ученые люди развели. Ну сердце-то и разгорелось: хотится опыт в своем колхозе сделать.
— Какой опыт?
— Вырастить его, бычка-то, припустить к нашей корове, симменталке или горбатовке. Тут главное, чтоб нам щукинцев обогнать. А то уж больно они вперед далеко убегли: у них и мериносы, и быков-шортгорнов купили, и гусей вон каких развели! Что ни гусь, то Ляксандра Македонский! И вот желательно нам было, то есть мне и Прохору Матвеичу, такой опыт сделать, такую породу произвести, чтобы они, щукинцы-то, зашатались от удивления. Ну и радость колхозу желательно сделать. Так мы с ним, с Прохором Матвеичем, и толковали: «Давай вырастим бычка без шуму, тихонько. А шум уж потом пойдет». Мы его, бычка-то, из омшаника взяли да ночью к Прохору Матвеичу в старую баню отнесли. Хлопот сколько — страсть! Нынче, скажем, мое дежурство, а завтра — его, вон Прохора Матвеича. Холода-то бычок не любит, еще не притерпелся, дрожит, так мы баню через каждый день топим. И любит, чтобы его теплой водой мыли. Мы каждую неделю его моем. Ну, и денег тоже требует. Я за эту зиму уже пятьдесят рублей в него положил. Да и Прохор Матвеич рублей сорок положил. Говорю Прохору Матвеичу: «Трудов он нам стоит много, а соответствует он колхозному положению или не соответствует, шут его знает». А Прохор Матвеич мне так: «Мичурин, — говорит, — поболе нас терпел, а своего добился». А теперь вот сидим тут, слушаем, и выходит, что он вовсе и не бычок, а вроде зверя. Ошиблись, значит. И совсем зря согрешили, что будто он подох. Конечно, кабы он не зверь был, уж мы, то есть я и Прохор Матвеич, этому гражданину как-никак рублей шестьсот уплатили бы, шут с ними, но своего бы добились, вырастили бы колхозу бычка. Ну, а ежели он зверь, то пускай гражданин приедет, возьмет его — и все тут.
— Позвольте! — изумленно произносит председатель. — Стало быть, антилопа жива?
— А что с ней сделается? — однотонно говорит пастух. — Как дите ее обхаживали. Думали: растим колхозу радость, золотой опыт делаем, щукинцев удивим. Ну ошиблись, значит.
Семен Дымов, побелев от удивления, ломким голосом говорит:
— Тут у тебя какая-то неясность, Иван Егорыч, потому что…
— Да что, Семен Васильевич, лишнее толковать-то, — прерывает его пастух. — Вот и ключ с собой ношу от бани-то. Там он у нас живет до сей поры.
Председатель поднялся. Он смотрит на пастуха, на друга его, Прохора Матвеича, хочет что-то сказать, но, не найдя, видно, нужных слов, машет рукой, и на усталом лице его мягкая, светлая улыбка.
Улыбаются и члены суда, и районный прокурор, и протоколист…
Р. РоманПРИМЕР ДЛЯ МНОГИХ
Работник видный он. Но важности — ни тени.
Успокоения, зазнайства — ни следа!
Он не отлынивал, не бюллетенил,
И не опаздывал он никогда.
В его работе не отыщешь пятен.
Приветлив, светел, чист он и пригож,
Всегда подтянут, четок, аккуратен.
Не бюрократ: к нему ведь каждый вхож!
Он принимает в день толпу народа,
И ничего — доволен каждый им.
Без отпуска работает три года
И так же точен и неутомим.
Он очень скор, хотя над ним не каплет.
Глубок, но глубиной не тычет в нос.
Кто видел, чтобы он устал, ослаб ли?
И в деле он буквально в землю врос.
Он не задерживает, не подводит,
Хвоста за справками не видишь тут.
Сказал бы я, что, как часы, он ходит,
Но, на беду, часы-то часто врут.
В работе быстрота — его основа.
Им восхищен, гордится им народ.
Немногословен. Скажет лишь: — Готово! —
И двинется, добавивши: — Вперед!
Ни разу он не свертывал с дороги.