релки. Видимо, и у него голова закружилась от этой карусели.
Все происходящее на ринге вызывало громкий смех зала. К моему бездействию публика относилась как к явному чудачеству сильнейшего. Под смех зрителей я тянул время, которое явно играло на меня. Кое-какие силы во мне заметно прибавились, и я не только не боялся хлопнуться на пол, но даже способен был из последних сил нанести несколько легких ударов. И я их нанес. В конце последнего, третьего раунда за несколько секунд до окончания я неожиданно двинулся на противника и под овацию зала провел серию быстрых и легких ударов, которые напугали его почти до обморочного состояния. Правда, и у меня они отняли все наличные силы, пришлось ухватиться за канат…
В этот момент со спасительным гонгом пришла победа, о которой я до сих пор вспоминаю с чувством содрогания и стыда.
Сейчас авторитет боксера совсем не тот. Он то и дело подвергается действительно сильнейшим испытаниям. Но когда будете смотреть соревнования, верьте в успех боксера с высокими званиями.
Он должен победить! Разумеется, если этот авторитет достаточно прочно держится на ногах!
Василий АрдаматскийЧЕЛОВЕК И КНИГИ
Это произошло в Ленинграде в первую, самую страшную блокадную зиму.
Из блокированного города все время вывозили людей — «дорогой жизни», через Ладогу, и самолетами. Моему знакомому ленинградцу Борису Давидовичу достался путь воздушный. А он предпочитал уехать на грузовике. Причина в том, что для улетавших вес багажа строго ограничивался — десять килограммов на человека и ни грамма больше.
У Бориса Давыдовича весь багаж составляли книги. Он был по основной специальности химик, а по страсти — библиофил. И, как сам говорил мне, даже не женился, потому что боялся, как бы жена не наложила запрета на его книжные траты.
Его библиотека была невелика, но все же содержала около сотни поистине уникальных изданий. На несколько его книг безуспешно покушался «царь» наших книголюбов, артист и писатель Смирнов-Сокольский. Кстати, он-то однажды и познакомил меня с Борисом Давыдовичем.
…Под утро перед его отлетом я зашел к Борису Давыдовичу на квартиру — он просил меня помочь ему добраться до Смольнинского аэродрома. Я застал его сидящим посередине комнаты на груде книг. Перед ним стоял чемодан, наполненный книгами же.
— Немножко сверх нормы получается… — с нарочитой небрежностью сказал Борис Давыдович.
Я попробовал поднять чемодан и не смог. Сказал ему:
— Лишнее выбросят на аэродроме, лучше оставьте дома.
— Но это же варварство! — вдруг разозлился Борис Давыдович. — Неужели никто не понимает, что это за книги? Мы просто обязаны сохранить их. Они дороже меня. Да, гораздо дороже! И если на аэродроме прикажут выбрасывать книги, я откажусь от полета в пользу книг. Пусть летят одни книги. А там, на Большой земле, их примут и сохранят.
Я стал просматривать уложенное в чемодан. Действительно, что ни книга, то жемчужина русской культуры. Борис Давыдович комментировал:
— Во всей России этой книги всего три, от силы четыре экземпляра… А в этой на полях заметки Льва Толстого. Собственноручные!.. Это же путешествие Радищева! Первое издание. Понимаете вы? А это! Вы думаете, просто библия? Откройте! Видите записи между строк? Дневник неизвестного узника Шлиссельбурга! Совершенно изумительный документ!..
Я твердил свое:
— Выбросят на аэродроме…
Вдруг Бориса Давыдовича осенила идея. Он надел пиджак, перепоясался поверх ремнем и начал запихивать книги из чемодана за пазуху. Потом надел пальто, снова перепоясался и снова запихнул десяток книг. Он стал толстый, как бочка, и не мог двигать руками. Сунул мне в руки нож и приказал:
— Распорите мне рукава под мышками!
Теперь он мог двигать руками, и вскоре, привязав чемодан к саночкам, мы отправились на аэродром. Просто непонятно, как Борис Давыдович выдержал этот путь. Ведь он был уже пожилым, порядком истощенным человеком.
На аэродроме в одной из землянок происходило взвешивание и беспощадное усекновение багажа эвакуируемых. Девушка в солдатской шинели делала опись составляемых вещей. Мы с Борисом Давыдовичем стояли последними. За столиком сидел усталый летчик. Все бросались с просьбами и жалобами к нему, и всем он, не поднимая глаз, говорил одну и ту же фразу:
— Десять килограммов — и ни грамма больше.
Наконец мы вдвоем взгромоздили чемодан на весы. Девушка с возмущением посмотрела на нас и спросила:
— Это багаж на двоих?
— Да, — мгновенно ответил Борис Давидович и тут же добавил: — Впрочем, нет — лечу я один.
— Выбросить двадцать девять килограммов, — холодно распорядилась девушка.
Борис Давыдович подошел к летчику и как-то торжественно сказал:
— Я не могу выбросить ни одного килограмма!
— Золотые слитки? — устало спросил летчик.
— Книги, — отрезал Борис Давыдович.
— Какие книги? — поднял взгляд летчик.
— Одним словом, редкие, — ответил Борис Давыдович. — Я собиратель книг.
— Откройте чемодан, — приказал летчик.
Он брал из чемодана книгу за книгой, просматривал их и аккуратно клал обратно. Одну он просмотрел особенно внимательно и сказал:
— За этой книгой я давно охочусь…
— Возьмите, — отрешенно сказал Борис Давыдович.
Летчик глянул на него с усмешкой и сказал:
— Закройте чемодан и тащите в самолет.
— И ничего не выбрасывать? — почти шепотом спросил Борис Давыдович.
— Ясно сказано — быстрее тащите в самолет. А то передумаю…
И тут Борис Давыдович заплакал. Он стоял над своим чемоданом и беззвучно трясся. Летчик закрыл чемодан, взял и понес к выходу. Я догнал его уже на поле и перенял чемодан.
— Вы кто ему? — спросил летчик.
— Знакомый.
— За пазухой у него тоже книги?
— Тоже.
— Скажите ему: как взлетим, пусть вынет все, а то задохнется не ровен час…
Летчик подмигнул мне и пошел вперед. За нами, еле передвигая ноги, плелся Борис Давыдович. Я подождал его.
— Я… негодяй! — задыхаясь, сказал он. — Я же обманул этого святого человека! Я не сказал ему, что у меня за пазухой.
— Он знает, — ответил я.
Алексей ГолубРЯДОВАЯ МАРЬЯ ПРИНИМАЕТ ПРИСЯГУ
Закончив хлопоты по хозяйству, Мария Ивановна повязала косынку, поправила фартук и приготовилась отдавать рапорт. Как только Иван Ильич появился на пороге, она стала «во фрунт» и четко отрапортовала:
— Борщ готов, каша в духовке, мясо поджарено!
— А сметана есть?
— Так точно! В погребе!
— За сметаной шагом марш!
Мария Ивановна, четко печатая шаг, промаршировала по кухне и скрылась в сенях. Когда через пять минут она появилась с горшочком в руках, Иван Ильич скомандовал:
— Два шага вперед! Кру-гом! Можете подавать на стол.
Иван Ильич Цыбуля — начальник караула Иваньковского обозного завода. Мария Ивановна — его супруга. Военный порядок у себя в доме Цыбуля завел не с бухты-барахты. Прожив со своей половиной двадцать восемь лет, он стал замечать, что в последнее время она относится к своим обязанностям с прохладцей. То борщ недостаточно разогрет, то сметана кислая…
С подобной недисциплинированностью Иван Ильич мириться не мог. Начальник караула привык, чтобы его распоряжения выполнялись беспрекословно.
И перевел Иван Ильич свою Марью на положение рядовой от инфантерии.
— За водой шагом марш! Смирно! Равнение на умывальник!
А чуть что не так — по физиономии…
Идет Мария Ивановна с базара, навстречу ей сосед попадается. Раньше, бывало, она остановится, о том о сем покалякает. А теперь проходит мимо.
— Здрасте, Мария Ивановна! Куда поспешаете? — заговаривает сосед.
— Во время несения службы разговаривать не велено, — коротко отвечает Мария Ивановна.
Соседки собрались в кино, приглашают с собой Марию Ивановну.
— За пререкания с начальством отбываю два наряда вне очереди, — сумрачно отвечает супруга Цыбули.
Не так давно Иван Ильич явился домой, вынул из кармана листок бумаги и рявкнул:
— Становись, Марья, во фрунт! Будешь принимать присягу!
— Какую такую присягу? — перепугалась Мария Ивановна.
— Такую, чтобы проворней была и соседям не плакалась. Бери ухват на плечо и повторяй за мной слово в слово.
И Мария Ивановна приняла присягу, текст которой мы приводим полностью, сохранив по возможности стиль и орфографию ее автора:
Цыбуле Ивану Ильичу от бывшей Кузьминой Марии Ивановны в данное время Цыбули.
Я, бывшая Кузьмина Мария Ивановна, сичас зарегистрированная в загсе с Цыбулей Иваном Ильичом, переступивши на постоянное местожительство до Цыбули Ивана Ильича, принимаю симейную присягу и торжественно клянусь быть честной, храброй, дисциплинированной женой, строго хранить симейную тайну, беспрекословно выполнять все требования своего мужа Цыбули Ивана Ильича. Любить, ценить, уважать, почитать, дорожить за своим мужем Цыбулей Иваном Ильичом и до последней капли крови быть преданной своему мужу Цыбуле Ивану Ильичу.
Не вступать ни в какие пререкания, все требования выполнять с охотой и рысцою бо это все для своего мужа Цыбули И.
Не навищать посторонних мужчин, не ставать с ними ни на минуту ни на какие разговоры, при встрече даже ранее знакомых не смотреть на них и не здравствоваца.
Я клянусь выполнять все выше указанные требования моего мужа Цыбули Ивана Ильича и ни при какой обстановке не допущу нарушения моей кровной клятьбы перед своим мужем Цыбулей Иваном Ильичом.
А если я нарушу цю торжественную кровную симейную присягу, то пусть меня смертельно покарае суровая смертельная кара моего мужа Цыбули Ивана Ильича».
Вот с этого дня жизнь в доме начальника караула и протекает в строгом соответствии с уставом.