Он бьет отбой.
Он испугался, бедный малый.
Довольно ловко наш герой
К отбою приспособил палки.
Да, барабанщики порой
Бывают и такой закалки.
Но скоро, что ни говори,
Мы не услышим прежней дроби.
Отбойщик года через три
Найдет себе приют во гробе.
Он бил отбой, отбой, и вот,
Угроблен пятилетним планом,
Он вместе с палками гниет
Под безутешным барабаном.
Вл. ТоболяковСПОРТСМЕНКА
Спортсменка — это Маня Коржик. А впрочем, много и других.
Долго смеялась Маня, когда осенью мы записывались в спорткружок:
— Еще чего! Семь часов у машины трепись, а потом еще дрыгаться ходи…
— Ничего, — весело отвечал Павлик Сазонов. — В здоровом теле — здоровый дух. Такой дохлятиной не будем…
— И потом знаете, где этот спортзал помещается?
— Ну?
— В бывшей церкви. Вас еще бог накажет за то, что вы там дрыгаться будете…
Как-то на днях Маня подошла ко мне и взяла за руку повыше локтя.
— Погоди, погоди…
— Что, Маня, у меня бицепсы крепкие?
— Крепкие… — пробормотала, как во сне, Маня. — Не кустарная работа.
— Еще бы!.. — самодовольно улыбнулся я, напрягая мускулы.
— А где их дают?
— Мускулы? В спорткружке…
— Да не мускулы, а свитер вот этот зеленый…
— А, свитер? Да вчера выдавали в спорткружке… Восемь рублей…
— По заборной или по паевой? — быстро спросила Маня.
— Да нет, только спортсменам… Без всяких книжек…
— Без всяких книжек?.. Постой, постой. Как это?.. В здоровом духе… А меня сейчас примут туда?
— Примут. Только ведь знаешь, Маня, где спортзал помещается? В бывшей…
— В бывшей церкви. Знаю, знаю… Спасибо…
И Маня тотчас же убежала записываться в спорткружок.
Вчера я видел Маню гуляющей по проспекту. На голове ее синела вязаная физкультурная шапочка, зеленый свитер охватывал ее грудь, на ногах чернели добротные конькобежные ботинки.
— Здорово, в здоровом духе! — крикнула мне Маня.
— Записалась в спорткружок? — спросил я.
— А ты разве не видишь?
Я посмотрел на ее напудренное лицо с накрашенными губами.
— Не особенно заметна физкультурница…
— Вот так да! — обиделась Маня. — А шапочка, а свитер, а ботинки? Я уже тут раз напоролась с физкультурой. По неграмотности записалась в плавательный бассейн…
— Это — хорошее дело. Плавание, особенно зимой, очень полезно…
— Вот так польза, ха, ха, ха! — засмеялась Маня. — Какая от него польза, коли там одни только купальные костюмы выдают! Кому их надо? Я думала, хоть вафельные или махровые полотенца без ордера. Зато, зато я очень люблю хоккей…
— Да ведь хоккейный сезон, Маня, еще не начинался?
— Неважно. Уже дают.
— Клюшки и коньки?
— Коньки пока я не взяла, и палки эти, кривули мне ни к чему. Но какие свитера!..
Маня сжала кулачок.
— Но какие ботинки!..
Маня потрясла ладонью.
— А какое теплое белье… Ах, как я люблю хоккей!.. Я хочу сразу в три кружка записаться… Особенно в «Динамо». У них там в буфете бутерброды с семгой…
Читатель! Если ты видишь на ногах спорттуфли, обладатель их может и не быть спортсменом. Он может быть и Маней Коржик.
Зубило (Ю. Олеша)ГУЛЛИВЕР
На портрете видим мы мужчину
В парике, похожем на овчину,
Подбородок у него пудовый.
Кто это? Какой-нибудь Людовик?
Нос плюс губы — как трефовый туз.
Это Миних?
Или это Брюс?
Но известно, что обманчив вид
И на самом деле это Свифт.
В юбилей наш вспомним кавалера,
Нам придумавшего Гулливера.
Чтоб не лопнул у читавших зоб,
Он писал на языке Эзопа.
Он выдумывал как будто сказку. Просто
Приключения. Какой-то остров.
Потерпел крушение корабль,
И, надежды исчерпав запасы,
Выползает на берег, как краб,
Гулливер —
Единственный, кто спасся.
Все, как в сказке. Много разных тайн.
Остров, кажется, необитаем.
Гулливер, похожий на кузнечика,
Спать ложится. Видит, делать нечего.
Спал и видел дом родной под вязом,
Родину зеленую, овечек,
Не подозревая, что его привязывают
В это время маленькие человечки
(Ясно — сказка, раз такие вещи,
Как микроскопические человечки!).
В детстве так и думали: — О да!
Эта книга для детей подарок…
Столько всяких там чудес напутано
Про гигантов
И про лилипутов!
Гулливер обедать вышел в сад.
Вдруг громадная летит оса
И, как коршун, плавает над тортом —
Гулливер ее сражает кортиком!
Много в этой книге удивительного…
Он потом попал в страну, где люди
Держат голову
В наклонном виде
(Голова лежит при этом, как на блюде!).
Сказочка!
Читать зимой у печки, —
Осы… Великаны… Человечки…
В результате оказалось: где там!
Тут не приключения для деток, —
В каждой строчке издевательство и злоба!
Оказалось, что язык Эзопа…
Вот как приходилось изворачиваться…
Гулливер какой-то, корабельный врач,
Лилипуты… множество историй, —
А на самом деле виги, тори,
Двор, ханжи, ученые, король,
Тупоумии суеверных рой.
В юбилей наш вспомним кавалера,
Нам придумавшего Гулливера.
Мы — в стране гигантов!
Но порой
У подножия гигантской стройки
Возникает лилипутов рой…
Вот он, паразит, вредитель, плут,
Вот он, тупоумец-лилипут!
Мы в стране гигантов, но порой
Люди ходят в ней с наклонной головой
Влево, вправо, — как при Гулливере:
Этот сомневается, а тот не верит…
Великаны мощные растут,
По стране расставленные Планом,
Но порой
Ничтожный лилипут
Вдруг себя
Воображает великаном!
В юбилей наш вспомним кавалера,
Нам придумавшего Гулливера.
У врагов глаза вылазят рачьи…
Пятятся враги, как ящеры…
Нам теперь не надо изворачиваться, —
Мы — сатира,
Не просачивающаяся,
А разящая!
Б. СамсоновДРУЗЬЯ
Сколько товарищеской заботливости и поддержки оказывают верные друзья!
Как легко и радостно живется при их помощи!
Помню, приехал я в Москву восьмого, а девятого уже пошел на новую службу. Работать, правда, не пришлось, — ходили хоронить счетовода Естомина, но зато в этот день я познакомился с превосходнейшими людьми, вернейшими друзьями усопшего.
Мы шли торжественной процессией по прекрасным улицам столицы. Друзья покойного самоотверженно переносили дождь и трудности уличного движения.
У меня на ходу разыгралась печень, но я крепился. Скорбные воспоминания друзей увлекали меня.
— Жить бы ему да жить! Мы ли не заботились о нем? Мы ли не старались скрасить его жизнь нежной дружбой и преданностью?
— Да. Про покойника нехорошо говорить плохое, но нельзя не отметить: неблагодарно поступил Вася, неблагодарно. Прямо, надо сознаться, умер назло друзьям.
— Да, нянчились мы с ним, как с другом, а он по эгоизму только злился. Иногда даже по пустякам. Помнишь, Павлуша, как он тебя за книжку-то грыз?
— Еще бы. Взял я у него какую-то книжонку. Не столько для чтения, а так, чтобы польстить. Уж очень он книжками интересовался. Смотри, говорит, Павлик, книжка редкая, поаккуратней. А сам трясется. Может, говорит, какую другую лучше возьмешь? Нет, говорю, отчего же? Редкую-то и давай для друга. Ну, дома смотрю — чепуха, из персидской больше жизни. Старье! А тут кто-то на грех взял ее и не вернул. Вася расстроился необыкновенно. Словно простыню или какую-нибудь другую вещь у него украли. Хамское, говорит, отношение и все такое. Ни за что обидел.
— Да… грубоватый был парень, а главное — эгоист, не тем будь помянут. Помню, гитара у него была знаменитая, краснощековская, кажется. Звук удивительный! Ну, тоже хотели порадовать Васину гордость — выпросили на пикник. Никак не хотел давать: отсыреет на реке. Ну, обещались на реку не ходить. Со слезой, но дал. Но не вышло.
— Отсырела?
— Нет. Гриф был совершенно сухой.
— А самый этот? Как его? Кузов…
— Кузов — неизвестно. Андрюшка ударил кузовом лодочника по голове. Щепки и забыли на пристани, а гриф вернули в целости, даже с пучком струн. Надо было видеть, как Естомин позеленел. Я, говорит, так и знал. Ну, знал, так чего же ты волнуешься? Мучители, говорит, вы мои! Прохвосты! Это друзьям-то!
— Сынишку его тоже раз повезли на прогулку, а парнишка на другой день и заболел. Мы же виноваты: зачем давали мороженого и пива?
— Всегда так: хочешь сделать людям добро, — тебе же и по шее. Благодарности не леди.
— Когда приходили навещать, нас же Вася и ругал. Мало, говорит, того, что помешали отдохнуть, но и подушки прокурили табачищем: спать ему, оказывается, неприятно.
— Ну, уж это каприз! Неужели Естомин не поддавался дружескому влиянию?
— Пробовали мы его перевоспитывать. В местком выбирали, всегда заставляли секретарствовать на общих собраниях, а он только раздражался. Зачем выбираем, и без того он измучен.
— Вообще к общественности никак не могли приучить. Не компанейский он был человек! Бывало, просим: выпей за компанию. Ни за что не станет. Ему, видите ли, вредно. А нам точно не вредно: собственная шкура была ему дороже товарищей…