— Сейчас? — спросил я.
— Нет, зачем же сейчас… Я жду от вас серьезного и продуманного подхода к делу. Сегодня у нас третье?.. Ну, к двадцатому!
К возложенной на меня задаче я отнесся внимательно, честно, добросовестно и горячо.
— В чем дело? Ах, да: сегодня у нас двадцатое! Ну-с, итак?.. — спросил товарищ Заведующий.
— Брандспойт, — сказал я.
— Бранд… что?!
— Пожарная кишка. Если у нас ее нет, то нужно ходатайствовать, чтоб дали во временное пользование. Лишних штатов не требуется: к кишке можно приставить за небольшое добавочное вознаграждение любого курьера. Курьеру вменяется в обязанность разузнавать, в какой комнате и в какое время будет заседать комиссия. Он заблаговременно прилаживает кишку и, как только комиссия засядет, окатывает всех струею воды. Небось, в другой раз не станут собираться!.. Но, конечно, это мероприятие нужно проводить с неуклонной решительностью, не допуская никаких изъятий и послаблений.
Товарищ Заведующий усмехнулся (как-то криво) и сказал (как-то сухо):
— Господи, вздор какой невероятный! Нет, серьезно: вы надумали что-нибудь? Предупреждаю, что у меня мало времени: в два часа я должен быть на совещании.
Я пожал плечами:
— Уж если и это, по-вашему, недостаточно серьезная мера… Впрочем, у меня есть еще один проект, но он, по-моему, несколько отдает бюрократизмом. Нужно издать и довести до всеобщего сведения два строжайших циркуляра…
— Ну, ну! — оживился товарищ Заведующий. — Какие же именно?
— Циркуляр № 1: «Безусловно и строжайше воспрещается устраивать какие бы то ни было заседания комиссий и совещания в служебное время. Виновные в нарушении сего подлежат…»
— Чему?
— Я еще не придумал. Хорошо бы, конечно, обезглавить их, но этого, пожалуй, не разрешат… Ну, затем циркуляр № 2: «Безусловно и строжайше воспрещается устраивать заседания комиссий и совещания также и во внеслужебное или какое бы то ни было иное время». Пускай тогда попрыгают!.. Посмотрел бы я, как они тогда изловчатся улучить минутку и заседнуть!..
Заведующий сказал:
— Хорошо, отложим наш разговор до двадцать пятого. Это последний срок. Предупреждаю, кроме того, что у меня нет времени выслушивать совершенно неуместные глу… шутки! Кто не умеет или не хочет серьезно отнестись к делу, тот, по моему, не должен и служить!
Мне не очень хотелось служить. Кроме того, независимо от моих желаний, меня наметили к сокращению. Я решил, что терять мне все равно нечего, и подал товарищу Заведующему дерзко-издевательскую докладную записку:
«Принимая во внимание… и т. д., полагаю необходимым:
1) в срочном порядке создать особую комиссию по разработке мероприятий для сокращения числа имеющихся комиссий; 2) в целях скорейшей разработки штатов и определения состава проектируемой комиссии в срочном порядке назначить штатно-составную комиссию; 3) в целях борьбы с т. н. «анкетным наводнением» разработать и разослать на места анкету с вопросами о количестве анкет, заполняемых на местах, о количестве анкет, самостоятельно разрабатываемых местами, и т. п.».
— Ну, вот и прекрасно! — сказал товарищ Заведующий. — Вот это я называю серьезным подходом к делу. Как видите, я не ошибся, поручив составление проекта именно вам!..
Затем, подумав, он добавил:
— Одно только замечание… Анкета об анкетах — это хорошо, но для разработки такой анкеты необходимо, по-моему, созвать специальную комиссию. Как вы думаете, в каком составе?..
— Думаю, — сказал я, — что для обсуждения состава комиссии следовало бы назначить совещание.
Б. ЛевинБОРЬБА С БЮРОКРАТИЗМОМ
Последним взял слово тов. Голова. Тот самый, у которого в анкете на вопрос, с какого года в партии, значится: официально с 20-го, а неофициально с 1908 года.
Заранее ехидно улыбаясь, он начал:
— Итак, товарищи, разрешите и мне высказаться по поводу наболевшего вопроса, а именно бюрократии. Как раз только вчера мне нужно было пройти к замзаву тов. Лисенко, который здесь находится и может подтвердить мои слова, чтоб подписать заявление о выдаче мне аванса. Два раза ходил, а он все занят. Извольте видеть — разговаривает со спецом, а как нашему брату рабочему, так нельзя. Я хоть сам и не рабочий, но все-таки как муж моей сестры еще до империалистической бойни содержал парикмахерскую… и вот я говорю, товарищи, нужно шире открыть двери и окна. Необходимо так сделать, чтобы наши преды и завы не прятались в кабинетах, чтоб к ним был свободный доступ, а не ждать, пока секретарю вздумается доложить. Да! Это раз, а во-вторых, необходимо связаться с низами. Вот, скажем, я, здесь многие товарищи могут подтвердить, какая колоссальная связь у меня с массой, т. е. с низами. Что-нибудь, так сейчас: «Тов. Голова, объясни!» «Тов. Голова, вызволи, тов. Голова, дай закурить!» Я не хвастаюсь, потому мы, рабочие, не привыкли хвастаться, но это так. А правды не боюсь и буду говорить, что будет, то будет. Почему, скажем, 14-й разряд должен оплачиваться меньше, нежели 16-й?.. Но это денежный вопрос, а всем известно, что я не шкурник, мне на каких-нибудь два червонца плевать. Итак, вопрос стоит ребром: долой бюрократию, смерть казенщине!
Ровно через месяц тов. Голова сидел в кресле, курил и озабоченно морщил лоб, рассматривая объявления «Известий». У дверей его кабинета, на которых было вывешено: «Без приглашения не входить, член правления Брахлотреста Голова», — сидели посетители и надоедали секретарю:
— Доложите, пожалуйста, очень срочно.
— Дело стоит, необходимо видеть…
— Очень прошу вас, товарищ, пропустите.
— Говорят вам, что нельзя. Занят! — огрызался секретарь.
— Сами знаете, пятый день хожу. Из провинции приехал.
— Ну ладно, сейчас справлюсь! — смилостивился секретарь и прошел в кабинет, а вместе с ним проскочил и один из посетителей.
Тов. Голова, увидав незнакомца, в ярости набросился:
— Это что такое?! Вас кто просил?!
— Да я сам, простите, но крайность…
— Прошу покинуть кабинет и соблюдать очередь! Терпеть не могу партизанщины…
— Черт знает что такое! Бюрократизм, казен… — бормотал поспешно уходящий посетитель.
— Что-о?! Прошу не выражаться! — рассердился Голова. — А вы чего там смотрите, еще секретарь! Впредь не имейте привычки вваливаться в кабинет, пока вас не позову. А если нужно, то сначала звоните по телефону. Ступайте, я вам об этом сообщу в письменной форме.
1925—1940
Н. КарповПРЕДСЕДАТЕЛЬ АГАФЬЯ
Домой со схода Потап Лушкин вернулся мрачный, как грозовая туча.
— Тятька, а мамка где? — спросил маленький Гришутка.
— Мамка? Эх, милай… Мамку-то нашу… — швыряя шапку на лавку, со слезами в голосе заговорил Потап, — мамку-то… в председатели выбрали… Вот оно какое дело-то!
Напуганный его зловещим тоном Гришутка заревел густым басом.
— Гришенька! Ты что плачешь, дитятко? — спросила с печи бабка.
— Мамку… в председатели… забрили!.. — захлебываясь от слез, проревел парнишка.
— Ах, батюшки! — заныла бабка. — Вон горюшко… Видать, светопреставление начинается. Бабу и чтоб в председатели! Слыхано ли это?
Потап тоскливо оглядел плачущих домочадцев, схватил шапку и пошел к куму Евсею Пузину.
Войдя в избу, он снял шапку, сел на лавку и уныло пробормотал:
— Ну и дела! Не жисть, а жестянка!
— Што ж такое стряслось с тобой, кум? — спросил Евсей.
— Аль не слыхал? Бабу-то мою… Агафью… тово… в председатели выбрали! — со вздохом отозвался Потап.
— Выбрали? Ну и распрекрасное дело!
— В каких же это смыслах и на каком хвакте, чтобы, значит, распрекрасное? — угрюмо спросил Потап, искоса посматривая на кума. — Оно, конешно, над чужим горем легко надсмешки да смехунчики выстраивать!..
— И никаких тут нет надсмешек, — перебил его Евсей. — Ты раскинь мозгами, кум! Окромя пользы, тебе от эстаких делов ничего не будет. Перво-наперво, как твоя баба председатель, тебе всяческое уважение от гражданов и всякие полегчения насчет очередных подвод и налогов. Потом жалование какое ни на есть она получать будет. А окромя всего прочего, и дружкам своим через бабу свою ты полегченье сможешь исделать. Вот, к примеру, у меня есть хороший препарат. Препарат прямо выдающий, самосильно два ведра самогону в сутки гонит! Пока от большого шуму я его в овине схоронил, а теперь, ежели ты своей бабе словечко замолвишь, достану его и буду в пользу производить. И ты будешь сыт, и я тоже. А на магарыч я чичас бутылочку хорошенького самогону достану. Тяпнем, кум?
— Ну-к што ж, — заговорил Потап, у которого отлегло от сердца, — оно, пожалуй, верно, кум. Правда, чудно как-то: баба моя единоутробная — будем так говорить — и вдруг председатель. Ну, и выпить я могу. И словечко бабе могу замолвить. Она хоша и баба, а власть, ничего не поделаешь! А я, выходит, ейный муж. Верно говорю, кум?
Поздно ночью, пошатываясь, Потап вошел в избу. Чиркая спичками, он громко заговорил:
— Лампу вздуть надо. Почему темно? Почему такое? Жена! Агафья!
— Здесь я! — отозвалась Агафья с полатей. — Что тебе надобно? Ложись спать, проспись, а то наглохтился, как свинья!
— Кто свинья? Кто наглохтился? — грозно вскричал Потап. — Хоша ты и председатель, а дома ты мужняя жена, и я могу даже в крайности за волосья да об угол! В Совете ты председатель, а здесь моя единоутробная Агишка — и вся недолга! А как ты есть жена и обратно председатель, то и жалаю я тебе сделать предлог, а ты должна эфтот предлог самый исполнить. Был я чичас у кума Евсея, двистительно, пил самогон и, двистительно, есть у кума плепарат, коим он будет пользу производить. А пока плепарат этот в овине спрятан. И должна ты куму Евсею полегченье исделать и его плепарат ему оставить. Чтобы, значит, без никаких обысков и неприятностев было ему фактически слободно. Поняла, аль тупо?