Всем хорошо, только что-то не летит моя голубка сизокрылая и весточки не подает.
Дел по горло. Светового дня не хватает, хоть разорвись на мелкие части! С утренней до вечерней зари — на полях, а с вечерней до утренней — почту разбираю. В течение суток поступает тридцать одна директива — приказы, письма и телеграммы из Министерства сельского хозяйства Казахстана и Кустанайского облзу. Очевидно, там тоже не спят, бедолаги! За два месяца я изучил полторы тысячи директив. Сначала возмущался, а сейчас понял, что в них тоже есть своя романтика! За каждым словом сидит живой человек, может быть, даже кандидат наук. Зарплату получает. Понимать надо!
…Согласно неписаной директиве, выехали в поле. Бригада Ивана Коваля дала в первый день на целине двести процентов! Знай наших!.. Я возвратился с полевого стана, когда уже пропели третьи петухи. Сел за почту. Читаю приказ министра… Страница десятая… Смежаются веки. Буквы, слова, строки — все как в тумане… Передо мною расстилается степная равнина. Не спеша ступаю по траве. В чистом небе сияет солнце. Вдруг, откуда ни возьмись, черная хмара. Все зашумело, загудело, и сверху посыпалось что-то белое… Листы, листы, листы… Скоро вся степь укрылась бумажной пеленой. Нагибаюсь, беру лист, читаю — директива: пахать на глубину полтора метра. Поднимаю другой — телеграмма: немедленно сообщить, какие надои и настриги дают индюшки. Хватаю еще письмо:
«Уваж. тов. Макар Карпович! Отвечаю на Ваш № 17/51, согласно форме № 35: а) корову продала, б) кабана заколола. Жду последующих распоряжений. Хивря».
…Просыпаюсь в холодном поту… Стол. Приказ министра, страница десятая. Солнце уже над соседской трубой. За стеной с кем-то тихонько беседует Прасковья Тарасовна. Потом… Ушам не верю. Или это снова сон? Голос моей Хиври!
— Ой же ты, мое серденько, — слышу, говорит, — и полюбила ж я его… Никитушку! Сильней полюбила, чем тогда Макара (это значит сильней, чем меня!).
— Да, деточка, — отвечает елейным голосом Прасковья Тарасовна, — любовь сильнее смерти, перед нею никто не устоит. Покоряться надо сердцу.
«Ах ты, старая ведьма! Семейный уклад рушишь?!» Во мне вскипает кровь. Я хватаю вечную ручку, как ураган, врываюсь к женщинам, останавливаюсь в упор перед изменницей и кричу не своим голосом:
— Кто он?
— Никитушка, — говорит спокойно, нараспев Хивря. — Красавец, и глаза голубенькие. Со мною приехал… Никитушка!
Открывается дверь из кухни. Входит… Вихрастый, голубоглазый, щеки горят, как маков цвет… Лет восьми-девяти.
— Полюбуйся, — говорит Хивря. — Такой же, как ты, романтик. Начитался «Пионерской правды», и пришло ему в голову ехать осваивать целину. Отца-матери нету, а в детском доме недоглядели… Вышла я ночью из вагона в тамбур, смотрю, а он прижался в уголок и зиркает оттуда очами… Прошу тебя, Макар, давай усыновим, бо полюбила я его больше своей жизни! Видно, планида у меня такая — любить романтиков.
Тут мы наконец обнялись.
…Прошлое воскресенье в районе зарегистрировали Никиту на нашу фамилию. На обратном пути дали телеграмму-молнию, заверенную загсом, уведомили детский дом: «Не беспокойтесь, Никита нашел своих родителей. С приветом. Макар, Хивря и Никита Нежурись» (такая, значит, фамилия).
…Близок и май. Точь-в-точь, как на Украине! Все расцветает, все пробуждается… Сеем. Никита учится… Романтик!.. Хивря на свиноферме работает. И за Никитой пуще матери родной ухаживает… Не жена — сущий клад! Конечно, улучает свободную минуту, чтобы обозвать меня неблагодарным агрономишкой, вспомнить кукурузный початок и так далее… Но, скажите, где, какая роза растет без шипов? Мы счастливы. У нас есть сын!
А. СтоврацкийУБИЙСТВЕННЫЙ РЕЦЕПТ
Американские политики пытаются доказать, что Европа, мол, смертельно больна, а единственным средством ее исцеления является будто бы отказ европейских государств от своего национального суверенитета.
Европе вряд ли пригодится
Совет, как быть здоровой впредь:
Ведь для того, чтоб «исцелиться?»,
Ей предлагают умереть!
Михаил ВладимовЧЕЛОВЕК-АНКЕТА
Считал завкадрами Чумак,
Что мир — скопление бумаг.
Вокруг заводов ухал гром,
Цвели сады, и песни пелись,
Но слух его везде, во всем
Ловил один бумажный шелест.
Считал завкадрами Чумак,
Что жизнь — движение бумаг.
И говорил, итогам рад,
Придя к начальству на доклад:
— Анкета номер двадцать пять
Пошла заводом управлять.
Взысканье дали двадцать третьей
Недобросовестной анкете,
А сто тридцатая снята
С номенклатурного поста.
И вызывал он на беседу
Не человека, а анкету.
И задавал, меняя позы,
Одни анкетные вопросы.
Вперивши взгляд бездумный в стол,
Угрюмо спрашивал он: — Пол?
И расстановку вел без толку:
Сдал инженера в здравотдел,
Ветеринар на счетах щелкал,
Бухгалтер в химиках сидел.
Когда ж тревогу били где-то:
Мол, что за кадры! Брак! Провал! —
Он торопливо брал анкеты
И, словно карты, тасовал…
Как он в завкадры угодил?
Кто подобрал, кто утвердил?
Отвечу просто, не подробно:
И сам Чумак — все дело в том
— Лишь по анкете был подобран
Вышестоящим Чумаком.
Евг. ЗамятинВОЛЧОК
Волчка однажды завели.
Не чуя под собой земли,
Кружил Волчок:
«Долой покой!
Смотрите,
Я
Живой какой!»
Но вот
Последний оборот,
Волчок
Улегся на бочок,
И вновь —
Молчок.
Иные, как волчок: начнут кружиться сразу,
Лишь стоит поступить приказу,
А в остальные дни они
Лежат спокойненько в тени
И без толчка не двинутся. Ни-ни!
К. КрапиваДИТЯ, ЗМЕЯ И ЕЖ
На ярком солнышке весною
Гадюка грелась под сосною.
А девочка, играя на опушке,
Змее обрадовалась, как игрушке.
К ней беззаботно подбежала,
Но только протянула руку,
Чтобы с земли поднять гадюку,
Гадюка выпустила жало:
— Тебя, дитя, я нежно обовью,
Узнаешь ты любовь мою…
Под деревом, у детских ножек,
Зафыркал зло колючий ежик
И кинулся отважно на змею.
Как ни шипит она, ни злится,
Ее зубов он не боится
И рвет гадюку на куски.
А девочка кричит, сжимая кулачки:
— Игрушку ты сломал,
и я тебя побью!
— Дитя, постой, — ответил еж, —
Хоть я колюч и непригож,
Но победил я смерть твою.
Как подрастешь, оценишь ты услугу
И будешь благодарна мне, как другу.
Я не в детей своею басней метил.
Есть много взрослых дяденек на свете,
Что на груди змею пригреть готовы
За лестное, обманчивое слово.
Таким милее льстивый гад ползучий,
Чем верный друг — правдивый, но колючий.
Перевел с белорусского А. Николаев.
Р. СарцевичГОСТЬ
Отшумела рожь густая.
Тишина над Кулундой.
В город с дальнего Алтая
Прибыл парень молодой.
Оглядел себя он строго.
В дом вошел. Лицо горит.
Поклонился у порога.
— Чай да сахар! — говорит.
Вот сейчас хозяин скажет:
«Ну, вернулся, комсомол! —
И на стул рукой укажет: —
Просим милости, за стол!»
Он гостей принять умеет,
Нет хозяина добрей:
«Ну-ка, дочка, поживее
Самоварчик подогрей!
Чтобы чай играл в стакане,
Аромат бы источал…»
Это так подумал Ваня,
А хозяин промолчал.
Покосился нелюдимо,
Папиросу закурил.
И, пуская тучу дыма,
Не спеша заговорил.
Он с особенною силой
На последний слог нажал:
— Напахался, значит, милый?!
Наработался?! Сбежал?!
От подобных слов у Вани
На душе обиды ком:
— Ты бы лучше вместо брани
Угостил меня чайком.
Тот, свои расчеты строя,
Говорит ему в ответ:
— Для таких, как ты, «героев»
Никакого чая нет!
Дочь родителю с укором:
— Зря ты Ваню огорчил:
Он опять уедет скоро —
Он же отпуск получил.
Хмурь с лица отца пропала,
Стали ласковы глаза:
— Что ж ты сразу не сказала,
Попрыгунья-стрекоза?
Он гостей принять умеет,
Нет хозяина добрей:
— Ну-ка, дочка, поживее
Самоварчик подогрей!
Дочка что-то шепчет Ване
От папаши в стороне —
О каком-то чемодане,
О какой-то целине.
Видит батя: дочка что-то
Начинает городить.
— Ты куда?
— Да мне охота
Гостя Ваню проводить.
— Это верно ты сказала,
Я не вижу в том беды.
Ты проводишь до вокзала?
— Нет, до самой Кулунды.
— Да тебе и здесь не тесно, —
Возражает ей отец. —
И к тому же сам чудесно
Доберется молодец.
Дочка весело смеется,
Голосок ее дрожит:
— Может, он и доберется,
Да вторично убежит.
Он уж спец по этой части.
Нужен сторож, нужен глаз.
Он — бежать, а я за хлястик