— Чашкин нездоров… Митеньке опять плохо… Тише, товарищи, у Чашкина голова болит!
Даже завотделом Куропятов вызвал его к себе и после долгих откашливаний сказал:
— Ты, брат Чашкин, береги себя… Может, тебе для здоровья полежать нужно часок-другой, так ты не стесняйся — вот тебе диван, ложись, поправляйся…
— Что вы, Алексей Кузьмич! — смущался вначале Чашкин. — Как же так? Все кругом работают, а я вдруг завалюсь…
— Это пустяки, — успокаивал его Куропятов, — все работают, потому что им так положено. А ты у нас один такой… окруженный… Мы за тебя в ответе.
Слюнявушкин ловил Чашкина в коридоре, брал за руки, ласково заглядывал в глаза и сладчайшим голосом приговаривал:
— Ну как, Дима? Опять перехватил? Ай-ай-ай! Как ты нас огорчаешь! Смотри, какие у тебя глазки нехорошие. Возьми конфетку мятную, пососи… Как у тебя с деньжонками? Профукал, наверно, до получки не дотянешь? Пиши заявление в местком. Пиши, пиши, я поддержу, изыщем. А насчет выпивки, ты уж постарайся, воздержись. Сразу, конечно, не бросить, я понимаю, но ты потихоньку отвыкай, помаленьку… Мы подождем.
Чашкин удивлялся и пил с удвоенной силой. На службу он теперь приходил, когда хотел, и уходил, когда вздумается. Его потребность в заботе все возрастала. Схватив как-то юрисконсульта за шиворот, он с укоризной сказал ему:
— Плохо ты, Слюнявушкин, окружаешь меня. Заботы не вижу. Я на тебя жаловаться буду. Дай пятерку сироте.
Зато если выпадали светлые дни и Чашкин являлся трезвым, Слюнявушкин ходил гордый, потирал руки и говорил всем встречным:
— Видали Чашкина? Как стеклышко! Начинает поддаваться.
Но обычно после такого просвета Чашкин вовсе исчезал на несколько дней и возвращался одновременно с очередным письмом из вытрезвителя. В таких случаях Слюнявушкин сокрушался:
— Мы виноваты! Недоокружили! Ослабили заботу. Давайте пошлем Митеньку в санаторий. Сразим его повышенной чуткостью!
Путевку Чашкину пообещали, но не успели вручить, как произошло событие из ряда вон выходящее.
Однажды в отделе появился могучий старик саженного роста, с пудовыми кулаками. Его свели со Слюнявушкиным, и он представился:
— Здравствуйте, я Чашкин, отец Митьки Чашкина, того самого, что у вас тут околачивается.
— Очень рад! — воскликнул Слюнявушкин. — А мы и не знали, что у него отец в наличии.
— Я в колхозе кузнецом работаю. Митька писал, что он на ответственной работе сидит. А на прошлой неделе приехал к нам сосед из города и рассказывает, что Митька больше по пивным шатается, чем работает. Вот я и приехал, чтобы самолично удостовериться. Верно ли?
Слюнявушкин стал горячо защищать Чашкина-сына и подробно разъяснять сущность тактики окружения заботой.
Старый кузнец выслушал, не перебивая, усмехнулся в продымленные усы и сказал:
— Окружаете, значит. Ну-ну… Вот и я его сегодня тоже окружу.
И, не сказав «спасибо», не попрощавшись, ушел.
Какой смысл заключался в последних словах старика и какую именно педагогическую систему избрал он для перевоспитания своего сына, никто не знал, но эффект был потрясающий.
Уже на другой день Дмитрий Чашкин явился на службу раньше других и поразил всех смиренностью своего облика, деловым усердием. Он не отрывался от бумаг, лишь время от времени осторожно поглаживая бока и лопатки.
Прошла неделя, другая, и перерождение Чашкина стало фактом. Более старательного и аккуратного работника трудно было сыскать. А когда при нем произносили слово «водка», он вздрагивал, как мышь при виде кошки. Выздоровление было полным и окончательным.
На очередном заседании месткома Слюнявушкин торжественно доложил об одержанной победе.
— Можем себя поздравить, товарищи, — говорил он. — Мы своего добились — не дали человеку упасть. Удержали. Больше Чашкин в нашей заботе не нуждается!
Это сообщение было встречено с радостью, потому что всем порядочно надоело участвовать в операции окружения Чашкина.
На товароведа перестали обращать внимание. Свободно вздохнул и завотделом Куропятов. Он стал по-прежнему покрикивать на Чашкина, хотя и называл его теперь мягче: «бывший Рюмкин» или «бывший Стопкин-Запивонский». Взыскивали с Чашкина за всякую малость, и он принимал это как должное.
Когда подошло время летних отпусков, Чашкин как-то перехватил Слюнявушкина в коридоре и робко напомнил:
— Василий Васильевич, мне местком путевочку обещал в санаторий. Нельзя ли сейчас, к отпуску получить? Что-то здоровье подкачало…
Слюнявушкин изумленно посмотрел на Чашкина и покачал головой:
— Удивляюсь вам, товарищ Чашкин. Никакой у вас скромности. Мы на вас и так годовой запас чуткости израсходовали, а вы… Нехорошо! Довольно! Живите, как все живут. Нам теперь вахтера Кандыбу окружать надо — пятнадцать суток человек за хулиганство просидел, травмирован. Все силы сейчас на него бросим.
И, помахав рукой, Слюнявушкин умчался.
Чашкин долго смотрел ему вслед, потом плюнул и пошел…
Куда?.. Кто его знает! Теперь это никого не волнует: окружение снято.
Я. ДымскойНАТУСЯ
Жена всегда права.
Огорошив холостого читателя этим интригующим вступлением, мы переходим непосредственно к рассказу.
Наталья Васильевна, молодящаяся женщина средних лет и вышесредней комплекции, лежала на малогабаритной для нее тахте и читала однотомник Ремарка. В тот самый волнующий момент романа, когда она всеми фибрами души почувствовала, что ее неудержимо клонит ко сну, хлопнула входная дверь, и в комнату вошел Николай Петрович.
— Прошу встать, муж идет! — патетически произнес он голосом Левитана и, положив упитанный портфель, устало опустился на стул.
— А, это ты, Николаша! — обрадованно сказала Наталья Васильевна и встала. — Наконец-то! Я уже заждалась. Ну как, был в главке?
— Был. У самого начальника. Меня, оказывается, вызвали…
— А почему не в отделе кадров?
— Я сперва пошел туда, но начальник отдела…
— Он мужчина или женщина?
— Женщина. Она пошла со мной…
— Молодая?
— Вероятно, твоего возраста. Мы с ней…
— Красивая?
— Я не обратил внимания! Она сказала мне…
Пухлые пальчики Натальи Васильевны нежно легли на губы мужа.
— Мне все это совсем не интересно, милый! — проворковала она. — Я хочу знать, что было у начальника.
Николай Петрович усмехнулся.
— Но ты же сама меня перебиваешь, — сказал он, пожав плечами. — Так вот, когда мы вошли к начальнику главка…
— Он мужчина или женщина?
— Мужчина. Он подробно расспросил меня…
— Молодой?
— Кажется, моих лет. Его интересовало, как я руковожу цехом…
— Он предложил тебе сесть?
— Конечно. Я рассказал ему…
— А мебель у него в кабинете красивая?
Николай Петрович недоуменно уставился на жену.
— Мебель? При чем тут мебель?
Наталья Васильевна насмешливо хмыкнула.
— Это ты скажи, при чем тут мебель. — Она укоризненно покачала головой. — Можно подумать, что тебя пригласили в главк для мебели. Вместо того, чтобы рассказать, зачем тебя вызвали, ты все время говоришь о каких-то пустяках.
— Я говорю о пустяках?! — саркастически произнес Николай Петрович. — Да-а-а!.. Ну, ладно, короче говоря, начальник главка познакомил меня с директором одного машиностроительного завода…
— Он мужчина или женщина?
— Он с усами! Директор описал мне…
— Молодой?
— Лет тридцати — шестидесяти!! У них на заводе не ладится операция…
— А что делали остальные, пока вы разговаривали?
Николай Петрович хрустнул пальцами и нервно сказал:
— Сидели. Стояли. Ходили. Слушали. Говорили. Пели. Выбери сама, что тебя больше устраивает.
— Меня не устраивает, милый, — нежно произнесла Наталья Васильевна, — что ты двух слов сказать не можешь и сам же еще сердишься.
— Я не сержусь, — сердито проворчал Николай Петрович. — Я… я… я… показал директору чертежи наших приспособлений для этой операции…
— Они у тебя были с собой?
— Нет, я показал их заочно!.. Одним словом, в конце беседы начальник главка…
— А сколько времени ты пробыл у него в кабинете, Николаша?
— Ну, какое это имеет значение? — воскликнул он дребезжащим фальцетом. — Опять ты не даешь мне досказать. Просто бред какой-то!
— Я не даю тебе досказать? — печально произнесла Наталья Васильевна. — Я целый день, как дура, волновалась, зачем тебя вызвали в главк, а ты… ты…
Она безнадежно опустила голову и приложила платок к глазам. Николай Петрович беспомощно развел руками и примирительно сказал:
— Но ведь я, Натуся…
— Спокойствие жены, — гробовым тоном перебила Наталья Васильевна, — для тебя ничего не значит.
— Но ведь ты, Натуся…
— Для тебя нет большего удовольствия, чем расстроить жену.
Николай Петрович вздохнул и, подойдя к окну, стал молча смотреть на улицу. Наталья Васильевна жалобно высморкалась и прерывающимся голосом сказала:
— Еще не было случая, когда бы ты признал свою неправоту. Что бы я ни сказала, ты всегда говоришь наперекор. Никогда не даешь мне слова вымолвить. — Она горестно всхлипнула и, обращаясь к спине безмолвствующего мужа, с надрывом прошептала: — Довел до слез, а теперь еще кричишь на меня. Замолчи сейчас же! Слышишь? Я тебе говорю.
Николай Петрович обернулся и спокойно, ровным голосом сказал:
— А в конце беседы начальник главка предложил мне должность главного инженера на этом машиностроительном заводе. Я подумал и согласился.
— Правда, Николаша? — воскликнула Наталья Васильевна, безо всякого перехода сменив надрыв на ликование. — Ой, как это здорово! Почему же ты мне сразу не сказал?
— Сразу? — усмехнулся Николай Петрович. — Я пытался, но, видимо, не сумел. Ты уж меня, Натуся, прости, пожалуйста!
— Эх, ты! — Натуся взъерошила мужу волосы. — Никогда ничего не можешь толком рассказать. Ну что с тобой поделаешь? Прощаю.