— Значит, я подлец, а вы честный человек? — Леша постучал ложечкой по графину. — Давайте разберемся без шума! Дорогие товарищи! Перед вами семья гражданина Васюкова. Пять лет государство растит и холит его единственную дочь — будущего специалиста. Что же общественность видит в итоге? Товарищ Васюков благодарит за дочь Советскую власть? Кланяется ей в ноги? Дудки! Он обманывает ее посредством фиктивного брака. Больше того! Он и его дочь завлекают бедного, но честного Лешу Смузикова в свои сети. И когда гражданин Смузиков по наивности своей женится, то выясняется, что он уже больше не нужен. Его выбрасывают, как вещь…
Мне так стало жалко Лешу, что я чуть не заплакал. Но вдруг он улыбнулся и сказал совсем другим, веселым голосом:
— Как вы думаете, дорогой товарищ Васюков, если бедный Смузиков придет с таким материальчиком в редакцию? Что получится? Получится толковый фельетон. Тираж — два миллиона! Газет не хватает. Люди стоят у щитов и читают. Общественность реагирует. Вас вызывают на местком. Словом, скандал на весь мир… Вопросы есть?
У папы вопросов не было. У мамы тоже. Леша поставил свою раскладушку и начал у нас жить.
А через пять дней уехала от нас Лялька. Она поехала в Билимбай вместе с Володей-длинным — баскетболистом. Они похоронили себя в глуши и пишут, что это им очень нравится.
Александр ЯшинНЕПОСЕДА
Непоседу повстречала,
Полюбила без ума,
Не заметила, как стала
Непоседою сама.
Ничего ему не стоит
Руку наскоро пожать:
То канал уедет строить,
То леса в степи сажать.
До всего нужда-забота,
Обо мне заботы нет.
Вдруг найдет еще кого-то —
Погибай во цвете лет!
С той поры за ним по следу
Я в далекие края,
Не задумываясь, еду:
Куда милый, туда я.
Лишь одно теперь пугает,
Но пока молчу, тяну:
Что-то много он читает
Про ракеты, про Луну.
Ох уж эти мне ракеты!
Как за милым усмотреть?
На соседние планеты
Не решилась бы лететь!
А. КостовецкийПЕЧАЛЬНЫЙ СЛУЧАЙ С ИВОЙ ПЛАКУЧЕЙ
Как то лирик, бывший
Много лет в прорыве,
Дал стихи журналу
О плакучей иве.
Как она склонилась
В красоте печальной,
Как она все плачет
Над водой зеркальной…
Закричал редактор:
— Что все это значит?!
Почему, скажите,
Ваша ива плачет?
Выглядит картина
Неоптимистично.
В наше время плакать —
Это нетипично!
Где такую иву
В жизни вы встречали?
Не было печали —
Черти накачали!
Нам нужны, конечно,
Строки о природе.
Но в ином разрезе,
Но не в этом роде.
И редактор сделал
В тех стихах пометки:
Взял он и подрезал
Ивушкины ветки!
Чтобы наконец-то
Ива распрямилась,
Чтобы над водою
Грустно не клонилась!
Обкорнал он иву…
В благородном рвенье,
И она предстала
В новом отраженье.
Только ива с горя
Пуще разрыдалась…
И плакучей ивой
Все равно осталась!
Остап ВишняМОЯ БИОГРАФИЯ
Теперь я уже твердо знаю, что я родился. Но когда я появился на белый свет и даже несколько лет спустя, мать уверяла, что меня нашли в капусте на огороде. А тетка говорила, что меня принес аист, принес в клюве, до хаты не донес, выронил из клюва, и я упал в телячьи ясли, где меня будто и нашли. Бабушка же, наоборот, доказывала, что меня вытащили из колодца, когда поили корову Оришку.
А когда я спрашивал отца:
— Тату, откуда я взялся?
— Вырастешь, сам узнаешь, откуда взялся! Иди лучше в чурки играться! Не мешай мне!
Родился я в ночь с 31 октября на 1 ноября (старого стиля) 1889 года в местечке Груни, Зеньковского уезда, на Полтавщине. Теперь это Грунский район, Сумской области.
Собственно, событие это произошло не в самом местечке Груни, а на хуторе Чечве, близ Груней, в помещичьем имении, где мой отец работал у панов.
Условия для моего развития были вполне подходящие. Подо мною колыбель на веревочках, а я в колыбели, а надо мною мама. Немного поспишь, немного мама накормит, губами почмокаешь — и растешь себе помаленьку.
Так оно, значит, и пошло: ешь — растешь, а потом растешь — ешь!
Родители мои были, как обычно все родители: отец мужского пола, мать женского. У отца и у матери тоже были родители.
Отцов отец (мой дед) был в Лебедине сапожником, мамин отец (тоже мой дед) был в Грунях хлеборобом.
А вообще мои родители были хорошие люди. Чтобы мне не очень скучно было расти, они обзавелись для меня семнадцатью братишками и сестренками. Так мы вместе и росли. Выросло только пять братишек и восемь сестренок. Воспитывались сообща и мальчики и девочки, как теперь в советских школах — совместное обучение.
Стал я, значит, расти…
Как?
Как и все растут, ел хлеб, борщ, кашу, галушки, вареники, печеную картошку, зеленые дички, лопуцки[1], свербигуз[2], черемуху, от которой язык превращался в напильник, вишни — пузо от них становилось красным, ягоды бузины, от которых и лицо, и язык, и голова, и руки, и рубашка были синие-синие, как куриный пуп.
Играл, как и все, в чурки, в мяч, в кегли, в свинки, гонял покотьоло[3], прыгал через перелазы, зимою скользил по льду и спускался на салазках. Бегал наперегонки. Тогда еще стометровок не было, а называлось это так:
— А ну, от груши до соломы! Тю! — и побежали.
«Тю!» — это теперешний выстрел судьи на старте.
Как видите, я рос и делал все то, что в будущем мне пригодилось, как писателю.
— Будет писать! — сказал как-то отец, когда я, сидя на полу, размазывал рукою лужу.
Что имел в виду отец под словами «будет писать», трудно было мне угадать. Возможно, он мечтал о том, что его сын будет работать писарчуком в волостном правлении или будет записывать в церкви попу «в грамотку» — «во здравие» и «за упокой», — а возможно, в нем реяла более далекая мечта о том, что его сын будет писателем не меньшим, чем земляк Николай Васильевич Гоголь!
Разве угадаешь?
Оправдалось, как видите, отцовское пророчество: пишу, хоть далеко не так, как Н. В. Гоголь…
Но, ой, как много прошло времени, пока отцовское предсказание воплотилось в жизнь!
Писатель не так живет и не так растет, оказывается, как обыкновенный человек.
Что обыкновенный человек? Живет, проживет, помрет… Да и все!
А писатель — нет. О писателе обязательно подай: что повлияло на его мировоззрение, что его окружало, что его организовало, когда он лежал у матери на руках и не думал совсем о том, что когда-нибудь придется писать свою биографию.
А вот теперь сиди и думай: что на тебя повлияло и ты стал писателем, какая нелегкая тебя в литературу понесла, когда ты стал задумываться над тем, «куда дырка девается, когда бублик едят»?
И вот вспоминаешь свою жизнь и приходишь к выводу, что с будущим писателем на самом деле происходят какие-то необычайные явления, не такие, как со всеми, и если бы таких явлений не было, не становился бы человек писателем, а был бы порядочным врачом, инженером, механизатором, дояркой или просто толковым кооператором.
Нападут на тебя эти явления — и пошел человек писать.
Главную роль в формировании будущего писателя играет природа, а в формировании украинского писателя — еще и ночь, луна, «верба рясна», стреха, картофель, конопли, бурьяны…
Если у мальчика или у девочки есть склонность к задумчивости, а вокруг растет картофель, или бурьян, или конопля, — амба! Так и знайте: из ребенка вырастет писатель.
Так было и со мною.
За хатой недалеко — картофель, на грядке — конопля. Сядешь себе: ветер веет, солнце греет, картофель навевает мысли о поэтических образах, о вселенной, о космосе…
И все думаешь, думаешь, думаешь…
Пока мать не крикнет:
— Пойди-ка, Мелашка, погляди, не заснул ли Павло там часом в картошке. Да осторожненько, не напугай, чтобы не пришлось откачивать…
Так оно и пошло. Начал задумываться. Сидишь и колупаешь перед собой ямку: все тебя вглубь влечет. А мать, бывало, ругается:
— Что за напасти, кто картофель весь перерыл? Ну вот уж, как попадешься!..
А то влечет тебя вверх…
Тогда ляжешь в клуню на балку воробьев гонять или на вербу за галчатами.
Характер у меня был очень впечатлительный, нервный: стоит отцу показать ремень или кнут-восьмерик — моментально под кровать и дрожу.
— Я тебе покажу балку! Я тебе покажу галчат! Если бы хоть сразу убился, это еще ничего, а то ведь покалечишься, чертов сын!
А я лежу под кроватью, трепещу, носом шмыгаю и думаю печально:
«Господи! Чего только не приходится переживать из-за той литературы!»
Вот так между природой, с одной стороны, и людьми — с другой, и промелькнули первые годы моего детства золотого.
Потом отдали меня в школу.
Школа была четырехклассная, и не простая, а Министерства народного просвещения. Обучали меня хорошие учителя: Иван Максимович — доброй души старикан, белый-белый, как бывают белыми у нас перед весенними праздниками хаты, и учительница Мария Андреевна — старенькая-престаренькая. Она, бывало, все в теплый платок куталась и в желтый кулачок кашляла… Кашлянет, поглядит на нас, а из глаз ее лучи, и такие ясные-ясные и ласковые-ласковые, и те лучи так вас укутывают, так тепло-тепло лелеют, будто смотрит на вас родная ваша мама с ясным, горячим солнышком в глазах. Учили они меня добросовестно, так как сами