Стратегический план Петра Филипповича осуществлялся с великолепной точностью. Скромный котельщик проник в сокровенные святыни прибыльной фирмы «Глянц и К°». Бывало даже, что ему милостиво дозволялось присутствовать при подсчете засаленных десяток. При виде того, как десятки исчезают в бездонных комодах Анны Иосифовны, бедный труженик загадочно вздыхал. Он страдал. Частнособственнические инстинкты торжествовали.
Два с лишним года пролетели незаметно. Петр Филиппович в совершенстве освоил тяпку и лейку. Анна Иосифовна исправно поставляла на одесский рынок помидоры и прочую снедь. Двадцать соток приносили много сотен.
До сих пор так и неизвестно, какой удар и с какой стороны собирался нанести в конце концов Петр Филиппович по прогнившей системе частной собственности, только осуществить это ему не удалось. Анна Иосифовна опередила смельчака-труженика, затаившего камень за пазухой. То ли она догадалась о чем-то, то ли… Ходят слухи, что Петр Филиппович так и не научился как следует подвязывать помидорные кустики. Как бы там ни было, ему был нанесен предательский удар в спину: Анна Иосифовна выставила его за дверь.
Вы, может быть, думаете, что отчаянный борец против пережитков дрогнул? Ничуть не бывало. Стратегический план оставался в силе: надо было взорвать экономику этой хищницы Анны Иосифовны. И если не изнутри, то теперь хотя бы извне.
Петр Филиппович ринулся в атаку. Он вынудил свою бывшую подругу жизни занять оборонительные позиции. Он через суды метал в нее отравленные стрелы сарказма и изобличения. Она отвечала на эти выпады из своего частнособственнического окопа злым шипением.
«Гр-ка Глянц А. И. — бывалая женщина, до брака со мной была несколько раз замужем и, использовав их в своих целях обогащения, расставалась с ними, как я узнал позже.
Как я только зарегистрировался с гр-кой Глянц, то я понял, что нужен ей как рабочая сила и ширма, чтобы скрыть свое лицо за моей рабочей спиной от людей, которые видели в ней человека, признающего только наживу».
Разоблачив таким образом растленное, паразитическое нутро матерой эксплуататорша, самоотверженный труженик-котельщик смачно описывал те жертвы, на которые он пошел ради идеи.
«Гр-ка Глянц заставляла меня все свободное время от работы на заводе с рассвета до полной ночи работать. Выручая огромные суммы денег от реализации первых помидор (парниковых), деньги припрятывала, экономя даже на пище для меня.
Прожив с гр-кой Глянц более двух с половиной лет и вложив в хозяйство свой повседневный труд и средства (получаемая зарплата на заводе), тем самым я помог ей увеличить свое благополучие, так как последняя от реализации ранних помидор имела доход за 2,5 года около 15 тыс. руб., и все это благодаря моему огромному безустанному труду.
Кроме того, мною вложен был личный труд и средства по улучшению хозяйства: постройка теплиц, приобретение рам и т. д.
Однако гр-ка Глянц расходовала средства с таким расчетом, что мне, рабочему здоровому человеку, можно было от истощения умереть, а деньги прятала в тайник. Я нищим ушел от нее, будучи выгнанным, как собака».
Ради чего же приносились все эти жертвы? Как было сказано, ради идеи. Идея же заключалась в том, чтобы выбить из-под ног у Анны Иосифовны экономический базис. А выбить никак до сих пор не удается. И вот почему:
«Исходя из указанного в связи с тем, что мы с ответчицей Глянц расстались, я предъявил к ней иск на сумму 2,2 тыс. рубл., но народный суд 4-го участка Приморского р-на гор. Одессы удовлетворил мою просьбу-иск лишь в размере 557 руб., исчислив доходы от помидор по 50—60 коп. за кг., в то время как в деле имеется справка торг. отдела о продаже таковых (первых парниковых) по значительно более высокой цене…»
Смотрите, как навострился Петр Филиппович за те годы, пока он упорным трудом подрывал презренную частную собственность! Все-то он превзошел, все постиг: и что почем, и сколько можно содрать, и когда именно содрать удобнее всего. Одного только понять не может: почему ему, труженику-котельщику морского транспорта, схватившемуся один на один с мелкобуржуазной стихией, судьи не идут навстречу. И даже больше того, вроде как бы относятся к нему с предубеждением.
«…Суд извратил имевший место доход, а ведь, помимо парников, еще ежегодно на грунте высаживалось большое количество кустов помидор, что также давало доход.
Суд также не учел, что не только был вложен мой труд, но и материальные средства: на постройку теплиц, приобретение окон и т. д., что было подтверждено свидетелями.
Народный суд и судебная коллегия по гражданским делам Одесского облсуда отклонили мои требования к Глянц безосновательно и незаконно».
Короче говоря:
«Суд стал на сторону богатого, не пожелал защищать интересы труженика».
Как видите, Петра Филипповича жестоко обидели. Не поняли его лучших чувств и светлых помыслов. Не пошли навстречу скромному труженику, чуть было не сокрушившему частнособственнические устои.
И вот теперь Петр Филиппович пишет во все концы. Жалуется на «бездушно-бюрократические отношения некоторых судебных органов». И просит «вмешаться в это дело».
Ну, и вот мы вмешиваемся. И даже хотим выдвинуть такую — наверное, крамольную с точки зрения некоторых статей гражданского кодекса — идею.
Давайте в самом деле пойдем навстречу Петру Филипповичу. Вот, скажем, требует он себе половину того дома, что куплен был Анной Иосифовной, — надо отдать. Требует взыскать со своей бывшей благоверной 854 рубля 64 копейки «за приобретенные доски, распиловку последних, изготовление 60 шт. парниковых рам, а также приобретение оконных стекол, какими были застеклены парниковые рамы на площади 90 кв. метров» — надо взыскать. Настаивает на полюбовном дележе доходов от спекулятивных помидорчиков — надо разделить дивиденды поровну. И так далее.
А что же, вы спросите, потом?
А потом неплохо было бы поставить Петра Филипповича рядом с Анной Иосифовной и задать им ряд наводящих вопросов. И по выяснении обстоятельств взыскать с того и другого ответчика поровну все то, что они в тесном творческом содружестве награбили на одесском рынке.
Кстати, это пошло бы и еще кому-то на пользу, ибо, как сообщает нам Петр Филиппович, Анна Иосифовна «нашла теперь другого заместителя, каковой является очередной жертвой».
Впрочем, мы не настаиваем на нашем предложении. Как говорят, возможны варианты. Мы только вмешались в это дело по просьбе самого Петра Филипповича. А уж он, как неподкупный труженик, беззаветно сражающийся со скверной паразитического хищничества, надеемся, нас поддержит.
М. ЛанскойОКРУЖЕНИЕ ЧАШКИНА
Письмо из милиции извещало дирекцию и местком, что товаровед Чашкин был подобран на улице в состоянии сильного опьянения, а во время погрузки на машину оказал словесное и физическое сопротивление.
Письмо это было не первым, и вопрос о Чашкине, давно висевший в воздухе, встал наконец ребром. Нужно было реагировать.
В месткоме мнения разделились. Одни считали, что Чашкина пора окружить презрением. Другие предлагали окружить его заботой и вниманием.
Первую точку зрения отстаивал инспектор Колдобин. Речь его и по форме и по содержанию напоминала дубину средних размеров.
— Чего с ним чикаться, с этим прохвостом? — вопрошал Колдобин. — Давайте дружно, всем коллективом плюнем ему в морду, и дело с концом. А не поможет — дадим коллективно по шее, и пусть катится на все четыре стороны.
Прямо противоположную позицию занял юрисконсульт Слюнявушкин.
— Это проще всего, — говорил он, — отмахнуться от живого человека, оттолкнуть его, сбросить со счетов, унизить его человеческое достоинство. Дмитрий Чашкин молод, холост, одинок. Задумывались ли мы? Знаем ли мы, отчего и почему он пьет? Не задумывались и не знаем. Пробовал ли кто-нибудь из нас приласкать Чашкина, пожалеть его, посочувствовать? Не пробовал! Давайте проявим чуткость, завоюем его признательность, окружим дружеской заботой, вниманием и пониманием. Согреем его душу теплом наших сердец, и она раскроется перед нами во всей своей красоте.
Речь Слюнявушкина произвела впечатление. Сторонники окружения презрением смущенно молчали. Только инспектор Колдобин попытался возражать. Но потом все-таки сдался.
— Черт с ним! — сказал он. — Окружайте Чашкина хоть ватой. Но давайте по крайней мере предупредим его и скажем: «Если ты, скотина, еще раз…»
Тут приверженцы окружения заботой не дали Колдобину договорить и дружно зашумели:
— Что вы! Таким шагом мы все испортим! Разве можно травмировать человека!
Председатель месткома страдальчески махнул рукой. Прения закончились. Предложение Слюнявушкина было принято к исполнению.
С этого дня для Чашкина началась странная жизнь, полная приятных неожиданностей. Раньше, бывало, после сильной выпивки он приходил на службу придавленный чувством тяжелой вины. Он прятал от сослуживцев припухшее лицо, терпеливо выносил их иронические замечания и боязливо ждал встречи со своим непосредственным начальником — завотделом Куропятовым.
Никогда не страдавший излишней деликатностью Куропятов разговаривал с товароведом, наступая на все мозоли сразу:
— Послушайте, молодой человек, вам давно пора переменить фамилию на более точную. Какой вы Чашкин? Вы Рюмкин, Стопкин, на худой конец Шкаликов, а еще лучше — Полулитров. Хочу дать вам еще один дружеский совет: когда приходите с похмелья на работу, закрывайте лицо чадрой — есть такие занавески, которыми пользуются дамы на Востоке. А то этот ваш репчатый лук и другие фитонциды, которыми вы закусываете, создают в отделе чересчур экзотическую атмосферу.
За малейшую оплошность Куропятов взыскивал с Чашкина втройне.
И вдруг все волшебно изменилось. Проинструктированные Слюнявушкиным, сотрудники отдела включились в операцию окружения Чашкина заботой. Стоило теперь Чашкину появиться с головой, трещавшей по всем швам, как навстречу ему устремлялись взоры, полные братского сочувствия и дружеской тревоги. Никто не попрекал его опозданием. Прекратились всякие смешки и ядовитые реплики. От стола к столу неслись озабоченные возгласы: